будет. Баумгартнер осушил высокий стакан до дна.
руку, они пошли через переполненный бар к выходу, и фрау Баумгартнер, не
глядя по сторонам, отчетливо ощущала, с каким презрением все смотрят на ее
пьяницу-мужа, который прикидывается больным.
меню - длинный список "нечистых" блюд - и спросил омлет с зеленым горошком.
Выпил в утешение полбутылочки доброго белого вина (одно всегда
затруднительно в путешествиях - найти что-то съедобное в мире, где почти
безраздельно хозяйничают дикари) и съел на десерт немного фруктов. Потом
отправился на поиски - беспокойно бродил по салону, по бару, затем по
палубам; но никто с ним не заговорил, а стало быть, и он ни с кем не
заговаривал. Бросал короткий испытующий взгляд на всех и каждого, а сам
старался быть понезаметнее, но все надеялся увидать хоть одного
соплеменника. Трудно поверить. За всю жизнь с ним никогда еще такого не
случалось - но вот оно, то, чего он пуще всего боялся: на пароходе нет
больше ни одного еврея. Ни одного. Немецкий пароход идет обратно в Германию
- и он единственный еврей на борту. До сих пор ему было как-то не по себе,
теперь стало по-настоящему страшно, потом душу захлестнула неприязнь к
чуждому, враждебному миру иноверцев, что всегда была у него в крови. И с
этой приливной волной вернулось мужество - не совсем окрепшее, оно все же
возвратило ему силу духа и здравый смысл. Он еще раз прошел по кораблю,
теперь уже смелее глядя на людей, скрывая тревогу под напускным
спокойствием... но нет, к чему искать дальше? Окажись тут еще один, его
усадили бы за тот же столик. Два еврея всегда узнают друг друга. Что ж, не с
кем будет поговорить, но ведь ничего не стоит держаться со всеми попутчиками
приветливо; пускай плаванье пройдет как можно спокойнее, что за корысть
напрашиваться на неприятности. Он сел в баре неподалеку от вполне достойной
с виду немолодой четы христиан - оба очень полные, у ног их прикорнула белая
собака; если они с ним заговорят, можно провести полчаса за какой ни на есть
беседой, все-таки лучше, чем ничего, а на большее рассчитывать не
приходится. Но первым он никогда не заговаривал, неизвестно, на что
нарвешься, а эти двое на него и не посмотрели. После двух кружек пива он
решил, что устал и пора спать.
подальше свой коммивояжерский чемодан с образцами, достал скромные туалетные
принадлежности, устроился на нижней койке и прочитал молитвы, гадая, что за
сосед ему достался. Может быть, вполне приятный человек. В конце концов, по
крайней мере в делах, он встречал среди христиан очень порядочных людей.
Может быть, и сосед по каюте из таких. Он лежал, не погасив свет, не в силах
успокоиться, и все ждал, что же за человек войдет в каюту. Наконец дверь
отворилась, он поспешно поднял голову.
и нос пятачком выразили величайшее отвращение, он сдвинул брови и выпятил
губы.
всякие мысли о дальнейшем общении.
- впрочем, кажется, он с самого начала это понимал.
уж конечно, этот сосед куда больше похож на свинью, чем на христианина. Надо
быть поосмотрительней, надо остерегаться, нельзя дать этому типу очень уж
командовать. Недурное начало, посмотрим, как он дальше себя поведет. Теперь
я знаю, чего ждать, надо быть наготове. Знаю я их штучки... он не застанет
меня врасплох".
старался вздыхать потише; под конец все же уснул, хмурясь и во сне, однако
спал крепко, глубоко, несмотря на громкий храп Рибера.
почти никого не осталось. Нигде ни признака жизни, кое-какое движение
заметно лишь на капитанском мостике, да немногие моряки невозмутимо
занимаются своими обычными делами. В недрах корабля пекари принялись месить,
мять, лепить тесто - готовили на завтра хлеб к утреннему чаю; а еще глубже,
в машинном отделении, всю ночь трудились, обливаясь потом, крепкие парни,
чтобы корабль шел, как ему положено, со скоростью двенадцать узлов. Когда
Гольфстрим останется позади, "Вера" прибавит ходу.
но на третий день пришли в Гавану, и пребывание в порту снова всех
взбудоражило. На сей раз пассажирам не о чем было тревожиться, не о чем
хлопотать, только смотреть и наслаждаться, насколько кто умеет. На палубе
запестрели открытые легкие платья всех фасонов и размеров, и все кинулись к
сходням еще прежде, чем матросы успели их толком спустить.
