"Пестрым", потому что стены были разрисованы литературными карикатурами и
испещрены разными смешными строчками и эпиграммами.
некоторое время, неся бутерброды и поставленные на тарелку четыре кофейные
чашечки: в двух был действительно кофе, а в двух других -- коньяк.
пишете?
попробовать писать самому. Хотите почитать?
перебивая: в неудачных местах улыбался с каким-то совсем необидным
сочувствием, а в удачных -- вдруг на миг поднимал на меня свои
яркие-преяркие глаза, а потом снова упирался взглядом в стол. Наконец я
закончил и вопросительно посмотрел на него.
вымощена не столько благими намерениями, сколько талантами. У человека,
обладающего талантом, два пути -- он может стать или подмастерьем дьявола,
или подмастерьем Бога. Первое проще и доходнее. Второе -- почти невозможно.
И очень опасно.
монастырь?
неверно. Каждое неверное слово -- пуля, выпущенная в чужое сердце. Когда
писатель это осознает, он иногда берет револьвер и стреляет в свое
собственное сердце... Ну, не расстраивайтесь! Я, наверное, немного
сгустил... Вы сюда часто ходите?
По крайней мере, до тех пор, пока не поймете, у кого вы хотите быть
подмастерьем...
это долгая история... Если интересно, заезжайте как-нибудь ко мне в Цаплино.
Я работаю в сельской школе. Представляете -- деревянная, одноэтажная школа,
у нас даже звонка нет. Когда наступает перемена, завхоз звонит в большой
колокольчик. А возле школы огромный вяз, к которому французы привязывали
лошадей, идя на Москву... Представили?
написал адрес. Потом встал, пожал мне руку и ушел. Несколько минут я сидел в
одиночестве. Потом ко мне подошел странный человек в лоснящейся замшевой
куртке и, не отрывая взгляд от недопитого костожоговского коньяка, спросил:
вопроса.
знаменитую поэму об обороне Царицына, и хотя, конечно, в обороне молодой
поэт лично не участвовал, вещица удалась и была сразу включена в школьную
программу. Автор получил за нее Сталинскую премию и орден. В старых
учебниках под портретом так и написано: "Н. Костожогов, поэт-орденоносец".
Он был знаменит, богат и страшно плодовит. Его стихи без конца издавали,
переиздавали, читали с эстрады, по радио, даже пели... Его дача в
Перепискино была самой большой, богатой и хлебосольной. Женат он был на
популярной киноактрисе, игравшей в тогдашних фильмах боевых деревенских
девушек, которые по ходу сюжета становились то певицами, то летчицами, а то
и председательницами колхозов. Рассказывали, что жену ему нашел сам Сталин,
предварительно удостоверившись в ее всевозможных положительных качествах.
Костожогова прочили на место Фадеева, поскольку тот часто запивал и не
справлялся с многочисленными обязанностями. И вдруг Костожогов исчез.
Сначала вообще думали, что его посадили. Но потом выяснилось: нет, он просто
однажды утром ушел со своей перепискинской дачи с чемоданчиком белья и
связкой книг и обнаружился через некоторое время в глухом Подмосковье в
качестве обыкновенного учителя литературы цаплинской сельской школы. Это
классик-то!
то ли с кем-то из членов Политбюро, а жена вместо раскаяния, как говорится,
рассмеялась ему в лицо. Ничего невероятного в этой версии, конечно, нет, тем
более что как раз накануне Костожогову ни с того ни с сего влепили еще одну
Сталинскую премию. Но имеется все-таки некая странность. Жена очень
переживала его уход, ездила к нему в Цаплино, умоляла вернуться, а когда он
отказался -- с горя запила, перестала сниматься и через несколько лет
умерла. В опустевшую дачу въехал сначала какой-то песенник, а потом --
Горынин, как раз прошумевший своей пьесой "Прогрессивка". Потом о
Костожогове стали говорить то, что всегда говорят о литераторе, вдруг
переставшем печататься, -- "исписался". (Как будто писатель -- это стержень
от шариковой ручки!) Но вдруг в одном неприметном журнальчике появился его
маленький рассказ о деревенской жизни, такой по тем временам необычный и
вызывающе честный, что, несмотря на неприметность журнала, публикация
вызвала целый шквал разгромных статей, а закончилось все снятием с должности
главного редактора. Костожогова хотели сначала исключить из Союза писателей
за клевету на советское село, даже термин такой появился --
"костожоговщина", но потом пошел слух, будто писатель из-за жизненных
обстоятельств попросту тронулся умом, и его оставили в покое. С тех пор он
нигде не печатался и только изредка бывал в Москве. Говорили, он приезжал на
могилу жены, похороненной на Новодевичьем, и по старой памяти раз или два в
год появлялся в ЦДЛ. Видимо, в один из таких приездов я его и встретил.
