обезображенная, изуродованная. Левую ногу я называл "хорошей" ногой. Она
была лишь частично парализована и могла выдержать тяжесть моего тела. Целыми
неделями я проверял ее, сидя на краю кровати.
опирался на костыли, спина выпрямлялась и все тело удлинялось, так что стоя
я казался выше, чем сидя.
оставались незатронутыми. В последующие годы я перестал обращать внимание на
свои ноги. Они вызывали у меня озлобление, хотя иногда мне начинало
казаться, что они живут обособленной, горькой жизнью, и тогда я испытывал к
ним жалость. Руками же и грудью я гордился, и со временем они развились вне
всяких пропорций с остальными частями тела.
виднелась голая полоска земли, затерявшаяся в траве.
мышцы нужно призвать на помощь. Я чувствовал, что костыли впиваются мне в
тело, и понимал, что, если я хочу пойти, надо выдвинуть их вперед н на
минуту переместить всю тяжесть моего тела на "хорошую" ногу.
падать.
при внезапном толчке, когда всем весом я снова налег на костыли. Затем я
выбросил вперед свои ноги, - правая волочилась по земле, поднимая пыль,
словно сломанное крыло. Я остановился, тяжело дыша, не спуская глаз с
полоски земли перед собой.
теперь еще...
боли, не очутился на заветной полоске. Я дошел.
завтра попробуем еще.
случалось падать, я поверил в себя а стал даже практиковаться в прыжках с
веранды, проверяя, на какое расстояние от проведенной по дорожке черты могу
я прыгнуть.
мама, я не почувствовал того волнения, которое, как мне казалось, должно
было вызвать это известие. Больница постепенно сделалась фоном, который
неизбежно сопутствовал всем моим мыслям и действиям. Жизнь моя вошла здесь в
определенное русло, и я смутно понимал, что, выйдя из больницы, утрачу то
чувство уверенности и спокойствия, которое я в ней приобрел. Расставание с
больницей меня немного пугало, но в то же время мне очень хотелось увидеть,
куда ведет улица, проходившая мимо больничного здания, и что делается за
холмом, где пыхтели маневрировавшие паровозы, лязгали буфера вагонов н взад
и вперед сновали экипажи с людьми и чемоданами. И я хотел снова увидеть, как
отец объезжает лошадей.
краю постели и смотрел на пустое кресло, в котором мне уже больше не
придется кататься. У отца на покупку такого кресла не хватило денег, но он
соорудил из старой детской коляски длинную тележку на трех колесах, н в ней
мать собиралась довезти меня до трактира, где отец оставил нашу повозку,
пока сам отводил подковать лошадей.
расплакаться, но я удержался и только подарил ей все оставшиеся яйца и
несколько выпусков газеты "Боевой клич", а также перья попугая, которые мне
принес отец. Больше у меня ничего не было, но она сказала, что и этого
довольно.
мальчик и как это удачно вышло, что я стал калекой еще маленьким: мне будет
нетрудно привыкнуть к жизни на костылях.
глубокой грустью; она ей ничего не сказала в ответ, и это показалось мне
невежливым. Сиделки помахали мне на прощание, а Папаша пожал мне руку и
сказал, что я его никогда больше не увижу: он может умереть в любую минуту.
глиняного льва, подаренного мне сиделкой Конрад.
было тех чудесных вещей, какие, мне казалось, должны были там таиться. Дома
ничем не отличались от других домов, а станция была простым сараем.
сторону, когда одно из колес соскользнуло с края мостовой, коляска
опрокинулась, и я упал в канаву.
слышал ее тревожных вопросов, не ушибся ли я. Я был поглощен поисками
глиняного льва, и скоро нашел его под пледом, но, как я и опасался, уже без
головы.
мальчонкой?
хромой!
представлении могло относиться только к хромым лошадям, оно означало полную
бесполезность.
хромой?..
ГЛАВА 10
но никак не ко мне. Однако мне все чаще приходилось слышать, как меня
называют калекой, и я в конце концов вынужден был признать, что подхожу под
это определение. Но при этом я твердо верил, что, хотя другим людям такое
состояние причиняет неудобства и огорчения, мне оно нипочем.
бездействующие ноги. Конечно, они часто причиняют неудобства, вызывают
раздражение, но он убежден, что они никогда не помешают ему сделать то, что
он захочет, или стать тем, кем он пожелает. Он начинает видеть в них помеху,
лишь если ему говорят об этом.
могут попросить мальчика на костылях сбегать по их поручению и ворчат, если
он сделал это недостаточно быстро.
лишь когда научаешься распознавать взгляды людей, не умеющих скрывать свои
чувства, появляется желание избегать их общества. И - странная вещь - такие
откровенно презрительные взгляды исходят только от людей со слабым телом,
всегда помнящих о собственной физической неполноценности. Сильные и здоровые
люди не сторонятся калеки - его состояние слишком далеко от их собственного.
Только те, кому грозит болезнь, содрогаются, видя ее у других.
стеснения:
голову.
нога скрючена", - спешит в смущении оборвать его, забыв о том, что перед ней
два маленьких счастливца: ее сын, гордый тем, что может продемонстрировать
нечто очень интересное, и Алан, которого радует, что он может таким образом
развлечь окружающих,
ставит его порой в привилегированное положение.
у тебя четыре ноги"), требовавшую умения брыкаться и лягаться. Я радовался,
что у меня так хорошо получается, и гордился своими "четырьмя ногами".
такта и хорошего вкуса. Дети часто смеялись, видя меня на костылях, а когда
мне случалось падать, разражались веселыми возгласами. Я присоединялся к их
веселью: мне тоже казалось, что упасть вместе с костылями смешно.
кто подхватывал меня с другой стороны, падали, это казалось смешным не
только моим помощникам, но и мне самому.
навещавшие нас после моего возвращения, вовсе не склонны были считать меня
счастливым. Они называли это ощущение счастья мужеством. Часто взрослые
откровенно говорят о детях в их присутствии, словно дети не способны понять
то, что к ним относится.
они таким тоном, точно это обстоятельство очень их удивляло.
чувствовать себя счастливым, и это вызывало у меня смутную тревогу: их
намеки означали, что на меня надвигается какая-то неведомая беда. В конце
концов я решил, что им кажется, будто моя нога болит.
изумления при виде улыбки на моем лице. - Смотрите! - И я брал свою "плохую"
ногу руками и клал ее себе на голову.