проковылял на пристань, ухмыляясь до ушей, с привычным проворством увернулся
от какой-то молодой нахалки, которая бросилась к нему, чтобы "на счастье"
дотронуться до его горба.
волновало ничуть не больше, чем возвращение домой после целого дня беготни
по магазинам, - они надели белые полотняные платья с вырезом во всю спину и
великолепные панамы с широчайшими полями и сошли с корабля. Уильям Дэнни,
скромно держась поодаль, последовал за ними с твердым намерением разузнать,
если удастся, под каким кровом эти неприступные особы находят приют на
родной земле. Он был зол и растерян: отчего они не желают заключить с ним
сделку?
сказал он Дэвиду Скотту. - У нас просто - деньги на бочку, и никто ни на
кого не в обиде.
отправился в поход один: он пойдет за ними до самого их логова и ввалится
туда без приглашения. На узкой торговой улочке одна красотка неожиданно
обернулась к витрине, заметила позади Дэнни, подтолкнула локтем другую. Обе
оглянулись на него, ехидно, по-девчоночьи визгливо рассмеялись, нырнули в
узкую дверь лавчонки и скрылись без следа. Дэнни, жестоко уязвленный,
кое-как изобразил на лице подобие презрительной усмешки в расчете на
возможного свидетеля и коротко, скверно выругался в утешение самому себе;
потом с видом целеустремленного туриста достал из кармана путеводитель и
стал отыскивать по карте дешевую забегаловку.
практичного черного цвета, но смелого покроя, на кавалерах короткие
курточки, талии схвачены широкими поясами красного шелка, дамы щедро
открывают всем взорам грудь и плечи. Уши Ампаро кажутся в полтора раза
больше обычного - мочки оттянуты серьгами с громадными поддельными рубинами.
Все слегка прихрамывают: ноги безжалостно стиснуты узкими туфлями, но
наперекор всему, злые, ощетиненные, приступают они к вечерним трудам
профессиональных увеселителей. Близнецы оставлены на корабле и мигом
принялись вопить, улюлюкать и отплясывать какой-то бесовский танец вокруг
маленького беспомощного человечка в инвалидном кресле; наконец золотоволосый
юноша, громко ругаясь по-немецки, отогнал их и покатил кресло прочь. Тогда
они бросились к борту и, перегибаясь через перила, отчаянно завизжали:
- одна, по имени Лола, резко крикнула:
Дженни-ангел Дэвиду-лапочке (в эти минуты они полны были нежности друг к
другу). - Я ничего не имею против туристов, по-моему, презирать их - просто
жалкий снобизм. Я им дико завидую, счастливые, черти, денег достаточно,
времени сколько угодно, разоденутся и катают, куда хотят! А мне всегда надо
работать. Если б не это, нигде бы я и не побывала, я только и делаю, что на
кого-то работаю, выполняю поручения какого-нибудь издателя... если
когда-нибудь попаду в Париж, даже и там придется мазать какие-нибудь
дурацкие зарисовки-иллюстрации для чьих-нибудь паршивых рассказиков. Дэвид,
лапочка, только не говори, что я люблю жаловаться на судьбу...
детства за всю свою жизнь я никуда не ездила просто так, полюбоваться на
новые места. Уж теперь-то я не упущу случая. Давай наймем "фордик" и
поглядим на все, что тут стоит осмотреть. Я раньше бывала в Гаване проездом
- это уже четвертый раз, и, может быть, последний, - а никогда не видела ни
пляжа, ни знаменитой Аллеи... как бишь ее?
Дженни; по его лицу она поняла, что ее затея ему нравится. Далеко искать не
пришлось: на первом же углу им подвернулся немолодой негр с помятой машиной
- "фордом". Самый настоящий "фотинго"! - с удовольствием повторила Дженни
ходячее мексиканское прозвище таких вот дряхлых колымаг. А возница только и
дожидался таких вот клиентов. Кожа у него была цвета жженого сахара, один
глаз светло-серый, другой светло-карий, он воображал, будто умеет говорить
по-английски, и зазывал седоков беглой, весьма убедительной речью, загодя
заученной наизусть. Они вежливо дослушали ее до конца и только потом
кивнули; негр устроил их на заднем сиденье - набивка бугрилась комьями,
дверца дребезжала на разболтанных петлях. Негр тотчас нажал стартер,
раздался треск и грохот, драндулет неожиданно покатил с устрашающей