Чтение 17–й страницы книги ~Должность во вселенной~

...Планета с сильным тепловым излучением и мутнеющей атмосферой: блуждают по накрененной серой равнине огни - большей частью локальные, подобные кострам, но местами извиваются между ними огненные змеи. Огни вспыхивают и тускнеют в общем сложном ритме - и так же согласно меняют цвет от сине-зеленого до оранжевого. Кто знает, истинные ли это цвета да и вообще огни ли это - может, смещенные в видеоспектр источники тепла? Невозможно определить размеры их, темп движений - потому что ничто на равнине не годилось в эталоны. Огоньки приближались к ветвистым серым предметам, охватывали их, ярко разгорались - так, что освещали черный извилистый след за собой - неслись дальше. В перспективе все складывалось в плоское роение огненных мошек.

- Строго говоря,- сказал Любарский, когда смотрели и осмысливали эту пленку,- горение такой же окислительный процесс, как и пищеварение. И там, и там важны калории.

- А мышление тоже окислительный процесс?! - раздраженно повернулся к нему Корнев.

- М-м... не знаю,- астрофизик был ошарашен, что его мнение приняли с таким сердцем,- не думаю...

- Конечно, Александр Иванович,- подал голос Миша Панкратов.- Творческое горение. Синим светом, ярким пламенем. Об этом все газеты пишут.

- А, да поди ты, трепач! - с досадой пробормотал главный. Персептрону откорректировали, что и это - "не то".

...и была удача: После четвертой звездной пульсации, которая сформировала на планете землеподобные условия, прояснилась на несколько тысячелетий атмосфера над живописно менявшим краски, богатым растительностью и водоемами материком. Сближение, наводка пространственных линз, замедление во времени - и камера запечатлела какое-то существо. Среди зарослей чего-то. Резкость была недостаточна, чтобы разглядеть его формы: что-то продолговатое, серое, параллельное почве, сужающееся спереди и сзади, слегка изгибающееся при поворотах и остановках в своем движении; и еще раздвигало оно боками расплывчатые сизые заросли... Тем не менее это было свое, понятное, родное живое существо. Живое во всех чувствуемых с дразнящей очевидностью признаках, кои невозможно выразить ни ясными словами, ни тем более командами для автомата. И галактики имели вид живого в определенных режимах наблюдения, двигались, меняли формы; и планеты, звезды, материки, горные хребты, моря... но у них это было просто так. А у расплывчатого не то кабанчика, не то крокодила не просто так: существо явно куда-то стремилось, что-то искало, чего-то или кого-то остерегалось, останавливаясь и поводя по сторонам передней частью; оно двигалось по своим делам, обнаруживало невыразимое при всей своей интуитивной понятности целесообразное поведение. Здесь между наблюдателями и наблюдаемым возникал какой-то эмоциональный резонанс.

Персептрону намекнули клавишами дисплея, что это "то". Улов стал попадаться чаще:

- Центральное скопление галактик в шторме, звезда с единственной планетой, а на ней коровы. Может, и не коровы, четкость сильно играла, но из всего живого эти существа, с продолговатым, раздутым посередине корпусом на четырех подставках со склоненными мордами, более всего ассоциировались с ними. Морды были склонены к краю бурного темного потока - похоже, шел водопой (впрочем, может, и не "водо-"). И по другому берегу потока змеились, не пересекаясь, узкие желтые полосы - "коровьи тропы". Это, хоть и сильно дополненное воображением, тоже было свое, родное: есть существа, коим надо к чему-то (к ручью) склониться, чтобы "попить", и затем двигаться с целью дальше, "пастись".

- Окраина скопления галактик в иной Метапульсации, ядро "Андромеды-187", Желтая звезда, четвертая планета с повышенной против Земли сухостью, гористая твердь с редкими вкраплениями озер... ...И ползет по широкому ущелью нечто извивающееся, долгое, овальное в сечении, ребристое (или гофрированное?) - полосы играют в такт изгибам. Сдвиг в тепловой спектр - светится долгое, светится, зараза: впереди по движению и сверху ярче, к хвосту и вниз слабее. Выходит, теплее среды - существо! За ним среди пятен-валунов остается гладкий след-желоб. Вот приблизилось к овальной, под свой размер, дыре в стене ущелья, втянулось туда целиком. Может быть, не змея это, не гигантский червь - транспорт?! ...А около другого свища на той же планете: огромное, уносящее ствол и ветви за кадр дерево впилось в почву судорожно скрюченными корнями. И продолговатые юркие комочки возле. Их что-то испугало - спрятались меж корней. По движениям ясно было, что от страха прятались.

