г-жой Блатен мне особенно не для чего и что это знакомство ничуть не
улучшило бы моих отношений со Сванами.
край, куда мне до последнего времени был заказан путь и куда, сверх
ожидания, меня вдруг стали пускать, но только как друга Жильберты. Царство,
врата которого передо мной растворились, составляло лишь часть еще более
таинственного царства, где Сван и его жена жили сверхъестественной жизнью а
куда они направлялись, поздоровавшись со мной при встрече в передней. Однако
вскоре я стал проникать и в Святая святых. Например, когда я не заставал
Жильберту, а Сваны бывали дома. Они спрашивали, кто это, а, узнав, что это
я, звали меня к себе на минутку и просили, чтобы я в таком-то отношении, в
таком-то случае повлиял на их дочь. Мне вспоминалось обстоятельное и
убедительное письмо, которое я недавно написал Свану и которое он не
удостоил ответом. Я удивлялся тому, какими беспомощными оказываются наш
разум, наш рассудок, наше сердце, когда нам нужно произвести малейшую
перемену, развязать один какой-нибудь узел, который потом сама жизнь
распутывает с непостижимой легкостью. Мое новое положение - положение друга
Жильберты, оказывающего на нее самое благотворное влияние, - снискало мне
теперь милости, какими я был бы осыпан, будь я первым учеником в школе и
товарищем королевского сына и если бы этой случайности я был обязан и правом
входить во дворец запросто, и аудиенциями в тронном зале, - вот так же Сван
с необычайным радушием, словно он не был завален делами, упрочивавшими его
славу, пускал меня в свою библиотеку и в течение часа терпел мой лепет или
робкое молчание, прерываемое мгновенными и невнятными приливами смелости, в
ответ на его рассуждения, которые я выслушивая, решительно ничего не понимая
от волнения; он показывал мне такие произведения искусства и такие книги,
которые, как он предполагал, могли бы заинтересовать меня, а я заранее был
уверен, что они неизмеримо прекраснее всех собранных в Лувре и в
Национальной библиотеке, но не имел сил рассматривать их. В такие минуты мне
бы доставила удовольствие просьба метрдотеля Сванов подарить ему часы,
булавку для галстука, ботинки или подписать завещание в его пользу; по
прекрасному народному выражению, автор которого, как и авторы прославленных
эпических поэм, неизвестен, но у которого, так же как, вопреки теории
Вольфа, и у поэм, автор, конечно, один (какая-нибудь скромная творческая
натура - из тех, что встречаются часто, из тех, что делают открытия, которые
могли бы "составить имя" кому угодно, только не им, потому что они свое имя
скрывают), я был не в себе. Если мой визит затягивался, то самое большее, на
что я бывал способен, это прийти в изумление от ничтожности достигнутого, от
того, что время, проведенное в волшебном обиталище, кончилось для меня
ничем. Однако мое разочарование объяснялось не тем, что произведения
искусства были недостаточно хороши или что я не мог задержать на них
рассеянный взгляд. Ведь не красота самих вещей превращала в чудо мое
пребывание в кабинете Свана, а их проникнутость - вещи могли быть и на
редкость безобразными - особым, печальным и томительным чувством, которое я
столько лет поселял здесь и которое все еще пропитывало их; точно так же
множество зеркал, щетки с серебряными ручками, престолы во имя святого
Антония Падуанского, изваянные и расписанные знаменитыми скульпторами и
художниками, друзьями Сванов, не имели никакого отношения к сознанию моего
ничтожества и к тому царственному благоволению, каким, по моим ощущениям,
одаряла меня г-жа Сван, приглашавшая меня на минутку к себе в комнату, где
три прекрасных и величественных существа, первая, вторая и третья горничные,
улыбаясь, приготовляли чудные туалеты и куда по приказанию, провозглашенному
лакеем в коротких штанах, объявлявшему, что барыне нужно что-то сказать мне,
я шел извилистой тропой коридора, еще издали вдыхая запах дорогих духов,
которым он был пропитан и благоуханные потоки которого беспрестанно
струились из туалетной.
потому что, даже если в гостиной сидели два человека, она, словно все ее
"приятели" были в сборе, говорила громко и отчеканивала слова, то есть
применяла приемы, к каким часто прибегала при ней в "кланчике" "направлявшая
разговор" ее "покровительница". Мы особенно охотно пользуемся, - во всяком
случае, в течение определенного времени, - выражениями, которые мы только
что у кого-то позаимствовали; вот почему г-жа Сван выбирала выражения,
употреблявшиеся людьми из высшего общества, с которыми ее все-таки вынужден
был познакомить муж (отсюда же нарочитое проглатыванье целых слогов и манера
произносить слова сквозь зубы), или, напротив, крайне вульгарные (например:
"Экая чушь!" - излюбленное словечко одной из ее близких знакомых), и
старалась вставлять их во все истории, которые она рассказывала по привычке,
выработавшейся у нее в "кланчике". Заканчивала она свой рассказ чаще всего:
"Как вам нравится эта история?" "Прелестная история, правда?" - это перешло
к ней через мужа от Германтов, с которыми она была незнакома.
