устраивает в самый раз, и первую свою женщину они покупают за деньги.
Только мне эта демократия не подходила. Чтобы меня принимали так же, как
здорового и нормального, - да ни за что на свете, думал я, нипочем не
унижусь до такого. Я боялся, что, если на мои кривые лапы не обратят
внимания, не дай бог, проигнорируют их, - все, мне конец. Тебе этот страх
знаком, верно? Мое существование на белом свете нуждалось во всестороннем
признании, и удовлетворить меня могло только какоенибудь особое,
сверхубедительное доказательство. Вот так и надо строить жизнь, говорил я
себе.
излечимо: достаточно, чтобы изменился либо ты сам, либо окружающий тебя
мир. Но меня тошнило от всяких мечтаний на эту тему, я вообще запретил
себе любое дурацкое фантазирование. Путем долгих рассуждений я пришел к
такому логическому выводу: если мир изменится, я существовать не смогу; а
если изменюсь я, то не сможет существовать мир. И должен тебе сказать, что
эта мысль, как ни странно, меня успокоила, даже смягчила. Моя убежденность
в том, что любить мою персону невозможно, и белый свет вполне могли
уживаться друг с другом. Главная ловушка, в которую обязательно попадает
урод, - это не отказ от противопоставления себя миру, а слишком уж большое
увлечение этим противопоставлением. Вот что делает урода неизлечимым...
мной произошел невероятный случай. Одна хорошенькая прихожанка из богатой
семьи, да еще образованная - колледж кончила, вдруг призналась мне в
любви. Я прямо ушам своим не поверил.
психологии, поэтому я, конечно, и не пытался отнести это неожиданное
признание за счет жалости к калеке. Уж я-то знал, что из одной только
жалости женщина полюбить не может. Я решил, что чувство этой девушки ко
мне вызвано ее совершенно невероятной гордыней. Красавице, прекрасно
знавшей себе цену, претила мысль о том, что ее будет добиваться
какой-нибудь уверенный в себе хлюст.
гордость и его самовлюбленность. Ей предлагали массу так называемых
"хороших партий", но чем они были престижнее, тем меньше они ей нравились.
В итоге девица брезгливо отказалась от мысли о любви, в которой есть хотя
бы намек на равенство (и решение ее было твердым, уж можешь мне поверить),
- ну и положила глаз на меня.
ей: "Я тебя не люблю". Да и что еще мог я ответить? Это было сущей
правдой, я нисколько не кокетничал. Если бы я ухватился за предоставленную
мне чудесную возможность и пролепетал: "Я тоже тебя обожаю", это было бы
уже даже не смехотворно, а, я бы сказал, трагично. Между тем я прекрасно
усвоил, что человек, обладающий комичной внешностью, не может позволить
себе роскоши выглядеть трагичным. Пустись я в трагедии, люди не будут
знать, как им себя со мной вести. Я не должен вызывать жалости - хотя бы
из жалости к окружающим. Поэтому-то я ей и заявил в лоб: "Я тебя не люблю".
как она пыталась прибрать меня к рукам, осторожненько так, чтобы не
оскорбить мою гордость. Красотка не могла себе представить, что ее можно
не любить. Он просто самого себя обманывает, решила она. Стала
препарировать мою душу и пришла к выводу, что я, конечно же, схожу по ней
с ума, причем уже давно.
действительно меня любила, то следует отдать ей должное:
красивым мое некрасивое лицо - это меня бы обидело, не могла назвать
прекрасными мои ноги - я оскорбился бы еще больше, ну и совсем я бы вышел
из себя, если б она заявила, что любит не мое тело, а мою душу. Девица
прекрасно это понимала и потому повторяла, не вдаваясь в подробности,
одно: "Я тебя люблю". Аналитическим путем она вычислила, что во мне пылает
ответное чувство.
вряд ли могла быть вызвана половым чувством. Я должен был обладать чем-то
таким, чего нет больше ни у кого. А чем отличался я от других, кроме
своего уродства? Выходит, красавица полюбила меня за косолапые ноги, хоть
и не признается в этом? По моей теории такого произойти никак не могло.
Может быть, я принял бы ее любовь, если бы моя индивидуальность не
ограничивалась искалеченными ногами. Но стоило мне допустить, что я
обладаю еще чем-то, кроме косолапости, еще каким-то правом на
существование, и я неминуемо вынужден был бы признать, что это право
принадлежит и всем остальным людям. Тогда получилось бы, что я признаю
свою связь с окружающим меня миром. Нет уж, не надо мне было никакой
любви. Девушка просто выдумала, что любит меня, а я и подавно любить ее не
мог. День за днем я твердил ей: "Я тебя не люблю".
