Чтение 17–й страницы книги ~Оружие~

- Что это ты, батюшка, как из бутылки вылез?

- Не твое дело, морда. Где хозяин?

- Бык выдрался из-под стеговца. Его сейчас травят на кругу.

Направились к кругу. Еще издали увидели большое множество народа,
услышали гомон, увидели в кругу огромного черного быка - он рыл копытами
землю.

Могучий красавец зверь глядел налитыми кровью глазами, подбрасывал
рогами землю, прыгал. А вокруг возбужденно выл народ.

- Вон Богатырев, - сказал Чивьин.

Посреди этого ошалевшего сброда оставался спокойным лишь пожилой
человек с резкими чертами лица. Он невозмутимо курил длинный чубук.
Мальчик лет двенадцати [будущий известный певец, собиратель народных песен
и беллетрист Павел Иванович Богатырев (1849-1908)] стоял рядом, с ужасом
наблюдая за бешеными прыжками животного.

- Здорово, Иван, - сказал Чивьин. - Что ж это твои люди делают?..

- Погоди! - сказал Богатырев. - Потом...

- Тятенька, - сказал мальчик, - не приказывайте вы... Не надо.

- Эх, Павлуха, ничего ты не понимаешь. Это - деньги... День-ги.

Мальчик умолк. Алесь поймал его взгляд и улыбнулся. Тот ответил
кроткой, но в чем-то уже и не без лихости богатыревской улыбкой.

Чивьин сопел, с гневом глядя на хозяина. Теребил клинышек бороды.

Бык вдруг помчался по кругу. Вытягивался в воздухе, дугой выгибал
хвост. И по кругу, вместе с ним, взрывался и угасал восторженный рев.

- Зверь! Зверь! - кричала публика.

Алесь видел сотни людишек с оскаленными ртами, с потными блестящими
лицами, видел прилипшие к вискам волосы, измятые дворянские шапки,
поддевки, фартуки мясников, вытянутые над головой руки.

- Звер-ри-нуш-ка!

- Ух ты, атласный мой!

- Бог-гатырев, уже хватит! Спускай собак!

- Рядовых давай, чистокровных!

Зверь ревел.

Неподалеку от Алеся рябоватый купец с умилением глядел на быка, дергал
ногами от нетерпения и чуть не со слезами кричал:

- Ну пошла, что ли?! Пошла?! Пошла?!

- Ты что воешь, чертомолот? Рожа лопнуть готова, а нервнай!

Бык поднял голову и протяжно заревел. Ему было страшно, но он готовился
дорого продать жизнь. Вокруг незнакомо, совсем не так, как на скотном
дворе или травянистом поле, смердело потом, табаком и испарениями
человеческих тел. И зверь кричал, аж шевелилась на запрокинутом горле
волнистая лоснящаяся шерсть.

Богатырев взмахнул рукой.

Со скрежетом поднялось окошко в ограждении. Огромный пес пулей вылетел
из него и оробел - пошел в обход быка. Бык был совершенством, и пес был
совершенством.

- Бушуй! Бушуй! - заревела толпа.

В окошко вслед за Бушуем выскочил второй пес, тоже, видимо, семь с
половиной четвертей в длину от ушей до хвоста. У этого глаза были налиты
кровью, а шерсть отливала синевой.

- Го-лу-бой! - ревела толпа. - Го-лу-бой!

Бушуй, увидев подкрепление, осмелел. С двух сторон к быку помчались два
огромных существа. Бык ударил Бушуя, но не рогами, а лбом, и пес покатился
по земле. Но уже в следующий миг снова вскочил.

Еще через минуту два тела тяжело повисли на ушах быка. Посередине круга
двигался, с напряжением кружился клубок из сопения, фырканья,
приглушенного - сквозь полную пасть - клекота и ворчания.

Бык приподнял было голову, но она сразу рухнула едва не до земли:
четырнадцать пудов висело на его ушах.

- Ар-ар-ар! Ар-ар-ар!

Лоснящиеся туловища собак мотались по земле. Это было так
отвратительно, что Алесь отвел глаза.

Увидел мальчика. Он сидел на корточках, чтоб не смотреть на круг. Между
его коленями была зажата большая голова третьего меделянского пса.

- Как его зовут?

- Лебедь, - ответил мальчик.

- Старый?

- Очень старый. На покое. Когда был молодым, медведя один на один брал.

Глаза Лебедя - от ласки - были прикрыты (мальчик гладил его по голове),
но уши изредка вздрагивали, видимо прислушиваясь к недоступным теперь ему
звукам схватки.

- Лебедь, - протянул Алесь руку, и пес открыл глаза.

