всего, что чувствовала. - А сама я что? Я дюжая, сколько надо, смогу. Без
тебя-то, думаешь, легче, что ли, было? Каждый божий день обмирать, живой ты
сегодня или нет. Тут я хоть знаю, что живой.
есть, я проживу.
Скоро и так Ангара раскиснет, потом покуда пройдет, покуда установится -
наотдыхаемся, успеем. Если и тебя еще не видать - что мне тогда остается?
Ничегошеньки ты не знаешь. - Настена чуть помолчала, вздохнула глубоко и,
решившись, медленно и осторожно, с натянутым, отстраненным вниманием к своим
словам, произнесла: - Забеременела, кажется, я, Андрей.
вскочил. - Ты это правду... правду говоришь?
отвечала по-прежнему медленно и осторожно, словно стараясь оттянуть тот миг,
когда выяснится, как он к этому относится.
попавшиеся слова, его проняло, весь смысл случившегося дошел до Андрея и
окатил его с головы до ног своим жаром. - Нас-те-на! - негромко и истово
взмолился он и, обессилев, сел, схватил Настену за руку. - Вот это да! Черт
возьми! Это что ж теперь такое?! Ты понимаешь? Ты понимаешь, Настена? Вот
оно, вот... Я знаю... теперь я знаю, Настена: не зря я сюда шел, не зря. Вот
она, судьба... Это она толкнула меня, она распорядилась. Как знал, как знал
- ты понимаешь? Как чувствовал. А еще, дурак, боялся. Да ради этого... - Он
не вскрикивал, он выдыхал слова запаленным сухим голосом, кашляя и смеясь
одновременно, глаза его разгорелись и смотрели куда-то далеко, словно
пронзая стены; обращаясь к Настене, он, казалось, и не видел, не замечал ее
- он говорил для себя и убеждал себя. - Это ж все - никакого оправдания не
надо. Это больше всякого оправдания. Пускай теперь что угодно, хоть завтра в
землю, но если это правда, если он после меня останется... Это ж кровь моя
дальше пошла. Не кончилась, не пересохла, не зачахла. А я-то думал, я-то
думал: на мне конец, все, последний, погубил родову. А он станет жить, он
дальше ниточку потянет. Вот ведь как вышло-то, а! Как вышло-то! Настена!
Богородица ты моя! - Он кинулся на нары и припал к Настене, обнял ее, что-то
еще шепча и поводя большой лохматой головой.
обидой и тревогой: что ж он о себе только? А она? Какое же для нее-то
оставлено место? Где оно?
скоро. Неделю назад, когда Настена впервые заподозрила в себе начало новой
жизни, она едва не задохнулась от нахлынувших на нее - давно отринутых,
оскорбленных, упрятанных и вот теперь освободившихся и оправдавшихся чувств:
господи, неужели?! Неужели и она тоже, как все нормальные бабы, способна
стать матерью? Неужели бог сжалился над ней и даровал ей это счастье?
Неужели после стольких лет супружеской жизни, после стольких напрасных
желаний, стараний и молитв теперь, когда казалась потерянной всякая надежда,
она каким-то чудом вздобрилась и понесла? Что случилось? Она собиралась
ложиться на ночь и уже задула лампу, когда ее поразило этими "неужели?", -
оторопев, она присела на край своей широкой деревянной кровати, чуть
отдышалась, потом плотнее задернула на двери занавеску и разделась - голой,
в чем мать родила, встала у окна под луну, как нарочно низкую, круглую,
яркую, и принялась внимательно, с нетерпеливой жадностью осматривать себя,
пытаясь глазами найти в себе какие-то перемены. Тело ее, сильное и крепкое,
полное не лишней, а своей собственной, здоровой полнотой, светилось теплой,
парной белизной, подрагивало от волнения и внимания, но ничего, однако, не
объяснило ей, а заметив на груди похожую на большой мрачный крест тень от
оконного переплета, Настена напугалась и отошла. Она легла, но легла поверх
одеяла, опустив по бокам руки, прикрыв глаза и задержав дыхание, чтобы не
помешала никакая малость, и теперь уже прислушалась, напрягая внимание на
одной, где-то глубоко затаившейся точке, и достала до нее - достала,
отделила от всего остального, тронула, и та в ответ слабо, чуть внятно
отозвалась: есть.
ожиданием: правда ли есть, не обманулась ли она? А если есть, как быть, что
делать дальше?
счастье! - но что с него, если взошло оно в самое неподходящее время? Где же
оно, жданное-пережданное, было раньше, почему открылось только сейчас? Ведь
она не вдова, не мужняя жена, неизвестно кто сегодня и неизвестно кем
останется завтра. Все для Настены перепуталось, все сошло со своих мест и
встало с ног на голову. Ей ли не знать, что ни с кем никогда, кроме мужика
своего, она не бывала, а деревне известно другое - деревне известно, что вот
уже четыре года она его не видела в глаза. Так ветром, что ли, надуло ей это
счастье? На ветер оно бы неплохо свалить, да не выйдет, надо искать живую
душу. А зачем ее искать, зачем на кого-то, невинного, взваливать грех, если
его и не было вовсе? А кто есть, о том не скажешь.
