Чтение 17–й страницы книги ~Не кричи, волки!~

возможно, что оба вида произошли от одних предков. Уступая волкам в росте,
лайки значительно коренастее, у них широченная грудь и короткая шея;
пушистый, как султан, хвост кольцом завит над крестом. Они разнятся от
волков и в других отношениях. Так, в отличие от своих диких родственников
самки лаек не считаются с сезоном, и течка у них может наступить в любое
время года.

В только что возвратившейся упряжке Майка была сука, у которой как
раз начался такой период. Темпераментная от природы и любвеобильная по
личной склонности, она перебудоражила всю упряжку и доставила Майку массу
хлопот. Как-то вечером он разворчался, и тут меня осенило. Целемудренный
нрав волков не позволил мне расширить свои познания относительно их
половой жизни, хотя минувшей весной я готовился наблюдать за их повадками
в течение короткого мартовского сезона спаривания, когда они бродят за
стадами карибу. но до сих пор мне не удалось заполнить этот пробел в моем
образовании.

Из рассказов Майка и Утека я знал, что волки не против смешанных
браков. Они спариваются с собаками при первой же благоприятной
возможности, что, впрочем, случается редко, так как собаки обычно либо
привязаны, либо работают. Но бывает, что и случается. Вспомним об этом, я
выдвинул предложение, за которое Майк тотчас ухватился, чем доставил мне
большую радость. Он и сам был доволен не меньше моего - ему давно хотелось
узнать, что за ездовая собака получится от скрещивания волка с лайкой.

Теперь, когда шар был запущен, оставалось провести игру по всем
правилам. Надо было обеспечить строго научную постановку эксперимента. Я
решил провести опыт по этапам. Первый из них заключался в том, что я и Куа
(так звали собак) отправились на прогулку вокруг моего нового
наблюдательного пункта - нужно, чтобы волки узнали о ее существовании и
состоянии, в котором она находилась.

Куа отнеслась к этому с величайшей готовностью. Стоило нам пересечь
одну из волчьих троп, как она пришла в такой раж, что я еле удержал ее за
крепкую цепь. Она тянула меня по следу, нетерпеливо обнюхивала каждую
пометку. Мне стоило большого труда отбуксировать ее обратно к избушке.
Там, на крепкой привязи, она в полнейшем расстройстве чувств провыла всю
ночь напролет.

А может, она пела не с горя. Когда я проснулся на следующее утро,
Утек доложил, что у нас был гость. И верно, на мокром песке, менее чем в
ста метрах от привязи для собак, отчетливо виднелись следы крупного волка.
Очевидно, только присуствие ревнивых псов помешало роману завершиться в ту
же ночь.

Я не ожидал, что события развернуться с такой быстротой, хотя и
предвидел, что либо Георг, либо Альберт в первый же вечер наверняка найдут
соблазнительно "надушенные" billets doux, оставленные Куа.

Теперь следовало привести в исполнение вторую часть задуманного
плана. Вдвоем с Утеком мы отправились к палатке и в ста метрах от нее
натянули толстую проволоку, привязав концы к двум скальным обломкам
(расстояние между ними составляло около пятнадцати метров).

На следующее утро мы отвели туда Куа (вернее, Куа отвела нас).
Несмотря на ее решительные попытки вырваться и самостоятельно начать
поиски волка, нам удалось защелкнуть на проволоку карабин ее цепи. Тем
самым лайка получила достаточную свободу движения, а мы заняли командное
положение, сидя в палатке, откуда могли открыть огонь из винтовки, если
что-нибудь пойдет не так, как надо.

К моему удивлению, Куа моментально успокоилась и проспала большую
часть дня. Взрослых волков около летнего логовища не было, но иногда мы
замечали в траве на болотце волчат, которые охотились за мышами.

Было уже около девятого вечера, когда из-за скалистого хребта,
ограждающего логово с юга, внезапно послышалась охотничья песня волков.

При первых же звуках Куа вскочила на ноги и присоединила свой голос к
хору. Как она выла! Даже во мне, хотя в моих жилах нет ни собачьей, ни
волчьей крови, манящее, призывное пение Куа пробудило мечты о былых днях и
прежних радостях.

Нам не пришлось долго сомневаться, что волки ее поняли. Хор оборвался
на полутакте, и через несколько секунд вся тройка показалась на хребте. И
хотя Куа находилась от них на расстоянии по меньшей мере четырехсот
метров, волки отлично ее разглядели. После минутного колебания Георг и
Альберт со всех ног кинулись к собаке.

Однако Георг не ушел далеко. Не успел он сделать полсотни шагов, как
его догнала Ангелина и - не берусь утверждать определенно, но у меня
сложилось такое впечатление - подставила ему ногу. Георг неуклюже свалился
на мокрую почву тундры, а когда поднялся, то интерес к Куа у него
совершенно пропал. Правда, я даже не допускал мысли, что Куа
заинтересовала его в сексуальном отношении, вероятно, он просто хотел
выяснить, кто это вторгся в их владения. Как бы то ни было, Георг и
Ангелина вернулись к летнему логову и улеглись у входа в ущелье, откуда
наблюдали за происходящим, предоставив Альберту возможность выйти из
создавшегося положения по собственному усмотрению.