"Жильберта! Ты не знаешь: у мамы никого нет?" - "Что вы, папа, у нее еще
сидят гости". - "Как, еще не ушли? Да ведь уже семь часов! Какой ужас!
Бедняжка! Они ее совсем замучили. Это возмутительно. (Мои домашние отчетливо
произносили в этом слове первое о: возмутительно, а у Сванов его
проглатывали: взмутительно.) Подумайте: с двух часов! - обращаясь ко мне,
продолжал он. - Камил мне сказал, что между четырьмя и пятью приехало
двенадцать человек. Да нет, не двенадцать, - он сказал: четырнадцать. Нет,
двенадцать; я уж не помню. Когда я ехал домой, я совсем забыл, что моя жена
сегодня принимает; смотрю: у подъезда видимо-невидимо экипажей, - я решил,
что у нас свадьба. И пока я сидел в библиотеке, звонок за звонком, - у меня
голова разболелась, честное слово. Много у нее еще?" - "Нет, только две
гостьи". - "А ты не знаешь, кто?" - "Госпожа Котар и госпожа Бонтан". - "А,
жена правителя канцелярии министра общественных работ!" - "Я знаю только,
что он служит в мнистерстве, а что он там делает - пнятия не имею", -
наивничая, говорила Жильберта.
болтаешь: "служит в министерстве"? Он начальник канцелярии, начальник всего
этого заведения, вот он кто, да нет, я не то говорю, у меня тоже голова не в
порядке, честное слово, он не начальник канцелярии - он правитель
канцелярии.
Жильберта, не упускавшая случая показать, что она равнодушна ко всему, чем
гордятся ее родители. (Впрочем, быть может, она отдавала себе отчет, что,
делая вид, будто не придает значения блистательным знакомствам, она тем
самым только усиливает их вес.)
он проявит скромность, то это может вызвать у меня сомнение, он решил
произнести целую речь. - Да ведь он после министра первый! Он даже больше,
чем министр, - все делает он. У него блестящие способности, это птица
высокого полета, выдающаяся личность. Он кавалер ордена Почетного легиона.
Прекрасный человек и, помимо всего прочего, красавец мужчина.
потому, что он "неотразим". У него было все, из чего составляется цельный
облик незаурядного и тонкого человека: русая шелковистая борода, красивые
черты лица, манера говорить в нос, мощное дыхание и стеклянный глаз.
очень странно, что в состав нынешнего правительства входят такие люди: ведь
это же Бонтаны из рода Бонтан-Шню, типичные представители буржуазии
реакционной, клерикальной, отличающейся узостью взглядов. Ваш покойный
дедушка знал, во всяком случае - понаслышке или хотя бы в лицо, старика Шню:
старик давал кучерам на чай не больше одного су. хотя по тем временам был
богачом, и барона Брео-Шню. Они потеряли все свое состояние в связи с крахом
Всеобщей компании. Вы еще очень молоды и не можете это знать. Ну, а потом
они все-таки выплыли.
класс моложе меня, - знаменитой Альбертины. Потом она наверно будет очень
fast {Бойкой (англ.).}, а пока что она смешная.
сторон кричали: "Альбертина, Альбертина!" Вот госпожу Бонтан я знаю, и она
мне совсем не нравится.
остроумна. Надо с ней поздороваться; спрошу, что думает ее муж: будет ли
война и можно ли рассчитывать на Феодосия. Кому же знать, как не ему, - ведь
правда? - раз он посвящен в тайны богов!
держали себя удивительно просто и которые лет через десять, сойдясь с
лакеями, все еще жаждут принимать у себя людей из общества, однако,
убедившись, что бывать у них не любят, невольно начинают говорить языком
скучных старух, и когда при них называют имя пользующейся всеобщей
известностью герцогини, они обычно говорят: "Вчера она у меня была", - и
добавляют: "Я веду очень уединенный образ жизни". Отсюда следствие, что
наблюдать нравы нет никакого смысла, раз о них можно составить себе
представление при помощи психологических законов.
приглашение, просто-напросто любезность, сказанная каким-нибудь заметным
человеком, являлись для них событием, которое они жаждали предать гласности.
Если обстоятельства складывались так неудачно, что Вердюрены находились в
Лондоне как раз, когда Одетта устраивала довольно роскошный обед, то весть
об этом мчалась по телеграфу на тот берег ЛаМанша, на что уполномачивался
кто-нибудь из общих знакомых. Сваны не в силах были утаить ни одного письма,
ни одной телеграммы, лестной для Одетты. О них говорили с друзьями, их
пускали по рукам. Салон Сванов был подобен курортным гостиницам, где
телеграммы вывешиваются.
его знал я, но вращавшегося в нем, вращавшегося в обществе Германтов, где к
не-высочествам и к не-светлостям предъявлялись необыкновенно высокие
требования по части ума и обаяния, в обществе, от которого отлучались
Володихин Дмитрий
Сертаков Виталий
Херберт Фрэнк
Орлов Алекс
Белов Вольф
Березин Федор