впечатление, что я решил последовать его совету: перечитал свои стихи и даже
сжег больше половины. Я как раз собирался поехать к нему в Цаплино, чтобы
своими глазами увидеть звонящего в колокольчик завхоза и вяз, к которому
французы привязывали лошадей, но тут объявился Одуев и сообщил, что у него
есть два билета на вечер "Поэты -- флоту". Он предлагал, воспользовавшись
билетами, пройти в ЦДЛ и хорошенько пообщаться... Я согласился. Когда мы все
прилично набрались, я завел речь о Костожогове и о том, чьими подмастерьями
мы все собираемся стать... Что же тут началось! Закусонский ржал, бодая меня
в грудь головой. Одуев хохотал, вытирая слезы рукавом и приставляя к голове
"рожки". А Неонилин, тонко улыбаясь, заметил, что исписавшиеся старперы
любят морочить молодых конкурентов разговорами об ответственности писателя
перед человечеством. Как известно, больше всех боятся заразиться
венерической болезнью импотенты! На что пьянехонький Жгутович заметил: хотя
он и не импотент, но тоже боится из-за жены. Я поначалу обиделся и хотел
даже уйти, а потом стал смеяться вместе с ними: какие, к черту, подмастерья!
Наливай и пей.
наверное, выронил где-нибудь...
не предлагал провести меня внутрь, однако существовала масса способов
перехитрить бдительных администраторш. Например, если дело происходило
вечером, ближе к семи, то можно было купить или даже просто выпросить
пригласительный билет на встречу с каким-нибудь маститым автором или,
скажем, на круглый стол "Образ передового рабочего в поэме семидесятых". Но
предъявив приглашение бдительной и очень скандальной старушке
администраторше, я шел, конечно, не в зал направо, а в буфет или ресторан --
прямо, где и находил своих товарищей по литературному поколению, проникших
сюда подобным же образом чуть раньше, но уже успевших напиться до состояния
буйного самоуважения...
ресторан уже работали, но в кабинетах и коридорчиках еще кипела
литературно-административная жизнь, напоминавшая суету бригады реаниматоров
вокруг коченеющего тела, назовем это тело для простоты социалистическим
реализмом. (Не путать с русской литературой!) Но вот днем-то вас сразу же
останавливали на пороге и строго спрашивали: "Ваш писательский билет!" Это
теперь я гордо взмахиваю перед носом администраторши красной корочкой, а
тогда я использовал массу уловок. Порой я просто называл фамилию кого-то из
поэтов-бильярдистов, с самого утра толкавшихся с киями наперевес, играя в
"американку". Но чаще я караулил, выглядывая из-за угла, пока в Дом не
заглянет какой-нибудь известный мне литератор, например, знаменитый
менестрель-шестидесятник Перелыгин, исполнявший свои баллады не под гитару,
как другие, а под виолончель, каковую всегда носил с собой. Он заходил в
ЦДЛ почти каждый день, если, конечно, не был в загранкомандировке, и я
всегда с нетерпением ждал появления этого великого человека, намурлыкивая
про себя его знаменитую балладу "Принцесса и комиссар", на которой все мы
Буркатовский Сергей
Сертаков Виталий
Зыков Виталий
Конан-Дойль Артур
Контровский Владимир
Шилова Юлия