как случается у бабы, раз на раз, ясное дело, не приходится. А она уж в
панику ударилась - может, напрасно? Как не было, так и нет. И не будет.
выбирать - что, в самом деле, лучше? Остаться в положении или никогда его не
дождаться?
всем этом, прийти к какому-то решению, как-нибудь успокоиться. И до самой
последней минуты не знала, стоит ли открываться, не подождать ли до полной
уверенности, пригревшись пока, приласкавшись возле него, набравшись терпения
и сил. Много ей не надо - побыть возле человека, с которым она разделила
судьбу, который, похоже, все дальше и дальше отводит ее от людей, оставляя
только для себя. К кому же еще приткнуться, у кого найти успокоение, как не
у него?
пожалела: зря сказала. Он придавал этому такое значение, о каком она не
подумала.
быть? Я же середь людей живу - или ты забыл? Что я им, интересно, скажу? Что
я скажу твоей матери, твоему отцу? Они ведь, наверное, спросят,
поинтересуются.
его. Он выпрямился и опять сел, уставившись на нее с удивленной оторопью.
на глаза полезет, откроется.
обида, он по-прежнему не хотел ничего понимать.
уговариваешь? Не я ли ночи напролет молилась, все просила ребеночка от тебя.
Ничего мне больше не надо было - только чтоб родить, пользу тебе принести.
Не я ли до смерти боялась остаться сухостойной? Грех-то на меня ложился, не
на кого-нибудь. И ты на меня его относил. Мне много хужей было, чем тебе, я
со всех сторон обманщицей, воровкой какой-то выходила. Отец с матерью
понадеялись на меня, родили, чтоб и я тоже рожала, ты понадеялся, взял за
себя, а я - вот она такая свиристелка, полюбуйтесь на нее. Как будто чужое
место занимала, на чужое счастье позарилась. Я себя сто раз прокляла - ты не
знаешь. Если б можно было, я бы давно потихоньку пропала куда-нить, а то в
Ангару кинулась, чтоб освободить тебя. Ты сам не пускал. Потом эта война. А
ты говоришь: помнишь? Кому же еще и помнить, если не мне? Кому радоваться
сейчас, плясать, песни петь от радости? Я, может, заново теперь родилась.
Господи! Но ведь тебя же нет! Тебя нет, Андрей, нет! - простонала Настена и
махнула рукой, словно отгоняя от себя это лохматое неуклюжее видение. - Ты
не велишь мне ни одному человеку шепнуть, что ты здесь. Ну нет - значит,
нет, я молчу и молчать буду. Я понимаю. Но ведь тогда и ребенок, если он
будет, не твой. Чей угодно, только не твой. Тебя нет, и неизвестно, живой ты
или неживой. Может, твои мать с отцом мне спасибо скажут, когда я им без
тебя в подоле принесу? Может, люди пожалеют? Ага. Знать бы им, что ты
неживой, и то легче, хоть кто-то бы понял, не осудил одним махом. А то ведь
считается, что ты в любой момент можешь прийти ко мне. А я-то, я-то что
делаю, как тебя дожидаюсь? Тут на меня самая распоследняя собака ветер
понесет - и правильно, гляди, на что идешь. Трудно, однако, одной от людей
будет с моим грузом - боюсь не справиться, Андрей.
Настене стало сначала неловко, а затем уже и страшно за свои слова.
Выходило, что она отказывалась от ребенка. А вдруг сейчас как раз то самое
переломное время, когда, чуть завязавшись, он может продолжаться, а может и
задохнуться. Откажешься - ничего не будет. Все от нее зависит. Будет -
плохо, и не будет - тоже плохо. Но отказываться от него она не хотела - нет,
жутко, неможно казалось ей взять на себя такую тяжесть - отречься от своих
же собственных надежд; она бы хотела, чтобы ничего от нее больше не зависело
и чтобы то, что есть, ни в чем изменить уже было нельзя.
она. - Не знаю, что делать. Растерялася.
делай заделайся поперек ей, а она на своем поставит. - Он невесело,
утверждающе усмехнулся, будто знал об этом больше других, помолчал еще,
теребя себя за бороду, и заговорил уверенней и злей: - Это ж она меня с
войны сняла и сюда направила. Она. Может, против сил моих направила, чтобы
успеть нас до смерти моей свести. Ты думаешь, легко мне здесь зверюгой
лесной прятаться? А? Легко? Когда они там воюют, когда я тоже там, а не
Елманов Валерий
Сертаков Виталий
Контровский Владимир
Роллинс Джеймс
Прозоров Александр
Прозоров Александр