Чтение 17–й страницы книги ~Интересная жизнь~

профессор. - Конечно, волнуюсь. Как студент. И волнуюсь и готовлюсь к
каждой операции. Не волнуются, пожалуй, только идиоты. Другой разговор,
что волноваться во время операции нельзя. Этого и закон не разрешает, -
снова улыбнулся Бурденко.

И, помолчав немного, стал рассказывать, как впервые студентом увидел
операцию, как все в нем мгновенно перекипело при виде потоков крови, как
сперва просто панически испугался, потом взял себя в руки, а в следующее
мгновение уже "во все глаза" наблюдал за действиями хирурга и восхищался
его, казалось, сердитым спокойствием.

Операцию делал несравненный Эраст Гаврилович Салищев, которого не
очень-то многих хваливший Бурденко буквально с благоговением вспоминал до
конца дней своих. Салищев первый в России произвел необычайно смелые и
необыкновенно искусные операции - удалил половину таза вместе с бедром,
затем - плечевой пояс с верхней конечностью.

Переживший тяжкие визиты в мертвецкую, студент Бурденко именно под
влиянием профессора Салищева твердо решил в конце концов стать хирургом.
Вот это настоящее, интересное, очень интересное дело, хотя, конечно, оно
потребует не только значительного образования, не только огромного труда,
но и отказа от многого и постоянного упорного преодоления чего-то, может
быть, не всегда преодолимого.

- Но ведь жизнь - это и есть постоянное преодоление, правда? - будто
спросил меня профессор Бурденко. И, не нуждаясь в моем подтверждении,
продолжал рассказывать, как потом, уже решив стать хирургом, он вдруг
утратил интерес к биографии покойников. Даже не то чтобы к биографии -
биография человека всегда интересна, - а к некоторым ее подробностям.

Еще недавно студент Бурденко, работая в мертвецкой, часто задумывался,
кому принадлежала, например, вот эта женская рука с медным витым браслетом
на запястье или откуда вот этот мужской труп, весь исколотый фиолетовыми
надписями вроде: "Счастья нет на земле", "Работа любит дураков", "Имей
всегда на опохмелку".

Трупов одно время было очень много в томских моргах. Их тогда и не
очень усердно регистрировали. Потом, например, в Юрьевском университете
Бурденко пришлось даже платить за пользование трупами. А в Томске их
довольно часто привозили в морг отовсюду - особенно зимой. Это были
замерзшие на дорогах безродные пьяницы, или беглые каторжане, или мелкие,
никому не известные торгаши, кем-то убитые близ деревень, выставленные
полицией для опознания и неопознанные. Да мало ли...

Студент Бурденко, бывало, подробно расспрашивал тех, кто доставлял в
морг трупы: где они вот этого взяли, а этот вот откуда? Даже удивлял
своими вопросами деловых людей, ничему не удивлявшихся: "Ну умер, да и
умер, просто, как обыкновенно, замерз под мостом. Через Ушайку. Утречком
глядим, а он - тама. Под мостом. Ну, конечно, заметно был выпивши: запах
сивушный и всякое такое. Городовой говорит: - Везите вы его покудова в
ниверситет. Если кто из родных хватится, скажем. Тем более ни вида на
жительство, ни пачпорта при нем не имеется. Пущай в таком случае послужит
для науки... В другой раз не будет, где попало выпивать".

Студента, бывшего семинариста, некогда готовившегося в священники,
такое отношение к покойникам иной раз возмущало. К тому же не однажды
бывали случаи, когда родные являлись в университетский морг уже после
того, как их покойный родственник "послужил науке" и когда от него - ну
буквально ничего не осталось.

Бурденко долгое время было интересно, кому же принадлежали, например,
вот это предплечье или вот эта кисть руки.

И вдруг этот интерес почти исчез, вытесненный, впрочем, другим
интересом - более жгучим, иначе говоря, профессиональным.

...В женской гимназии недалеко от морга с вечера играл духовой оркестр
Добровольного общества пожарников. Играл очень громко, раскатисто.

В женской гимназии шел веселый благотворительный бал не без участия
студентов университета.

В музее с помощью особых увеличительных стекол в этот же момент
показывали "Натуральные виды Венеции", и знакомый студент, заболевший
ангиной, даром отдавал Бурденко свой билет в музей.

Бурденко был приглашен, кроме того, - какая честь для студента! - на
пирог к профессору Пирусскому. И ведь не часто студенту выпадает
удовольствие есть домашние пироги. Особенно хороши были в Сибири пироги с
нельмой.

И, как нарочно, в этот же день, в этот, точнее, вечер, давала свою
последнюю гастроль в Томске певица Эльза Старк, о которой так много
говорили, но в прошлый раз Бурденко никак не мог попасть на ее концерт, а
сегодня ему предложили опять же даром - контрамарку.

Уж всего лучше бы пойти на эту Эльзу. По всему Томску расклеены афиши с
ее портретом.

Но студент Бурденко не пойдет никуда.

