Биаррице. Было уже поздно отвести удар. Ты не могла простить ей этого
брака, ты кипела неукротимой злобой, как будто прорвалась вся твоя
подавленная ненависть к Маринетте. Ты знать не желала ее мужа, этого, как
ты говорила, негодяя, хотя он был самым обыкновенным человеком, каких
очень много на белом свете. Но ведь он совершил великое преступление:
лишил наших детей богатого наследства, которым, кстати сказать, он и не
воспользовался, так как большая часть состояния досталась племянникам
барона Филипс.
зазрения совести. Право, никогда я не встречал человека столь искренне
несправедливого, как ты. На исповеди ты, наверно, каешься в каких-нибудь
мелких грешках, не замечая того, что вся твоя жизнь - сплошное нарушение
всех евангельских заповедей. Тебе ничего не стоит нагромоздить целую кучу
ложных доводов, чтобы уничтожить ненавистного тебе врага. Ты никогда не
видела мужа своей сестры, ровно ничего о нем не знала, но убежденно
говорила о нем: "В Биаррице Маринетта попала в сети и стала жертвой
какого-то проходимца, просто-напросто альфонса, промышляющего в отелях".
жестоко, как ты судила меня после смерти Мари!), - мало сказать, что ты не
проявляла никакого горя, ты как будто торжествовала: "Ну, что, я была
права? Так и должно было кончиться, она сама шла навстречу своей
гибели..." А тебе, конечно, не в чем себя упрекнуть: ты выполнила свой
долг. Несчастная Маринетта знала, что родные всегда примут ее с
распростертыми объятиями, что ее ждут, стоит ей только подать знак. И по
крайней мере ты можешь сказать, положа руку на сердце: "Я не была ее
сообщницей". Тебе, оказывается, дорого стоило сохранять твердость. Но ведь
бывают случаи, когда надо принудить свое сердце замолчать.
маленькому Люку, сыну Маринетты, и приняла в нем участие, когда уже не
было в живых твоей матери, которая до самой смерти заботилась о нем. Ты
брала его к себе на летние каникулы, а раз в год, зимой, ездила навещать
его - он учился в пансионе в окрестностях Байонны. Ты говорила: "Я
исполняю свой долг, раз его отец не желает заботиться о сыне".
отца нашего Люка. Я все пытался тогда достать себе сейф в банке, но все
сейфы разобрали люди, бежавшие из Парижа. Наконец, дирекция Лионского
кредита сообщила мне, что один из клиентов банка возвращается в Париж и,
может быть, согласится уступить мне свой сейф. Когда мне назвали фамилию
этого клиента, я понял, что речь идет об отце Люка. Не думай, он совсем не
чудовище, каким ты себе его представляешь. Самый обыкновенный человек.
Возраст - тридцать восемь лет, вид изнуренный, глаза блуждающие, и
несомненно все время терзается страхом, что его возьмут в армию. Как он не
похож на того молодого человека, которого я видел четырнадцать лет назад
на похоронах Маринетты и потом имел с ним деловой разговор. Он говорил со
мной совершенно откровенно. Оказывается, у него есть сожительница -
по-видимому, женщина недостойная, ибо он хотел избавить Люка от общения с
ней. И, желая сыну добра, он отдал его бабушке, мадам Фондодеж. Бедная моя
Иза, если б ты и наши дети знали, что я предлагал в тот день этому
человеку! Теперь-то я могу тебе рассказать. Я хотел, чтобы сейф он оставил
за собой, а мне выдал бы доверенность. Тогда все мое состояние в наличных
деньгах и в ценных бумагах хранилось бы в этом сейфе вместе с документом,
свидетельствующим, что все это принадлежит Люку. Пока я жив, отец Люка не
имел бы доступа к сейфу. Но после моей смерти он стал бы полным его
владельцем, о чем вы ровно ничего бы не знали...
и все свое состояние. Вот до чего я вас тогда ненавидел! И что ж! Он не
согласился на такую сделку. Не посмел! Заговорил о своей чести!