- Как просто все, как глупо...- задумчиво прокомментировал Толюня эти кадры, когда зажгли свет.- Даже пошло.

- О чем ты? - спросил Корнев.

- О жизни нашей. И об ассимиляции-диссимиляции как ее основе. Знаете, почему мы различаем, где целесообразные действия, где кто питается, куда стремится и чего боится? - Анатолий Андреевич рассеянно оглядел всех.- Потому что живые существа нашего уровня не есть цельности. Они... то есть и мы сами - просто наиболее заметные... подвижностью, наверное? - части круговорота веществ и энергий в процессах Большой Жизни. Той самой, что видим в режимах "кадр-год" или еще медленней: материков и планет в целом. И звезд-событий, и галактик. Там тоже что-то от среды, от общего потока времени, что-то у каждого образа свое - но активность есть, а целесообразности нет.

- Жертвенность как альтернатива сделке,- вставил Пец, который присутствовал на просмотре.

- Может быть...- взглянул на него Васюк-Басистов.- Или свобода как дополнение необходимости. Эти круговерти веществ, тел, энергий объединяют все: существа, их стремления и страхи, объекты стремлений и страхов, действия по достижению целей, результаты действий, новые чувства и цели... все! Во всех масштабах и временах. А мы, части, вообразившие себя целым, в иных мирах выделяем коллег по заблуждениям, чувствами понимаем их... то есть себя опять-таки! - и называем это "объективным восприятием мира". А намного ли оно объективней заботы о своей семье?..

Слушали, кривились, комментировали.

Корнев. Страшный ты, однако, человек, Толюня!

Буров. Растут люди...

Любарский. Вот видите, выходит, Энгельс таки был прав в своей уничижительной трактовке нашей жизни как процесса питания и выделения. Куда от этого денешься, раз мы не цельности, а части среды!

Панкратов. Да-да, главное, чтоб классик был прав, а что мы такое на самом деле - дело десятое!

Вникали, отметали, поправками "то" - "не то" и дополнительной информацией о земной жизни все более настраивали персептрон на поиск сложной целесообразной деятельности.

Ящеры - это была наибольшая удача.

III

Оставшийся за изгородью ящер притянул вплотную к ней волокушу, перепрыгнул через жерди, легко двинулся навстречу первому, принял от него груз. Тот вернулся к двускатной крыше. А этот уложил на волокушу каплю-бурдюк, опять кинулся встретить товарища, который вынес еще более крупный бурдюк. Оба то и дело посматривали вдаль и на стоявшего на углу третьего.

Все было диковинно в съемке, экзотично, инопланетно: многоствольные деревья с листьями-пиявками на конических ветвях, розово-голубое освещение от невидимого за облачной мутью светила, лоснящиеся скаты неровных длинных крыш, облик существ и перламутровый блеск их чешуи. Но смысл их осторожных, с оглядками движений был целиком понятен. Наблюдателей роднил с наблюдаемым масштаб 1:1 во времени и пространстве. Если бы сотрудники лаборатории MB орудовали у той изгороди, они управились бы за такое же время, может, даже малость быстрее.

- Воруют, подлецы,- негромко молвил Буров.

- А того малого на шухере поставили,- добавил Ястребов.- Во дают!

...Накидав в волокушу десятка два капель-бурдюков, два крупных ящера перескочили изгородь и взялись за оглобли. Третий подталкивал волокушу сзади. Процессия удалилась в лес.

И дальше пошло несущественное: материк с заоблачной дистанции, меняющийся-живущий в темпе "кадр-год", планета в сверкающем вихревом облаке ионосферы, изменившаяся в эллипсоидную галактика с огромным ядром, мерцающие вспышки сверхновых на ее краях... Пленка кончилась, зажегся свет.

Некоторое время все молчали. Собирались с мыслями и пытались справиться с чувствами.

- Нет, ну что...- нерешительно потер лысину Варфоломей Дормидонтович, возвел брови.- Сложная организованная деятельность с распределением функций, животные так не могут. Наличествуют сооружения, изделия. Развито понятие собственности. Цивилизация?..

- "Собственность есть кража", как говорил Прудон,- добавил Миша Панкратов.- Так это или нет, но наличие собственности можно установить по факту кражи.

