Чтение 17–й страницы книги ~В окопах Сталинграда~

- Ну, а вообще как, спокойно?

- Спокойно. А у вас?

- Как будто. За оврагом постреливают, а так ничего.

Опять курим. Выходим на двор, смотрим на звезды, ракеты, четырехтрубную
громаду ТЭЦ. Возвращаемся. Садимся. Курим. Включаем мостик. Выключаем.
Молчим.

В пять снова звонок. Можно ложиться спать. Говорит Гольдштаб.

Слава тебе господи...

Ложимся прямо на голые нары, сдвинув пистолеты на живот.

Напрасно мы свои шинели у Гольдштаба оставили.

То же самое повторяется и во вторник, и в среду, и в четверг. Обстрелы,
порывы, дежурства, ожидание звонка - ив пять часов можно спать.

Атмосфера разряжается.

Дни проходят один за другим, ясные, голубые, с летающими паутинами.

Приказа все нет.

От города, по-видимому, ничего уже не осталось. Немцы бомбят его с утра
до вечера. Над ним непроходящее облако дыма и пыли. Горят нефтехранилища.
Черный, как копоть, дым иногда застилает солнце, и тогда на него можно
смотреть не щурясь, как сквозь закопченное стекло во время затмения.

Бои идут в южной части города, у элеватора, и в северной - на Мамаевом
кургане.

В нашем овраге без перемен. Как-то ночью прошли две дивизии. Шли долго,
беспрерывно, всю ночь напролет, батальон за батальоном. С артиллерией,
обозами. Раза два немцы пытались перебраться через овраг, и тогда начиналась
автоматная трескотня - обычно ночью, и Гольдштаб звонит: "Будьте готовы",- а
утром все успокаивается, и мы ложимся спать.

Начинаем обживаться в своей щели. Проводим электричество, готовим еду на
плитке, стены завешиваем великолепным ватманом из заводского техотдела. У
Валеги и

Седых, в их углу, даже портрет Сталина и две открытки: Одесский оперный
театр и репродукция репинских "Запорожцев".

Седых приволакивает откуда-то учебник географии Крубера, письма Чехова,
"Ниву" за двенадцатый год.

По вечерам, усиленно слюнявя палец, читает. Морщит лоб, шевелит губами.
Иногда спрашивает, что значит "тезоименитство", или "генерал от инфантерии",
или откуда у цесаревича Алексея столько орденов, если ему только семь лет.
Мне нравится Седых, нравится его курносая детская физиономия, его чуть
раскосые, смеющиеся глаза, брызжущая из него молодость. Даже смешная
привычка ковырять ладонь, когда он смущен, тоже нравится.

Он как-то все делает с удовольствием и с аппетитом. Моется так, что,
глядя на него, самому хочется мыться, отчаянно фыркая, брызгаясь на версту и
шумно шлепая себя по плечам и животу. Скажешь ему - принеси немного дров, он
притащит чуть ли не кубометр. Молодые мышцы его рвутся в бой. Гайки он
откручивает просто пальцами. С Игорем он затевает борьбу, и Игорь после
этого два дня не может повернуть шеи. А Игорь считает себя мастером
французской борьбы и до тонкости знает всякие там тур-де-бра и тур-де-теты.

Любознателен Седых до смешного. Подсядет, обхватит руками колени и
слушает, слегка приоткрыв рот, как дети сказку. Вопросы его неожиданны и
по-детски наивны. Почему немцы не могут разгадать секрет "катюши", и почему
компасная стрелка на север показывает, и правда ли, что у Рузвельта ноги не
работают.

Вечером однажды идет разговор о героях и наградах.. Седых слушает
внимательно, сосредоточенно, обхватив руками колено,- его любимая поза.

- А что нужно сделать, чтоб орден Ленина получить? - спрашивает он. Все
смеются.

- Ну, не Ленина, другой какой-нибудь, поменьше. Я объясняю, говорю, что
не так это просто. Он слушает молча, смотря куда-то в угол. На губе
прилипший окурок.

- Тогда всё,- тихо говорит он.

- Что "всё"?

- Будет у меня орден.

И говорит об этом страшно просто и убедительно, как о чем-то уже
совершившемся. Встает и идет за щепками. Я смотрю на его широкую спину, так
не вяжущуюся с золотистым пушком на щеках, вспоминаю, как он тер тряпочкой
автомат перед атакой, каждый винтик, каждую щелочку, и я верю тому, что он
сказал.

Валега ревнует меня к нему. Это видно по всему.

- У старшего лейтенанта Свидерского нет ординарца - иди к нему,- угрюмо
говорит Валега и забирает у него из рук кружку, из которой он мне поливает.

Седых приносит откуда-то охапку соломы. Валега щупает, морщится:
"Лейтенант не будут на такой дряни спать",- и приносит другую, ничем не
отличающуюся от предыдущей охапку.

Но, в общем, живут дружно, варят вместе обед. Валега немного покрикивает,
критикует недоваренную кашу. Седых весело смеется, передразнивает Валегу и
называет его почему-то "шнапсом".