Я не знаю, сколько времени Альберт прожил холостяком, но, несомненно,
долго. Волк на такой скорости подлетел к привязанной Куа, что проскочил
мимо. На какую-то долю секунды мне показалось, что он принял нас за
соперников и мчится к палатке, чтобы разделаться с нами, но он повернул
обратно и снизил скорость. До Куа, охваченной экстазом ожидания,
оставалось всего два-три метра, как вдруг в поведении Альберта произошла
удивительная метаморфоза. Он с ходу остановился, опустил свою большую
голову и превратился... в шута.

Это было тяжкое зрелище. Плотно прижав уши к широкому черепу и
растянув губы в безобразную гримасу, волк начал извиваться, как щенок, -
возможно, он хотел изобразить безумную страсть, но, на мой взгляд, это
скорее смахивало на симптоны старческого слабоумия. В довершение всего он
заскулил отвратительным льстивым фальцетом - совсем как китайский мопс.

От такого необыкновенного поведения Куа пришла в замешательство.
Очевидно за ней еще никогда не ухаживали столь удивительным образом. С
негромким ворчанием она попятилась от Альберта, насколько позволяла цепь,
чем вызвала у волка новый приступ безумного унижения. Он пополз за ней на
брюхе с выражением полнейшего идиотизма на расплывшейся морде.

Я начал разделять опасения Куа и, решив, что Альберт окончательно
спятил, поднял винтовку, чтобы спасти собаку. Но Утек с откровенно
непристойной улыбкой остановил меня и дал понять, что это обычная волчья
манера ухаживания.

Внезапно Альберт непостижимым образом изменился: вскочив на ноги, он
превратился в величавого самца. Шерсть на шее поднялась дыбом, образовав
пышный серебристый воротник, обрамляющий морду, все тело напряглось, он
казался отлитым из чистой стали. Хвост вскинулся высоко вверх и свился в
крутое кольцо, как у настоящей лайки. Осторожно, шаг за шагом, он начал
приближаться к собаке.

Куа больше ни в чем не сомневалась. Такое она могла понять. Несколько
застенчиво она повернулась к нему спиной, а когда волк потянулся к ней
своим большим носом для первой ласки, она обернулась и слегка куснула его
в плечо...

Я вел подробнейшие записи происходящего, но, боюсь, они излишне
техничны и перегружены научной терминологией, и им не место в этой книге.
Поэтому я ограничусь лишь итоговым замечанием: как показали наблюдения,
Альберт, несомненно, знал толк в любви.

Моя научная любознательность была полностью удовлетворена, но страсть
Альберта не иссякла. Создалась весьма щекотливая ситуация. Мы с Утеком
терпеливо прождали два часа, но Альберт, как видно, и не помышлял
расстаться с вновь обретенной подругой. Давно пора было возвращаться, не
могли же мы ждать собаку вечно! И, не найдя другого выхода, мы произвели
вылазку по направлению к влюбленной паре.

После переселения волчат в ущелье я их почти не видел. Поэтому как-то
утром, когда Ангелина и оба волка еще не вернулись с ночной охоты, я
взобрался на скалы, покрытые порослью стелющегося ельника и почти вплотную
нависшие над обрывом. Дул легкий северо-восточный ветерок, это облегчало
задачу - волки в логове или на подходе к нему вряд ли почуют мой запах. Я
расположился в ельнике и стал внимательно разглядывать дно ущелья. Передо
мной находилась небольшая площадка примерно метров тридцати в длину и
десяти в ширину, сплошь усеянная волчьими следами. Внезапно у стены
ущелья, на осыпи битого камня появились два волчонка и быстро побежали по
тропинке к небольшому ручью. Встав рядышком на берегу, они тянули к воде
свои тупые мордочки и весело помахивали куцыми хвостиками.

За последние недели волчата порядком подросли и теперь размерами, да,
пожалуй, и формой, напоминали взрослых сурков. Они так растолстели, что по
сравнению с туловищем их лапы казались просто карликовыми, а пушистые
серые шубки только усугубляли полноту. Ничто, казалось, не предвещало, что
со временем они превратятся в таких же стройных и мощных зверей, как их
родители.

Откуда-то из глубины показался третий волченок; он тащил начисто
обглоданную оленью лопатку и рычал на нее, будто это был живой и грозный
противник. Волчата у ручья, услыхав шум, подняли мокрые мордочки и
устремились навстречу братцу.

Началась свалка, воздух наполнился урчанием, которое прерывалось
пронзительным визгом - так волчата выражали свое негодование, стоило
кому-нибудь вонзить острые зубы в чью-либо лапу. Откуда-то выскочил
четвертый волчонок и с восторженным воплем ринулся в самую гущу схватки.

Через несколько минут после начала этой междуусобной войны низко над
ущельем пролетел ворон. Едва его тень накрыла волчат, как те бросили кость