- Если бы не катаклизм миллионы лет назад, то, весьма вероятно, и на Земле разумной формацией сейчас оказались бы ящеры,- развивал мысль Любарский.- Гуляли бы с магнитолами по паркам, смотрели кино, пили пиво... - Вы не о том... нет-нет! - Буров в волнении поднялся с кресла, принялся ходить вдоль стены.- Как хотите, но, по-моему, это апофеоз... или апогей? Словом, вершина, Маттегорн, Джомолунгма всей нашей деятельности. Нет-нет, Александр Иванович и все, не прерывайте, я должен высказаться - иначе я взорвусь и заляпаю стены! Смотрите: героическими действиями захватывают Шар, глыбу неоднородной материи - более общий случай пространства-времени согласно великой теории. Осваиваем, изучаем, героическим трудом сооружаем полукилометровую башню, геройским рывком - аэростатную кабину. Наблюдениями и страшным усилием мысли открываем Мерцающую Вселенную - первичную вселенскую Книгу Бытия, написанную микроквантами в Вечности-Бесконечности...- Похоже было, что Виктор Федорович действительно разозлился: говорил сильным грудным голосом, к месту жестикулировал, сами приходили слова - гнев выливался в речь.- Новая героика мысли и инженерного труда: изобрели способ полевого управления барьером в НПВ, создаем систему ГиМ, затем и пространственные линзы, и метод синхронизации... можем в Меняющейся Вселенной исследовать и понять все!.. И как же мы используем потрясную возможность исследовать и понять мир?

Он оглядел всех.

- Вселенская Метапульсация и Ее турбулентный Шторм - не то: нам бы что помельче, привычнее, начиная хотя бы с галактик... Хотя нету их самих по себе, лишь вихревая видимость на незримой галактической струе-волне! И звезды такие видимости, и планеты. Но и галактики "не то", и звезды, и звездо-планетные системы в целом... Пренебрегаем несчитанными миллиардами галактик, миров, листаем вселенные, как скучающий интурист проспекты: не то, не то... Нам бы планетку, да не всякую, а землеподобную - что понять то, что у нас, через такое, как у нас!.. На этом уровне незачем держать в уме идеи Валерьяна Вениаминовича и Варфоломея Бармалеича о первичности Метапульсаций, о несущих нас и все миры потоках материи-времени - ага, вот есть планетный шар с материками, атмосферой, скоплениями жидкости, суточным и годовым вращением... как у нас! Но и этого для нас много, мы записываем в "не то" жизнь планеты в целом, жизнь, выражающую себя движением материков и океанов, горных стран, полюсов, катаклизмами, оледенениями,- ищем проявления нашей органической жизни. Находим. Однако и биологические явления в полном масштабе - как ни жалки эти масштабы в сравнении с жизнью планет - "не то". Настраиваем "микроскоп" ГиМ еще тоньше, чтобы обнаружить знакомые нам формы животной жизни и целесообразного - то есть самого низменного, если прямо смотреть, сделочного, обменного "я-тебе-ты-мне"... но зато понятного нам всеми фибрами и печенками - поведения. Технику предельно совершенствуем, на риск идем. А вот если бы обнаружить разум, лелеем при этом мечту, самое что ни на есть высшее!.. И вот - раздайтесь во все стороны Штормы, Метапульсаций, галактики, мегапарсеки, миллиарды лет, звездишки всякие, материки и океаны! - опушка леса, склад за изгородью, три перламутровых хвостатых жулика воруют не то вино, не то пшено. Ура, вот это то, разумная жизнь, цивилизация, все как у нас: двое перекидывают через забор, третий стоит на стреме! Потрясающее завершение усилий понять мир и себя! Он замолк, достал платок, вытер разгоряченное лицо.

- Да ты, никак, обвиняешь, прокурор Буров? - Сидевший согнувшись Корнев распрямился, взглянул на него исподлобья: - Кого и в чем?

- Что вы, Александр Иванович, могу ли я! - ответил тот, складывая платок.- Не я... это, как говорят газетчики, факты обвиняют.

- Нет, ну...- Любарский опять погладил лысину.- Если так смотреть, то и системы ГиМ не надо было. Из аэростатной кабины на двух километрах мы - когда поняли, что к чему - как раз и наблюдали все. А чем более внедрялись в MB, тем, по необходимости, отбрасывали все большую часть Вселенского Целого, чтобы докопаться... тут вы правы, Виктор Федорович,- до своих подробностей бытия.