"Человек, поставивший перед собой крупную цель, отличается от всех
остальных, не утруждающихся серьезными задачами и планами, между прочим,
еще и тем, что он все время отсекает от себя частные, не главные соблазны,
то есть то, что он сам считает не главным, и пресекает в самом себе
посторонние помыслы или то, что он считает посторонним".

Это цитата, которую выписал в записную книжку студент Бурденко. И это
теперь уже не просто цитата, а правило, которому он решил неукоснительно
следовать. И следует. И будет следовать до конца дней.

А кроме того, ему попался сегодня необыкновенно удачный во всех смыслах
труп, на котором он хочет попытаться повторить - вот именно, попытаться
повторить - одну из операций Салищева.

- Нельзя доверять врачам, изучавшим анатомию только по учебникам, -
постоянно говорит профессор Салищев. - Это не врачи. Это брехуны или
сверхчеловеки. А нормальный медик - это человек, прошедший через
мертвецкую. И поработавший там самостоятельно и бесстрашно. И главное -
самостоятельно. Понятно ли я говорю?

- Понятно, - кивал на лекции студент Бурденко, хотя профессор обращался
не только к нему одному.

И вот сегодня очень хорошо, что никого нет в мертвецкой. Никто не
отвлекает студента Бурденко праздными, да пусть даже не праздными
вопросами. Он один в этом громадном помещении. Один среди множества
обнаженных мертвых тел. Но он не думает о них, не отвлекается. Правда,
что-то все время пощелкивает около него. Что-то переливается, плещет,
шуршит. Шелестит бумага на одном из дальних столов. Ну и пусть шелестит.
Там приоткрыта форточка и ветер шевелит кем-то оставленной газетой.

Бурденко сожалеет только, что нет Тимофеича. Приходится самому
переносить труп на удобный стол под большой лампой. А труп тяжелый, хотя
человек был пожилой - лет, пожалуй, за семьдесят. Бурденко никогда не
будет за семьдесят. Он всегда будет молодым. Впрочем, и об этом он сейчас
здесь, в мертвецкой, не думает. Он думает, как лучше уложить труп, чтобы
можно было вскрыть бедро с левой стороны. И чтобы свет от лампы ничто не
заслоняло.

А музыку из женской гимназии все еще слышно. Даже удивительно, что ее
так хорошо слышно здесь - почти что в подземелье. Хотя что же
удивительного - тут есть отдушины и большие слуховые окна, а также две
форточки.

Гимназистки в коричневых платьях, с белыми узенькими кружевными
воротничками и с пелеринками сейчас вот, в эту минуту, наверно, стайками
выбегают на широкую парадную лестницу - встречают гостей.

Все это лезет в голову студенту Бурденко. И пирог с нельмой. И
натуральные виды Венеции. И Эльза Старк. Она не только поет, но и,
говорят, зажигательно пританцовывает. Но какое дело студенту Бурденко до
нее? Он осторожно, как на живом - вот именно, как на живом, - делает
надрез на трупе. Однако медлить нельзя. Это завещал великий Пирогов,
оперировавший еще в те времена, когда не было никакого наркоза. Чем
быстрее совершается операция, внушал он, тем меньше страданий для
больного. Но торопиться тоже нельзя.

- Нельзя допустить, чтобы руки со скальпелем шли впереди головы,
продвигались быстрее мысли хирурга.

Это внушает уже Эраст Гаврилович Салищев.

- Хирург должен, - говорит он, - не только знать, что делает, но и
предвидеть, насколько возможно, неожиданности, с которыми, кто знает,
придется встретиться, столкнуться в процессе операции. Неожиданности не
должны ошеломлять хирурга.

Вот это все держит в памяти студент Бурденко, пытаясь повторить на
трупе - какое самомнение - одну из знаменитых операций Салищева. Он это
делает по собственной воле, без задания, даже, можно сказать, тишком,
пользуясь случаем, что ему попался удачный труп, пользуясь тем, что в
качестве препаратора может теперь в любое время входить в мертвецкую. И в
анатомический театр. В любое время - вечером и ночью. И очень хорошо, что
никто сейчас не наблюдает за ним. Это просто счастье, что никто не
наблюдает. Нет, кто-то все-таки наблюдает. Такое чувство, что кто-то
наблюдает.

Студенту становится вдруг страшновато. Даже очень. Но это, он думает,
мистический страх. От усталости. И этот страх надо подавлять. Ведь некому
сейчас тут подглядывать за ним.

А все-таки кто-то подглядывает. Чей-то глаз он все время чувствует на
себе. Но продолжает работать. И работа, естественно, увлекает его. Нет, он
не думает сейчас над биографией этого мертвого человека. Некогда ему
думать об этом. Но что это за странная синева под кожей? Ага, понятно, это
угольная пыль. Неизвестный этот мертвый человек был, вероятно, шахтером.

Бурденко внимательно рассматривает подкожную клетчатку. И снова
чувствует на себе чей-то взгляд. Что за чертовщина! Он старается
преодолеть страх, поднимает голову. Оглядывается. Никого нет.

Только под утро, когда приходит с вечера еще пьяненький Тимофеич,
становится все ясным.

- Ах, стервы! - говорит Тимофеич сокрушенно. - Ну, хлеб пожрали, я