сначала по центру, потом попали на грязные, пыльные окраины, после которых
пришлось немедленно прибегнуть к услугам чистильщика башмаков. Занятие это
мне очень понравилось - сидишь на величественном золоченом троне с
львиноголовыми подлокотниками и слушаешь неаполитанского "айсора" -
очередную историю о делах местного синдика, фашиствующего градоначальника
Лауро или захватывающий рассказ о таинственном убийстве на Виа Карачиоло.
Потом, усевшись в маленький дребезжащий трамвайчик, мы поехали на эту
самую Виа Карачиоло. Широкая, с тенистым бульваром, залитая огнями, она
плавно изгибается вдоль залива. За нею Ривьера ди Чиана - бесчисленные
отели, один роскошнее и дороже другого, мигающие рекламы (в Риме это
запрещено, как у нас гудки, чтобы не раздражать), залитые светом витрины,
вереницы лимузинов, молча застывших у мраморных подъездов. Все это
производит сильное впечатление. Богатство, роскошь, красота... От витрин
оторваться невозможно. Сделаны они с таким вкусом и умением, что просто
обидно за художников, которые этим занимаются.
преподнесены так, что тут же, немедленно, хочется войти и купить.
Останавливают обычно только маленькие этикетки, прикрепленные к этим
вещам: на них столько нулей, что ноги сами несут тебя от этой витрины.
на крышах, на стенах. Покрышки Пирелли, кондитерские изделия Мотто,
Чинзано (настойки, ликеры), пишущие машинки Оливетти, и везде, от
предгорий Альп до скалистых берегов крохотной Пантеллерии: "Шелл! Шелл!" -
ярко-желтый призыв заправить машину американским бензином. И все это
кричит, мигает, требует себя запомнить и - запоминается. Надоедает,
раздражает, но запоминается. И в этом есть логика. Конкуренция. Покупайте
у Мотто, а не у такого-то, покупайте у Пирелли, а не там-то... Ясно и
просто.
для Италии.
"Ну как там, в Италии, поют?" И я вынужден был отвечать: "Нет, не слышал".
родивший неаполитанскую песенку. Не знаю, может, мне просто не повезло, но
я не слышал песен. Впрочем, вру. Один раз слышал. Даже два раза, и оба в
Неаполе. Но от песен этих мне стало только грустно.
говорил, - поздно вечером после длительного блуждания по тупичкам и
закоулкам "Куорпо е'Наполи". Усталые и голодные, вышли на какую-то
площадь. На противоположной ее стороне виднелась толпа. Доносились звуки
гитары.
потрепанные. Один, высокий, в черном свитере, пел, держа перед собой
микрофон. Другой играл на гитаре. Третий сидел на ящике и курил. Зрители
молча, не улыбаясь, слушали.
приятным голосом. Когда он кончил, раздались жидкие хлопки. Певец
непринужденно раскланялся и, взяв кружку, пошел по кругу. Зрители бросали
в нее монеты вяло и неохотно. Тогда с натужно-бодрым видом, потряхивая
кружкой, он сказал:
он умеет это делать, поверьте мне.
совсем мало, но Пьетро встал - невысокий, рыхлый, очень бледный - и, так
же не улыбаясь, как и зрители, затанцевал. Это был странный, очень
пластичный и неприятный танец. Пьетро изображал женщину - вилял бедрами,
изгибался, делал волнообразные движения руками. И от всего этого - от
молчаливой публики, от микрофона в руках певца, от его песни и от
женоподобного рыхлого танцора - стало как-то тяжело и грустно.
гитару - еще один певец. У этого не было ни голоса, ни слуха, и, хотя он
пытался петь бодрые и веселые песенки, нам стало еще тоскливее. А может
быть, мы просто устали...
настоящий неаполитанец, такой, какими мы себе их и представляем. Звали его
очень звучно - Данте-Буонаротто. Он подошел к нам, когда мы, спугнутые
толпами нахлынувших туристов, распрощались с Помпеей и шли к вокзалу.