Ястребов, который не вмешивался в разговор и, казалось, задремал в своем кресле (он уже был старик - седой, неповоротливый, добродушный), вдруг захмыкал, покачал головой, повернулся к Корневу:

- Высокоорганизованная разумная деятельность, хе-хе!.. Такую деятельность, Александр Ива, которая животным не по плечу, можно и без вашей системы наблюдать, без телескопов. Ночью около зоны прогуляйтесь, не в первый, так во второй заход что-то в этом роде увидите. Только подкатывают к ограде не волокушу, а мотоцикл с коляской. А то и грузовик.

- Да уж по такому сорту деятельности ты знаток, что и говорить! - искоса взглянув на механика, сказал главный инженер, сказал жестко, с явным намерением обидеть.

- Эт вы... эт вы о -чем? - опешил Герман Иванович.

- Да о том самом.

- Н-ну... раз такой разговор.- И без того красное лицо механика сделалось багровым. Он тяжело поднялся.- Раз уж такое поминаете, то... извините! - И вышел, сутулясь и шаркая ногами.

Все недоуменно смотрели на Корнева.

- Александр Иванович! - звучно заговорил Буров, и уголки рта у него дергались как-то независимо от произносимых слов.- Мы здесь все накоротке, запросто, высказываемся без околичностей... Но я лично сожалею, что не выработал еще столь короткое отношение к вам, чтобы влепить сейчас по физиономии!

- Ну, уж это...- неодобрительно пробормотал Любарский.

Толюня смотрел на своего шефа и друга с грустным удивлением. Главный инженер поглядел на Бурова, затем на остальных как-то рассеянно-равнодушно, без эмоций, поднялся и вышел из зала. Несколько минут все думали, что он пошел догнать Ястребова, ждали, что они, помирившись, оба вернутся. Но Корнев, как потом выяснилось, поднялся на крышу, двинулся один в Меняющуюся Вселенную.

Заученные нажатия клавишей, повороты ручек... Сверхдальний план, дальний, средний, ближний, сверхближний, запредельный. Масштаб от миллионов лет в секунду до 1:1, синхронизация "кадр-век", "кадр-год", "кадр-декада", "кадр-сутки", непрерывное слежение; параметры орбит на экране дисплея, скорости, большая полуось, малая, поперечник планеты, сплюснутость. Но ведь что-то выражает Вселенная турбулентным кипеньем веществ в прозрачно-упругой плоти пространства-времени? Что-то хочет сказать галактика блеском ядра и рукавов, сверканьем звезд, взрывами новых и сверхновых? Что-то шепчет планета над куполом, шевеля потрескавшимися губами хребтов, какие-то знаки делает она растопыренными пальцами рек? Что? Какие? Кому?

Тревожно, страшно на душе Александра Ивановича.

Неподвижно чужое небо, застыли навсегда странные кляксы морей и горы около. Но измени масштаб - и побережье, ущелья, долины рек сминает вещественное волнение. Вот на равнине мелкие всплески собираются в крупные... Остановил время: теперь здесь горы: На лапах-отрогах "свищи" - беспокойные, излучающие, расплывчатые пятна.

Еще ближе к ним в пространстве и во времени - сверхближний план, запредельный, насчет которого подписку давал: мелкая рябь рельефа застывает и вырастает в крупные всплески. Смутные образы наводят в воображении их размытые контуры: не здания ли это со скатами крыш - если не на европейский манер, то на китайский, тибетский, индийский? Не пирамиды ли? Не улицы ли эти темные ровные ущелья?.. Но переход на крупный масштаб - и снова все ходуном, нарастает, потом утихает шторм гор; они сникают за секунды-тысячелетия, выравниваются в волнистое плато, а оно опускается в гладь океана.

- Э, надоела! Следующая!

Нажатия клавишей - автомат послушно находит в MB другую "семейную" звезду, подходящий образ планеты около: повисает над кабиной, заслоняя небо, живой, бурлящий, дышащий шар. Нету еще материков и океанов - есть возникновение, уплотнение, набор выразительности. Шаровая волна самоутверждающего действия втягивает в себя пену веществ из окрестной "пустоты".