ее самообман. И как-то вечером она решила мне отдаться.
что я действительно ее не люблю. И оставила меня в покое.
главным моим позором - уродливыми ногами? Гораздо больше мучило меня
другое. Ведь я отлично знал, почему оказался импотентом. Я просто на миг
представил, как мои искореженные лапы коснутся ее хорошеньких ножек. И
все, конец. Это открытие нанесло удар по миру, царившему в моей душе,
миру, который опирался на уверенность, что любить меня невозможно.
с помощью обычной похоти, точнее удовлетворения обычной похоти, доказать
самому себе невозможность любви. Но меня предало мое собственное тело -
оно взяло на себя роль, которую я предназначал только духу. Новое
противоречие поставило меня в тупик. Говоря языком банальным, я, всю жизнь
уверяя себя, что недостоин любви, только о ней и мечтал. Напоследок же
решил подменить любовь похотью и успокоился на этом. Но даже похоть,
приятель, требует, чтобы я забыл о своем уродстве, то есть, чтобы я
отказался от единственной преграды на пути к любви, все той же моей веры в
собственную непривлекательность. У меня будто глаза открылись.
Оказывается, я всегда считал похоть более примитивной, чем она есть на
самом деле, мне и в голову не приходило, что для физической любви тоже
нужно уметь видеть себя приукрашенным.
мог предаться похоти, мне оставалось только мечтать о ней. Я стал этаким
эфиром, которого не видит никто, но который видит всех.
вожделенное тело и тайно проникал в заветную плоть... Что ты представляешь
себе, когда слышишь слово "плоть"? Верно, нечто плотное, массивное,
непрозрачное - одним словом, материальное.
глазу.
становиться прозрачными. Это, собственно, были даже не ноги, а сгусток
духа, материя, причем более твердая, чем любая плоть.
калека всю жизнь смотрится в зеркало, постоянно висящее перед самым его
носом.
исключается. Поэтому для меня то, что люди называют "смущением" или
"моральным дискомфортом", - не более чем детские игрушки. Нет никакого
дискомфорта - мое существование так же определенно и несомненно, как
существование солнца, земли, прекрасных островов и безобразных крокодилов.
Мир незыблем, словно могильная плита.
основывается моя жизненная позиция. Для чего я живу? Этот вопрос не дает
другим покоя, некоторые аж накладывают на себя руки. А мне начхать. У меня
косолапость - и условие, и причина, и цель, и смысл жизни... Да что там -
это и есть моя жизнь. Мне хватает и самого факта моего существования.
Более чем. Я вообще думаю, что беспокойство по поводу смысла жизни - это
роскошь, позволительная тем, кто не в полной, мере ощущает себя живущим на
белом свете.
было лет шестьдесят, а то и больше. Как-то раз, в годовщину смерти ее
отца, я пошел к ней вместо папаши читать сутры. В доме никого не было -
перед алтарем сидели только мы со старухой. Когда я покончил с поминанием,
вдова отвела меня в другую комнату и стала поить чаем. Дело было летом, и
я сказал, что хочу освежиться. Разделся догола, а старуха поливала меня
водой.
меня моментально возник план.
видом плести старухе разные небылицы. Мол, когда я родился, моей матери во
сне явился Будда и поведал: "Женщина, которая всей душой возлюбит больные
ноги твоего сына, попадет прямиком в рай". Эта благочестивая дура
уставилась на меня, знай только четки перебирает. Тут я прочитал
приличествующую случаю сутру, сложил руки с четками на груди и хлоп на
спину, как был, нагишом. И глаза закрыл. А сам все сутры бормочу.
расхохотаться. Меня просто распирало от смеха. И ничего такого в этот миг
я о себе не воображал. А старуха тем временем тоже напевала сутры и
молилась моим ногам. Я представлял себе свои кривые лапы и мысленно
корчился от хохота. "Косолапый, косолапый", - повторял я про себя и ничего
не видел, кроме скособоченных моих ног. Кошмарные, безобразные уродцы.
Шилова Юлия
Роллинс Джеймс
Роллинс Джеймс
Роллинс Джеймс
Корнев Павел
Каменистый Артем