ручку долота. Доска скрипнула протяжно и подалась, сильно пахнув старой,
слежавшейся пылью и плесенью, от которой трудно дышать. И в то же время
чуть расколотая смолистая доска вдруг запахла свежей лиственницей или
сосной, будто под слоем тлена таилась жизнь, и вот она обнаружила себя.
провел на такой работе. Он делал теперь это с явным удовольствием. Но
вдруг над его головой закричал Воробейчик.
стволам вонючей желтой мазью и обернутые в вощеную бумагу. В квадратном
ящике - обоймы с патронами.
оружие. Это ж внизу потолок может обвалиться...
плахи.
то место, где гвозди, навалился на черенок.
появился живучий и сильный запах сосны.
компанией натворил бы еще много бед при этих шпалерах. Опоздал он...
оружие переносят в автобус.
байковом одеяле смирно сидел на сундуке. Увидев Егорова, проходящего мимо,
он, как родного, вдруг ухватил его за штаны и показал на незакрытую
кастрюлю с кашей, все еще стоявшую на кирпичной плитке.
неожиданно для себя сказал мальчику:
время думал о мальчике. Вот они сейчас уйдут, уедут отсюда, из этой душной
тесноты, а мальчик останется. Надо бы забрать мальчика. Не надо мальчику
тут жить. Нехорошо это, нечестно оставлять тут мальчика. Мальчик же ни в
чем не виноват. Виноваты вот этот подлый дедушка Ожерельев, его сын Пашка
и еще какой-то Буросяхин. Виноват, наверно, и этот трусливый нэпман,
хозяин красивого магазина "Петр Штейн и компания. Мануфактура и
конфекцион".
неясное ему самому чувство ответственности за жизнь. Не ясное, но сильное
и острое, как свежий запах сосны, что пробивается из этих оторванных
старых досок, пробивается вопреки всему, что налипло на них за многие
годы.
шофер с забинтованной головой.
розыске почему-то каретой. Этот автобус для арестованных. - Ну как, не
боишься бандитов? - насмешливо спросил Егорова Воробейчик.
и потом писали протокол. И все время, должно быть со скуки, Воробейчик
посмеивался над Егоровым. Смеялся даже над тем, что Егоров, как он
признался, не пьет, и не курит, и еще не женатый.
13
"карету" задержанных. Вышли из дома наконец все сотрудники.
спросить. А спросить хотелось.
бывают бессовестные отцы...
я его возьму?..
что Жур нахмурился.
свою телогрейку, укрыл его еще телогрейкой. И в одном черном куцем
пиджачке выбежал на улицу.
Егорова. Видимо, ему было неприятно это странное поведение стажера.
уж если он спросил Зайцева.
его как окаменело.
посоветовал Воробейчик.
скажи прямо...
можно. Только, конечно...
убирать. Но кому-то же это надо делать покуда. И надо учиться так делать,
чтобы мусор убирать, но самому не измараться. Надо вот это уметь...
сперва думал, товарищ Жур, что вы нас с Егоровым предупредите, как все
будет, и скажете, как действовать.
- усмехнулся Жур. - И не говорят, как надо с ними действовать. И раньше
мне никто ничего не говорил. Я как вернулся с фронта, вышел из госпиталя,
меня направили на эту работу, так вот сразу и пошло.
позавидовал Зайцев. - И потом, может быть, читали специальные книги...
полиции. Он, оказывается, и на операцию ее захватил.
автобусе, но и Водянков, и Воробейчик, и другие.
на денек. Я тебе тоже что-нибудь дам...
читал. Нет в них ничего нового. - Он потрогал Зайцева за колено. - Тут
понимаешь, Серега, в чем дело? Все, что говорится в этой книжке насчет
мускулатуры, - это, конечно, все, может, даже правильно. Но ведь кроме
мускулатуры еще многое требуется в нашем занятии. Например, ум и совесть.
А про совесть много ли там говорится, в этой книге?
помню...
каждом шагу, поскольку нам выданы, чувствуешь, - большие права...
скручивать на колене папироску из газетной бумаги. Табак у него
рассыпался.
практиковаться еще в больнице. Меня учили инвалиды. Иногда у меня
получается, иногда нет...
молотобоец и меня, мол, в старое время, при царе или при том же Колчаке,
не взяли бы в сыщики. Это, положим, он брешет, что не взяли бы. Взять-то
бы взяли. Не такая уж это высокая должность. Но при Колчаке или вообще в
старое время все это было куда проще. Все шло, одним словом, как вроде по
заведенному порядку. А сейчас это надо как-то по-новому налаживать. А как?
Вот опять же этот дедушка Ожерельев, уже прижатый нами сейчас, все
старался побольнее меня уколоть, даже отца моего вспомнил, как он говорит,