бормотанье о воспалении легких, явно не произведшего должного впечатления,
так как оно было сухо прервано заявлением о его безусловной годности. Этот
вердикт был еще повторен каким-то другим голосом, засим последовала
команда: "Можете быть свободным". И рекрут вошел ко мне: сухопарый юнец с
бурой полосой вокруг шеи; у него были нескладные плечи, все в желтых
пятнах, шершавые колени и большие красные ступни. Я боялся, как бы он в
тесноте не коснулся меня, но в это самое мгновение какой-то гнусавый, хотя
и резкий голос назвал мое имя, и унтер-офицер, появившийся в дверях,
кивнул мне головой. Я вышел из-за дощатой стены, повернул налево и со
скромным достоинством направился к тому месту, где меня ожидали врач и
члены комиссии.
лишь смутно запечатлелось в моем взбудораженном и в то же время
ошеломленном мозгу; справа от меня, срезая угол, стоял длинный стол, за
которым, нагнувшись над бумагами или откинувшись на спинки стульев, сидели
какие-то господа в военном и штатском. На левом фланге я заметил врача, но
разглядеть его мне не удалось, тем более, что за его спиной находилось
окно. Под всеми этими устремившимися на меня взглядами, голый,
выставленный напоказ, я, точно в хмельном сне, чувствовал себя отрешенным
ото всех людей и житейских условностей, безвозрастным, свободным и чистым;
мне даже казалось, будто я парю в пространстве - чувство, о котором я
вспоминаю не только без содрогания, а, напротив, с большим удовольствием.
Как бы ни дрожали у меня руки и ноги, как бы учащенно ни билось сердце,
дух мой теперь бодрствовал, более того, наслаждался покоем, и все, что я
говорил и делал, было естественно и, к собственному моему удивлению,
давалось мне легко, безо всяких усилий. Следствием долгой тренировки и
добросовестного углубления в будущее неминуемо является то, что в
решительный час человек пребывает в сомнамбулическом промежуточном
состоянии между поступком и событием, действием и пассивностью, и это
состояние уже не требует от нас внимательности, тем паче, что
действительность, как правило, предъявляет нам куда меньшие требования,
чем те, к которым мы готовились, так что мы оказываемся в положении воина,
отправившегося в битву до зубов вооруженным, тогда как на деле ему для
победы достаточно иметь при себе всего лишь один какой-нибудь вид оружия.
Тот, кто ставит на одного себя, всегда готовится к наитруднейшему, чтобы
тем свободнее управиться с легким, и бывает рад, если ему для полного
торжества достаточно пустить в ход самые простые средства, ибо грубые и
яростные внушают ему отвращение и он прибегает к ним лишь в случае крайней
нужды.
благожелательный голос, но тут же, к немалой моей досаде, я услышал, как
другой, гнусавый и резкий, - однажды уже слышанный мной, - исправил его,
заметив, что я обыкновенный рекрут.
блеющий. Я охотно ему повиновался и, подойдя вплотную, с решимостью, может
быть глуповатой, но не антипатичной, проговорил:
вытянул шею и покачал головой. - Отвечайте на вопросы и воздержитесь от
замечаний.
что он всего-навсего штаб-лекарь, и испуганно взглянул на него. Теперь я
рассмотрел его лучше. Он был очень худ, и мундир сидел на нем мешковато.
Рукава с отворотами до самого локтя были ему слишком длинны, так что из
них высовывались только костлявые пальцы. Узкая и жидкая борода, того же
темно-бурого цвета, что и подстриженные ежиком волосы на голове, очень
удлиняла его лицо; вдобавок он еще почти все время держал рот
полуоткрытым, отчего щеки казались ввалившимися, а нижняя челюсть -
отвисшей. На красной переносице штаб-лекаря сидело пенсне в серебряной
оправе, до того погнутое, что одно стекло налезало на веко, а другое
слишком далеко отстояло от глаза.
и искоса посмотрел на сидящих за столом.
приказал он и тут же, как портной, обмерил мне грудь и спину зеленым
сантиметром, испещренным белыми цифрами.
полагаете приступить к ней?
службы.
фабриканта шампанских вин.
у вас обстоит с нервной системой? Почему у вас дергается плечо?
подумалось, что отнюдь не назойливое, но частое подергивание плечом будет
здесь весьма уместно. Я вдумчиво ответил:
вздрогнул, на что он, впрочем, не обратил внимания.
склоненной головой, что пенсне едва не свалилось у него с переносицы, он
поправил его всей пятерней правой руки, впрочем, совершенно напрасно, так
как поднять голову он не догадался.
на членов комиссии, в глазах которых, по моему мнению, читалось участие и
любопытство.
ведении хозяйства большого пансиона для приезжающих во
Франкфурте-на-Майне.
Кашляните! - так как уже успел приставить черный стетоскоп к моей груди.
к моему телу. Отложив стетоскоп, он вооружился маленьким молоточком,
взятым со стоящего рядом столика, и принялся меня выстукивать.
он.
Насколько мне известно, если не говорить о маленьких отклонениях от нормы,
я совершенно здоров и пригоден к службе в любом роде войск.
разгибая спины, злобно посмотрел на меня снизу вверх. - Предоставьте уж
мне судить о вашей годности или негодности и не болтайте лишнего! Вы все
время говорите то, о чем вас не спрашивают! - повторил он, прекращая
обследование, выпрямился и отступил от меня на несколько шагов. - У вас
какое-то недержание речи, я сразу это заметил. Что с вами такое? Где вы
учились?
огорченный тем, что не угодил ему.
мог бы пронять кого угодно. "Зачем ты мучаешь меня? - как бы спрашивал я
этим взглядом. - Зачем заставляешь меня открыться? Разве ты не видишь, не
слышишь, не чувствуешь, что перед тобой стоит юноша совсем особого
душевного склада, под личиной благовоспитанности и приветливости
скрывающий тяжкие раны, нанесенные ему беспощадной жизнью? Как же ты
нечуток, если заставляешь меня обнажать мой позор перед лицом всех этих
почтенных мужей!" - Таков был мой взгляд. И да поверит мне взыскательный
читатель, он не лгал, хотя я сознательно и целеустремленно заставил его
отобразить тоску и смятенье. Ложь и притворство всегда легко обнаружатся,
если ты воссоздаешь ощущение, тебе чуждое и незнакомое, во всех случаях
сведутся к убогому кривлянью, к жалкому фарсу. Но неужели мы не вправе по
мере надобности обращать себе во благо дорого доставшийся нам жизненный
опыт? Мой печальный укоризненный, быстрый взгляд говорил о раннем
знакомстве с уродливой жестокостью жизни. Затем я испустил тяжелый вздох.
периодические недомогания вынуждали меня оставаться в постели. Вдобавок
учителя считали своим долгом ставить мне на вид недостаток внимательности
и прилежания, что лишало меня последних сил и бодрости духа - ведь моей
вины тут не было, как не было и небрежения своими обязанностями. На мою
беду, я часто не слышал, что говорилось в классе, вернее - слышал, но не
воспринимал. Мне, например, случалось не выполнять домашних заданий просто
потому, что я ничего о них не знал; и не то чтобы голова моя была занята
какими-нибудь посторонними, неподобающими мыслями, отнюдь нет, но
получалось так, словно я не был в школе и не слышал ни объяснений по
существу предмета, ни указаний учителя относительно того, что надо сделать
дома. Это, конечно, вызывало раздражение педагогического персонала, с меня
взыскивали очень строго, я же...
передернул плечами.