Чтение 17–й страницы книги ~Бухта Потаенная~

подошла...

Связисты Потаенной выразили единодушное одобрение поступку командиров.
А Калиновский тут же вывел мораль:

- В какой другой стране, скажи, офицер полезет в воду, чтобы своему
матросу помочь?..

К середине декабря связисты срубили стены и хорошенько проконопатили
их. Тамбур был дощатый, но доски пригоняли плотно, одна к одной.

Крышу покрыли листами из железных оцинкованных бочек ("дары моря"!).
Связисты Потаенной выламывали днища у этих бочек, разрубали стенки по
вертикали, листы, полученные таким способом, развертывали и выпрямляли, а
потом крыли ими крышу, как черепицей.

В доме были поставлены две печи - все из тех же бочек. Труба была с
навесом, чтобы не задувало ветром, а главное, чтобы дым не поднимался
стоймя над крышей. О, мичман Конопицын предусмотрел все, в том числе и
маскировку! Ведь они были не просто Робинзоны, а военные Робинзоны!

А вот с окнами было сложнее. Где взять оконные стекла? Море - не
универмаг, во всяком случае, оконных стекол оно не выбросило на "прилавок"
- иначе на берег Потаенной.

Мичман Конопицын приказал до весны заколотить окна досками. Все равно
за окнами лежала сейчас непроглядная темь.

С вашего разрешения немного забегу вперед. Ближе к весне связисты
заполнили оконные проемы пустыми трехлитровыми бутылями из-под клюквенного
экстракта. По три бутыли на окно было достаточно. Их клали набок,
горлышком внутрь дома, а пространство вокруг бутылей заполняли камнями и
старательно проконопачивали щели между ними.

Новый год связисты встретили уже в доме.

Были у них, по словам Гальченко, помимо сеней и склада, три комнаты -
большая и две маленькие, разделенные перегородкой. В большой, которую по
традиции называли кубриком, поселилась команда поста. Двухэтажные нары
теснились вокруг печки, тут же стояли стол и стулья, изготовленные из
ящиков. Одна из маленьких комнат была отдана под рацию. Находясь в
кубрике, люди слышали через дощатую перегородку работу передатчика,
мелодичное его позванивание - музыка эта, знаете ли, по сердцу каждому
радисту.

Конопицын расположился во второй комнатке. А в дверном проеме он
торжественно навесил выброшенную волной на берег дверь с прибитой к ней
медной дощечкой: "Кэптен". От морской соли дощечка стала зеленой, но
мичман приказал надраить ее, и она засияла, как золотая. Как видите,
начальник поста был не чужд некоторого тщеславия.

Он очень огорчался, что у него нет сейфа. Да, сейф, к вашему сведению,
полагается начальнику поста для хранения секретных документов. Но какие
там сейфы в Потаенной! Всю зиму Конопицыну пришлось скрепя сердце
обходиться брезентовым, с замком, портфельчиком. На ночь он укладывал его
под подушку.

В канун Нового года связисты перебрались в дом, и баня была наконец-то
использована по прямому своему назначению.

Гальченко рассказывал мне, что до этого связисты Потаенной мылись
кое-как - сначала в палатке, потом в недостроенном доме. Сами можете
вообразить, что это было за мытье. Голову моешь, а холод по голым ногам
так и хлещет, так и хлещет!

Теперь двуручной пилой напилили снегу - Гальченко долго не мог
привыкнуть к тому, что снег в Арктике не копают, а пилят, потом завалили
белые брикеты в котел, натаскали дров. Галушка вызвался протопить печь, но
проявил при этом чрезмерное рвение и чуть было не задохся - столько
напустил дыму. Баня была хорошенько проветрена, отдушина закрыта, и
связисты приступили к священнодействию. Мылись, надо полагать, истово,
по-русски.

И вот жители Потаенной, свободные от вахты, усаживаются за новогодний
праздничный стол - красные, как индейцы, распаренные, довольные...

О, я забыл рассказать вам об освещении! Оно было роскошным! Обычно
связисты, как я говорил, обходились одной семилинейной керосиновой
лампешкой в кубрике. Сейчас - ради праздника - ламп насчитывалось четыре!
Стекла на трех из них были самодельные.

Ламповое стекло, привезенное из Архангельска, от резкой смены
температур лопалось. Запасов его, увы, не было. Поэтому в Потаенной широко
применялись использованные стеклянные банки из-под консервов и пустые
бутылки. Их ни в коем случае не выбрасывали, а немедленно пускали в дело
или приберегали.

Гальченко с удовольствием описал мне эту нехитрую "робинзонскую"
технику.

На донышко бутылки или банки наливалось немного горячего машинного
масла, затем ее опускали в снег. Миг - и донышко обрезано, как по ниточке!

Самодельные ламповые стекла, по оценке Гальченко, служили, в общем,
добросовестно, но, к сожалению, недолго. Они, понимаете ли, были чересчур
толсты и спустя какое-то время лопались.