под тридцать лет, Женевьева была замужем, а Гюбер женат; оба окончательно
и бесповоротно оказались на твоей стороне и во всех возможных случаях -
против меня. Вы действовали исподтишка, я стал для вас врагом. А ведь ты с
ними обоими, особенно с Женевьевой, - не очень-то ладила. Ты упрекала
дочь, что она всегда оставляет тебя одну, ни в чем у тебя не спрашивает
совета, все делает по-своему; но как только дело касалось меня, согласие
восстанавливалось - вы выступали единым фронтом. Все, впрочем, шло под
сурдинку, за исключением торжественных моментов жизни; так, например, у
нас происходили ужаснейшие баталии, когда пришла пора женить Гюбера и
выдавать замуж Женевьеву. Ни тому, ни другому я не желал дать в в руки
наличный капитал, а решил назначить им ежегодную ренту. Родителям жениха
моей дочери и невесты моего сына я отказался сообщить, каково мое
состояние, из чего оно состоит, где хранится. И я держался твердо, я
выиграл сражение, меня поддерживала ненависть, да, ненависть, а кроме того
- любовь, моя любовь к маленькому Люку. Родители моего будущего зятя и
будущей снохи скрепя сердце согласились на все: они не сомневались, что в
кубышке у меня огромная сумма. Но мое молчание вас тревожило. Вы пытались
выведать тайну. Женевьева иной раз принималась ластиться ко мне. Ах, какая
неуклюжая дипломатия! Деревенщина! Я уж издали слышал, как она тяжело
шагает, волоча деревянные башмаки. И я частенько говорил ей: "После моей
смерти вы меня будете благословлять". Конечно, я говорил это забавы ради:
хотелось поглядеть, как вы все всполошитесь, как у вас глаза заблестят от
алчности. Ведь Женевьева передавала тебе эти волшебные слова. Вся родня
млела от восторга. А я в это время старался найти такую уловку, чтоб
оставить вам лишь то, что невозможно было утаить. Я думал только о
маленьком Люке. Мне даже пришла в голову мысль заложить землю...
это было после смерти Мари, в том же году. Я расхворался. По некоторым
симптомам можно было предположить, что у меня та же болезнь, которая
унесла нашу девочку. Я терпеть не могу лечиться, не выношу докторов и
лекарств. Но ты до тех пор приставала ко мне, пока я, смирившись, не
согласился лечь в постель и вызвать Арнозана.
даже волновалась за меня; а порой, когда ты спрашивала, как я себя
чувствую, в твоем голосе звучала глубокая тревога. Ты щупала мне лоб, как
больным детям, ты пожелала, чтоб тебе стелили постель в моей комнате. Если
ночью я метался в жару, ты вставала и давала мне пить. "Кажется, она
дорожит мной, - думал я, - кто бы поверил!.. Может быть, из-за того, что я
"хорошо зарабатываю"? Но нет, деньги сами по себе не доставляют ей
радости... А может быть, она боится, как бы после моей смерти не
пошатнулось положение наших детей? Вот это правдоподобное объяснение". Но
оказалось, что я не угадал.
разговор - от волнения ты позабыла об осторожности, как это частенько
бывает с тобой, и раскаты твоего голоса долетали до меня:
то ведь, знаете, у меня два брата умерли, бедняжки, от чахотки, и теперь
по городу пошли слухи, будто и Мари умерла от той же болезни. Люди так
злы! Покоя от них нет. Я очень боюсь, как бы мужнина болезнь не отозвалась
на судьбе Женевьевы и Гюбера. Если он тяжело болен, опять начнутся
неприятные толки. Он ужасно меня напугал; несколько дней я просто была
сама не своя, все думала о своих несчастных детях. Вы же знаете, доктор,
что у него в молодости, еще до женитьбы, одно легкое тоже было задето. Это
стало известно, - у нас ведь все и про всех знают, сплетников ужасно
интересуют чужие неприятности! Даже если б мой муж умер от какой-нибудь
эпидемической болезни, никто бы этому не поверил, ведь не верят же, что
наша Мари умерла от тифа! И бедным моим детям пришлось бы за это
поплатиться. Я, знаете, так злилась на него, - не хочет лечиться, не
желает лечь в постель, да и все тут! Как будто это касается только его
одного! Да что ему другие, он о других никогда не думает, даже о
собственных своих детях не беспокоится!.. Нет, нет, доктор, такому
человеку, как вы, трудно поверить, что существуют люди, подобные моему
супругу. Вы ведь такой же, как аббат Ардуэн, - вы не верите, что на свете
есть зло.
спросила меня, чему я смеюсь. Я ответил словами, которые у нас с тобой в
большом ходу:
Ни о чем".
10
продержавшего меня в вашей власти. Как только болезнь обезоруживает меня,
вы все уже тут как тут, вся семейка смыкает свои ряды и, расположившись у
моей постели, зорко следит за мной.
мне компанию. Было жарко, душно, я отвечал односложно на его любезные
речи, мысли у меня путались, я задремал... Долго ли я спал? Не могу
сказать. Разбудил меня звук его голоса. Я увидел в полумраке, что он весь
подобрался, насторожился. Глаза у этого молодого волка блестели. На руке
выше часов он носил еще золотую цепочку. Рубашка была расстегнута на
худенькой, мальчишеской груди. Я снова задремал. Проснулся я от скрипа
башмаков, чуть-чуть открыл глаза и стал наблюдать за ним из-под опущенных
ресниц. Он принялся ощупывать мой пиджак, где у меня во внутреннем кармане
лежал бумажник. Сердце у меня бешено колотилось, но я усилием воли
заставил себя лежать неподвижно. Уж не догадался ли он? Почему-то вернулся
на свое место.
Посняков Андрей
Каменистый Артем
Сертаков Виталий
Шилова Юлия
Прозоров Александр
Андреев Николай