Спортивного вида, лет двадцати с небольшим, очень смуглый, в накинутом на
плечи пиджаке, в расстегнутой рубахе и с маленьким золотым крестиком,
поблескивающим на крепкой загорелой шее, он с очаровательной
бесцеремонностью взял меня за локоть, отвел в сторону и из-под полы
пиджака показал какой-то альбомчик-гармошку.
входят в путеводители.
потом до пятисот лир.
убедительностью говорил он, не выпуская мой локоть, - ни в Риме, ни в
Париже, ни в Нью-Йорке. Только здесь. И всего за пятьсот лир. А что такое
пятьсот лир? Даже пообедать прилично нельзя...
кармана его появился крохотный брелок для часов, в высшей степени
непристойный.
с ним делать, - не носить же. Мы наотрез отказались. Данте вздохнул,
сплюнул, сунул брелок в карман и тут же спросил:
машина.
назад. Машина подержанная, но, в общем, приличная. На одних альбомчиках и
брелоках не проживешь. Приходится соперничать с поездом. За пять-шесть
туристских месяцев можно подработать на зиму. А с альбомчиками дело дрянь.
Туристы, правда, охотно их покупают, но за это преследуют. Недавно
шестерых арестовали. Он сам чудом уцелел, выкрутился. Судили. Долго
судили. Адвокат был хороший. Очень убедительно доказывал, что за торговлю
фотографиями произведений искусства (а это же настоящее искусство, а не
порнографические открытки) судить нельзя. И все-таки засудили. По шесть
лет дали. Очень уж там, на суде, кипятился и возмущался один поп. Потом
сам сел. За растление малолетних. Такие-то дела...
жестикулируя, ни на секунду не умолкал, время от времени весело
переругивался с шоферами обгоняемых им машин. Держался он просто,
естественно, ничуть не заискивая и не подлаживаясь, с достоинством
человека, честно зарабатывающего себе на хлеб. Узнав, что я русский, он
стрельнул в меня веселым глазом, хлопнул по плечу, сказал по-русски
"привет!" и опять заговорил о своем: о машине, бензине, туристах -
презрения к которым, несмотря на наше присутствие, нисколько не скрывал, -
о заработке, семье, дороговизне.
сопротивляться.
маленькие копии помпейских и римских статуэток, камей, гемм, всякой
старинной утвари. Тут же, на твоих глазах, они делаются и тут же
продаются. Мы походили-походили, ничего не купили и вернулись в машину.
Проходя мимо какой-то женщины у входа, наш Данте состроил кислую
физиономию и развел руками. Потом мы узнали, что он получает проценты с
каждой вещи, проданной пассажирам, которых он привез.
и погнал машину дальше.
Неаполе, в которых никто не бывает, даже наш хваленый художник не был. О,
я знаю Неаполь! И Сорренто, и Капри... И не на катере мы туда поедем, а
под парусом. С Джованнино поедем, не пожалеете. - Он протянул свою широкую
ладонь с тоненькой золотой цепочкой на запястье: неаполитанцы любят
украшения. - Жаль, поздно я к вам подошел. В Помпее есть такие местечки...
Э-э...
итальянских фильмов (кстати, в Италии многие критики со мной не
согласятся, считая его сентиментальным): "Два гроша надежды". И опять
увидел этот жест, услышал это "э-э...", знаменитое неаполитанское "э-э..."
- философически-скептическое междометие, в зависимости от интонации
обозначающее все на свете. И сразу же вспомнился наш предприимчивый
продавец альбомчиков, наш неунывающий Данте-Буонаротто. Он чем-то даже
похож на героя картины: такой же крупный, такой же у него притаившийся
смех в глазах, такая же походка - быстрым шагом, размахивая руками, -
такой же крестик на шее. Когда я спросил его, верит ли он в бога, -
Сертаков Виталий
Скальци Джон
Мороз Александра
Суворов Виктор
Вронский Константин
Маккэфри Энн