Огорченный Конопицын пробовал приспособить для освещения кухтыли
[стеклянные поплавки, которые служат для поддержания в воде рыбачьих
сетей]. Они также относились к "дарам моря", которые были подобраны летом.
Волны разрывали веревочную оплетку, кухтыли освобождались от нее и, весело
подпрыгивая, носились туда и сюда, будто радуясь возможности
побездельничать.

Требовалось пробить в кухтыле две дыры - сверху и снизу, чтобы
превратить его в ламповое стекло. Однако это редко удавалось даже
Тимохину. При опускании в снег кухтыль обычно разлетался на куски...

Но это лишь необходимое пояснение. Сделав его, возвращаемся с вами в
кубрик.

Итак, помещение чисто прибрано. Пол сверкает. Четыре семилинейные лампы
торжественно расставлены по углам.

Щурясь от непривычно яркого света и улыбаясь друг другу, Конопицын,
Тюрин, Галушка и Гальченко сидят за столом. Старшин Тимохина и
Калиновского нет. Они несут новогоднюю вахту.

На столе - фляга. Мичман Конопицын разливает спирт по чашкам, а водой
сотрапезники разбавляют уже по вкусу.

Выпили сначала за победу, потом по военной традиции за Верховного
Главнокомандующего...

- Жаль, начальство из Архангельска не присутствует на нашем банкете! -
вздохнул Конопицын, выливая в чашки остатки спирта.

За столом изумились.

- А на биса воно нам, начальство, та ще и под Новый год? - спросил
Галушка.

- А как же! Чтобы оно ходило вокруг дома, ахало и удивлялось: ну и дом!
Это же надо - зимой, в условиях Арктики отгрохать такой дом! А потом,
наудивлявшись, чтобы поощрило лучшего строителя ценным подарком. Кто у нас
лучший строитель?

- Вы?

- Не угадал. Славный холмогорец краснофлотец Тюрин! Так выпьем же
разгонную за его здоровье!

От неожиданности Тюрин поперхнулся и раскашлялся. Переждав этот шумный
приступ смущения, Конопицын повернулся к Гальченко:

- А ты и не знал, Валентин, что Тюрин у нас родовитый человек? Ого! Еще
и какой родовитый! На таких, как он, раньше вся Новая Земля держалась.

Этого Гальченко не знал. Тюрин, как я уже говорил, был из молчаливых.

- Расспроси хотя бы, - продолжал Конопицын, - как он невзначай
наткнулся на могилу предка своего.

Но Тюрин еще больше застеснялся, стал отнекиваться, бормотать, что,
может, это вовсе и не предок его был, и самому Конопицыну пришлось
рассказывать.

До войны Тюрин промышлял, то есть охотился, с отцом на Новой Земле.
Как-то раз ехали они на собаках, пересекая скалистое ущелье, подножие
ледника, и вдруг увидели перед собой крест, врытый в землю. Поперечная
перекладина отсутствовала - давно уже, видимо, сорвало ее ветром. В столб
ножом врезана была надпись большими прямыми буквами: "Здесь жили,
зимовали, горе горевали холмогорец Яков Ильич со товарищи. Мир праху их!"
Ни даты, ни фамилий. Сами себе, стало быть, загодя устроили отпевание -
когда на спасение не осталось уже ни малейшей надежды. Отец приказал
Тюрину списать эту надпись на бумажку. Хотел дома разузнать у старых людей
о Якове Ильиче. Может, то был дальний родич, о котором сохранялись смутные
семейные предания? Война, однако, помешала выполнить это намерение.

Гальченко собрался поподробнее расспросить Тюрина о том, как выглядел
деревянный крест без перекладины, но тут мичман приказал ему отнести
праздничный ужин на сигнально-наблюдательный пост Калиновскому.

Ночь была по-настоящему новогодняя - лунная. Но это заставляло
сигнальщика-наблюдателя удвоить бдительность. Именно в такую ясную погоду
можно было ждать очередного налета немецкого бомбардировщика.

Мокрый нос ткнулся Гальченко в руку. Раздалось требовательное
повизгивание. Это вожак его упряжки, заменивший Заливашку, напоминал о
себе, нетерпеливо ожидая почесывания за ушами и ласкового оклика.

Гальченко рассеянно погладил пса, а тот благодарно, всем туловищем
прижался к его ногам.

Впоследствии, описывая тогдашнее свое настроение, шестой связист
Потаенной сказал мне, что он загляделся на луну.

Где-то в небе, в одном из секторов его, думал он, возможно, таится
опасность с черно-желтым крестом на фюзеляже, неотвратимо приближающаяся!
И все же в эту новогоднюю ночь небо было непередаваемо прекрасно.
Медлительное мерцание словно бы чуть колеблет плотный морозный воздух и
неуловимо переходит в мерцание всхолмленной ледяной поверхности моря под
обрывом.

Все вокруг - мерцание! В нем как бы растворяются очертания предметов,