- Укусит, - тихо предостерег мальчик.

- Не укусит, - сказал Алесь.

Старое искусство, которым теперь владеют, может быть, только лучшие из
дрессировщиков служебных собак, искусство беседовать с собакой на ее
языке, смотреть ей в глаза и внушать, было у Алеся и у всех таких, как он,
в крови.

Он шевелил губами и смотрел, смотрел. И вот зрачки пса затрепетали, уши
прижались к круглой голове. Алесева рука легла на нее. В горле у старой
собаки что-то тихонько заклекотало, сначала слегка угрожающе, потом все
ласковее и умиротвореннее.

Мальчик смотрел на Алеся почти испуганно, потому что старый пес теперь
буквально задыхался от внезапного прилива любви. Под старой вытертой
шерстью волнами пробегала дрожь умиления.

Алесь поднял глаза. Старший Богатырев, поджав губы, смотрел на
Загорского с безграничным уважением и легким гневом.

- Не вздумайте повторить это с Бушуем или Голубым. Придется
пристрелить.

- Почему?

- У собаки должен быть один хозяин.

- Разве Лебедь теперь будет любить вас меньше?

- Он за всю жизнь даже с настоящими охотниками не позволил себе
такого-с.

- Вы его хозяин.

- Нет, - сказал Богатырев. - Теперь уже не я его хозяин. Пес два года
обижается на всех. Когда он начал слабеть, я его, барин, не выпустил на
очередную травлю. Он три дня не ел. Потом начал брать еду из рук Павлухи -
понимал, что дите не виновно-с. Но теперь он никого не слушает. То есть
слушает, когда говорят: "Иди сюда" или "Не трожь", а в серьезном не
слушает. Я пустил его однажды вот так на быка - не идет. Обиделся-с.

Лебедь отвернул от него потертую, словно съеденную молью, морду и
потянулся к Алесю.

- Видите-с? Не вздумайте с Голубым. Не позволю-с.

- Мне еще с вами надо поговорить о ваших людях, - посуровел вдруг
Алесь. - Да только не хочу при ребенке.

Богатырев сузил глаза. Припухшие веки легли на них. И сразу вместо
"хозяина" средней руки в платье небогатого купца на Алеся глянул
"соколинец", человек, который охотно сдирал бы шкуру не с быдла, а с
кого-нибудь другого, выскочив из-под моста.

Рука потянулась к ошейнику собаки. Алесь спокойно, чтоб не испугать
мальчика, положил руку на запястье Богатырева, сжал.

Минуту шла незаметная борьба. Потом лицо живодера налилось кровью.

- Не думал, - тихо сказал он. - Ну, так что?

- Сегодня ваши люди...

- Отпустите-с мою руку.

Алесь отпустил.

- Мне думалось, у вас кость тонче-с.

- Они тоже думали.

- Кто?

- Сноп, Михаила, Щелканов. Двоих не знаю.

- Где они?

- Наверное, лежат в овраге.

- Как, совсем?

- Не думаю. Я не употреблял никакого оружия.

Богатырев вздохнул.

- Так что вы хотите-с?

- Прежде всего, отошлите отсюда мальчика. Не таскайте его смотреть на
эту мерзость. Ему здесь не место. И жить он будет, надеюсь, в иные
времена.

Живодер молчал. Он, видимо, колебался между гневом и сознанием
резонности слов неизвестного.

Чем бы все закончилось - бог знает. Но в этот момент возню и хрипение в
кругу заглушили крики дикого ужаса.

...Бык - на него спустили еще четверых собак, и те облепили его голову,
прижали ее к земле - вдруг вскинулся. Он не хотел драться. Он хотел одного
- свободы. Псы не понимали этого - тем хуже.

Бык с трудом поднял голову. Его тело дрожало. Он сделал шаг, другой, а
потом со всех ног кинулся навстречу этой свободе.

Он летел на ворота, что вели в круг. Летел, таща за собой, по пыли,
собак. Летел, как таран, прибавив к своему весу еще тридцать пять пудов,
что висели у него на загривке, ушах, боках. И всем этим весом он ударил в
створки ворот.

Ворота упали. Два пса, сброшенные ударом о вереи, отвалились, скулили
на земле. Черный таран бросился куда глаза глядят. Собаки тряслись на нем,
а он то подпрыгивал всеми четырьмя на месте, то опять бежал.

Быдло, которое только что выло, ревело и стонало от восторга, сыпануло
кто куда. Топтали в суматохе друг друга, разбегались в разные стороны, а
среди них летал, тряся головой, гневный, как Перун, и рычащий, как Перун,
бык.

Ямщики и извозчики, бросив седоков, начали нахлестывать коней по дороге