погиб Пикеринг. А сейчас он взялся за нас всерьез, - Куотермейн волновался
все больше и больше.
Куотермейн. - Не можете ли вы пробиться к кому-нибудь наверх через Люси
Пикеринг?
действия вооружаются, их спешно снабжают боеприпасами. Временно нас туда
влили или совсем - это все равно, потому что Черч, по-моему, явно готовит
какую-то новую идиотскую операцию.
выпустите меня из машины.
уличных фонарей излучали призрачный и обманный свет, оберегая город от
бомбежки и разрушения. Но Каир был слишком грязен, чтобы его всерьез
стоило разрушать.
до тех пор, пока под конец не исполнили египетский государственный гимн.
Такой финал его не порадовал. Скотт прошагал домой в Матарию все пять
миль, раздумывая о государственных гимнах. По сравнению с другими гимнами
египетский звучал как аккомпанемент к акробатическому номеру в цирке.
Египетские мальчишки в передних рядах обычно распевали под его музыку
непристойные куплеты, призывая небо ниспослать на землю нечистоты и
обрушить ужасную месть на исполнительницу танца живота Тахию Кариоку.
Однажды в пустыне Скотт слышал, как один валлиец пел такие же куплеты под
звуки английского гимна, пел так громко, отчетливо и музыкально, что весь
широко раскинувшийся лагерь притих, прислушиваясь в темноте к его пению.
Потом, уже к концу, какой-то офицер сердито крикнул из своей палатки,
чтобы виновник явился немедленно к нему. Тот не явился, за ним послали
вестового. Певец затеял с вестовым, бродившим ощупью по темному лагерю,
игру в прятки, и вестовой наконец заорал:
устроил ему бурную овацию. Скотт рассмеялся, вспоминая об этом сейчас. На
ходу он снял куртку - ему казалось, что от жары его плечи и туловище
распухли и вот-вот лопнут.
есть солдаты и есть офицеры. На свете написаны гимны, но для них почему-то
придумывают новые слова. Однако смех, которым награждали Таффи, звучал как
стройный хор множества людей. И слышалось в нем не только веселье, но и
какая-то сила, которую офицер не смог подавить. Она прокатилась через
голову офицера с его приказами, как волна по гальке.
счастлив, если бы его не тяготило то, что он не позвонил Люсиль Пикеринг.
Но этот груз нельзя было скинуть походя.
было одиночество, но в нем не было тоски. Вот и хорошо. За два дома от
пансиона тети Клотильды, где на неопрятном тротуаре громоздилась куча
земли, вынутая из какой-то давно заброшенной канавы, под синим фонарем
стоял маленький "фиат-тополино" и его непропорционально большая дверца
была открыта. Скотт, проходя, машинально поднял ногу, чтобы ее захлопнуть,
но, толкнув дверцу, почувствовал, как она обо что-то ударилась.
Можно было подумать, что он пьян, но и на его лице, и в выражении глаз не
было следов опьянения; по-видимому, молодой человек был ранен.
сразу же лишился сил.
защитного цвета.
машины тяжелое тело Гамаля, но египтянин стал сопротивляться:
свалился к подножью высохшего палисандрового дерева, которое ранней весной
покрывается лиловыми цветами.
стороны, потом остановился, чтобы спросить. - Отнести вас домой?
сознание.
повыше за пояс, затем подставил спину, взвалил на нее Гамаля и,
придерживая его под коленки, натужно кряхтя и чувствуя, что шея становится
мокрой от крови, все же умудрился войти в ворота, а потом добраться по
дорожке до порога дома.
немножко прошла и он понял, где находится.
под шпалерой из вьющихся растений и внес в комнату, где были только тахта,
покрытая бумажным одеялом, стол, на котором стояла совсем сухая гулля
[глиняный кувшин с пористыми стенками; вода в нем, частично испаряясь,
охлаждается (араб.)], и старый плетеный стул.
- Что произошло? - спросил он снова, нащупав выключатель. Когда Скотт
повернул его, он увидел, что молодой египтянин лежит без движения; его
крупный подбородок обмяк, крупный нос блестит от пота, штаны пропитаны
кровью, лицо побелело - и не столько от боли, сколько от страха, а сам он
противится этому страху, как всякий раненый, который еще не знает,
серьезно ли он ранен, и так встревожен этим, что даже не чувствует боли.
врач.
назвал ему имя и номер телефона. Только одной фразой он выдал свой страх:
долго пролежал на улице, меня начинает знобить...
набрал номер и подождал, пока на звонки не ответила сначала женщина, а
после долгих уговоров - мужчина; его не пришлось упрашивать, чтобы он
приехал к этому Гамалю аль-Мухтару, стоило Скотту сказать, что того ранили
в живот.
попросил Скотта распустить ему пояс и чем-нибудь укрыть. Скотт обошел дом,
отыскал спальню и стянул с кровати одеяло и накидку. На них был толстый
слой пыли. Скотт прикрыл египтянина, а потом снял с себя промокшую от
крови рубашку и сел, присматривая за раненым, который, в свою очередь, не
сводил с него глаз.