По вечерам Валега и Седых вяжут заряды. У нас в резерве ящиков пять тола.
Утром глушат рыбу и приходят с трепещущими в ведрах осетрами и стерлядями.

Сержанта Ведерникова переводят куда-то в другой цех, и мы его больше не
видим. Шапиро и Пенгауниса тоже редко встречаем. Иногда заходит к нам
Большов, и мы, подложив толстую "Ниву", режемся в "козла" или "двадцать
одно". Георгий Акимович не выносит этого, хватает письма Чехова и
демонстративно уходит в свой угол. Он спит на двери, положенной между двумя
нарами.

Мне он начинает нравиться, несмотря на свой сварливый характер и вечное
недовольство чем-нибудь. Работает он, не покладая рук и не жалея себя. Цепь
проверяет и поправляет всегда сам, а рвется она у нас по три-четыре раза на
день. Ворчит, ругается, кипятится, обвиняет всех в безделье, но ТЭЦ свою и
каждую машину, каждый винтик в ней обожает, как живое существо. Вообще в нем
мирно уживаются пессимизм и брюзжание с невероятной энергией и активностью.

- Куда нам с немцами воевать,- говорит он, нервно подергивая галстук и
собирая лоб в морщины.- Немцы от самого Берлина до Сталинграда на
автомашинах доехали, а мы вот в пиджаках и спецовках в окопах лежим с
трехлинейкой образца девяносто первого года.

Игорь вспыхивает. Он вечно сцепляется с Георгием Акимовичем.

- Что вы хотите этим сказать?

- Что воевать не умеем.

- А что такое уметь, Георгий Акимович?

- Уметь? От Берлина до Волги дойти - вот что значит уметь.

- Отойти от границы до Волги тоже надо уметь. Георгий Акимович смеется
мелким, сухим смешком. Игорь начинает злиться.

- Чего вы смеетесь? Смешного ничего нет. Франция фактически за две недели
распалась. Нажали - и развалилась, рассыпалась, как песок. А мы второй год
воюем одни как перст.

- Что вы с Францией сравниваете. Сорок миллионов и двести миллионов.
Шестьсот километров и десять тысяч километров. И кто там у власти стоял?
Петены, давали, спокойненько работающие теперь с немцами. Нет. Воевать мы не
умеем. Это факт.

- Вот-вот-вот...- горячится Игорь.- Петены и лавали. Именно петены и
давали. А у нас их нет. Это главное. Вы понимаете, что это главное? Что люди
у нас немножечко другого сорта. И поэтому-то мы и воюем. До сих пор воюем.
Даже здесь, на Волге, потеряв Украину и Белоруссию, воюем. А какая страна,
скажите мне, какая страна, какой народ выдержал бы это?

Георгий Акимович улыбается уголком рта:

- Никакой.

- Ага! Никакой? Вы сами признаете, что никакой.

- Признаю. Но разве от этого легче? Разве от сознания того, что другие
страны менее, чем мы, способны к сопротивлению,- разве от этого легче? Это
называется убаюкивать себя. А нам это не нужно. Надо на все трезво смотреть.
Одним геройством ничего не сделаешь. Геройство геройством, а танки танками.

- Наши танки не хуже немецких. Они лучше немецких. Один танкист мне
говорил...

- Не спорю, не спорю. Возможно, что и лучше, я в этом не разбираюсь. Но
одним хорошим танком не уничтожить десять посредственных. Как по-вашему?

- Подождите... будет и у нас много танков.

- Когда? Когда мы с вами на Урале уже будем? Игорь вскакивает как
ужаленный.

- Кто будет на Урале? Я, вы, он? Да? Черта с два! И вы это сами прекрасно
знаете. Вы это всё так, из какого-то упрямства, какого-то дурацкого желания
спорить, обязательно спорить.

Георгий Акимович дергает носом, бровями, щеками.

- Чего вы злитесь? Сядьте. Ну, сядьте на минуточку. Можно ж обо всем
спокойно.- Игорь подсаживается.- Вот вы говорите, что и отступать надо
уметь. Верно. Перед Наполеоном мы тоже отступали до самой Москвы. Но тогда
мы теряли только территорию, да и то это была узкая полоска. И Наполеон,
кроме снегов и сожженных сел, ничего не приобрел. А сейчас? Украины и Кубани
нет - нет хлеба. Донбасса нет - нет угля. Баку отрезан, Днепрострой
разрушен, тысячи заводов в руках немцев. Какие перспективы? Экономика сейчас
- это все. Армия должна быть обута, одета, накормлена, снабжена
боеприпасами. Я не говорю уже о мирном населении. Не говорю о том, что
добрых пятидесяти миллионов, находящихся под сапогом у фашистов, мы
недосчитываемся. В силах ли мы все это преодолеть? По-вашему, в силах?

- В силах... В прошлом году еще хуже было. Немцы до Москвы дошли, и
все-таки отогнали...

- А я вот не уверен, что хуже. Донбасс, Ростов, Кубань, Майкоп, были
наши. Сейчас их нет. Волжская коммуникация фактически перерезана. Вы