Синхронизация "кадр-год" - смещаются по боку планеты размытые импрессионистские пятна, их разделяют грубые тени, сочные мазки красок. (Неотразимое впечатление, будто кто-то - сердитый и гениальный - по-крупному набрасывает сюжет будущего мира: здесь выемка для океана, здесь материк, тут водораздельный хребет...) Темп творения замедляется -- сближение, проясняются со вкусом вымалеванные детали: речные долины растут в глубь материков плоскими многоветвистыми древами, их дельты, впадая в моря, шевелят протоками, как пальцами; четки и проработаны в полутонах пятна озер и ледников, островов и равнин. Но - перемена режима - все смешалось. Дыхание общепланетных и звездных катаклизмов сотрясает твердь в ритме морского прибоя, меняет облик планеты. И страшно это сходство зыбких, обесцвеченных смещением спектра подробностей с рисунком пены, возникающим на воде после наката волн на пологий берег: рисунок всякий раз определенный, плавно и "закономерно" преобразуется он от колыханий воды, которые объединяют пузырьки в группы, смыкая или разделяя их... Но новая волна все стирает, оставляет после себя иную картину пены, которая преобразуется по новым "законам" - до следующего наката.

Перемены режимов не только от ускоренного до замедленного - от Единства к разнообразию. Перемены, обнажающие нашу связь именно с разнообразием, с мелкими здешними и сиюминутными различиями на глубоком и ровном, огромном и спокойно-мощном.

Просмотрев так с десяток планет, понял Александр Иванович нереальность своих попыток - обнаружить в самом близком и рискованном режиме что-то хоть отдаленно подобное тому, что видел давеча на экране.

Черт знает, сколько персептрон-автомат пересмотрел миров в своих сверхбыстрых поисках, пока снял четко такие кадры: тысячи; сотни тысяч?.. Ему с его белковой неповоротливостью это за жизнь не осилить.

"Но ведь кто-то же там есть: возникает, развивается, живет?.. Пусть часть от части своей планеты - но живет! Кто? Что? Как?.. Что они? И что - мы?.."

Не было теперь для него разных звезд - всюду, во всех Метапульсациях и галактиках, загоралось и светило, порождало или захватывало планеты Солнце. И не было разных миров - всюду уплотнялась, вращалась, выразительно изменяла облик и жила Земля. И не было разных существ - рождался там, боролся за жизнь, любил, страдал, мечтал, трудился, познавал, заблуждался, покорял природу и покорялся ей, умирал и снова рождался - человек.

ГЛАВА 22

ДО УПОРА

Когда у профессиональных убийц нет работы, они убивают друг друга. Критикам надо брать с них пример. К. Прутков-инженер. Мысль N` 169.

С Корневым что-то делалось... Собственно, со всеми ими что-то делалось, не могло не делаться. Познание мира, познание Меняющейся Вселенной стало их общей индивидуальностью; эта индивидуальность не ладила, а то и боролась с личностью каждого - с обычным, земным, человеческим - с переменным успехом. С Люсей Малютой, например, дважды после подъема в МВ от совершенно пустячных причин происходили истерики - с хохотом, переходящим в рыдания, с бросаньем предметов. Ее отпаивали коньяком и валерьянкой. Валерьян Вениаминович официально запретил ей подъемы. Александр Иванович был более сильной личностью - и дурил он по-своему, по-корневски. Валерьяну Вениаминовичу со всех сторон жаловались, что он манкирует обязанностями, отказывается вникать даже в те проблемы башни, кои без главного инженера никто решить не в силах; спихивает все на референта Валю (ныне свежезащитившегося кандидата технических наук Валентина Осиповича Синицу), а то и вовсе ставит на бумагах хулиганскую резолюцию: "ДС"*, насчет которой с ним уже был серьезный разговор.

(*) Деликатная расшифровка: для использования в качестве туалетной бумаги

Изменилось и его отношение к людям. Раньше Александру Ивановичу нравилось свойской шуткой, репликой, остротой расположить человека к себе; а теперь он, похоже, находил удовольствие в обратном: уязвить, обидеть, оттолкнуть. Только за последние дни он:

- охарактеризовал Б. Б. Мендельзона (в присутствии Б. Б. Мендельзона) как "человека-заблуждение" - в том смысле, что его титул "кандидат физико-математических наук" физики понимают так, что он хороший математик, а математики - что он хороший физик; у ошеломленного Бор Борыча выпала из уст сигара;

- оскорбил Ястребова, свою правую руку по всяческой механике; и человек, который еще мог и хотел работать, ушел на пенсию;

- сказал на НТС Адольфу Карловичу Гутенмахеру, распекая того за косность в решении строительных задач в НПВ, что правильная его фамилия не Гутенмахер, а Гутеннемершлехтенмахер - то есть не "хорошо делающий", а "хорошо берущий и плохо делающий"... и почтенный академик архитектуры третий день носа не кажет в Шар: то ли захворал от огорчения, то ли по примеру Зискинда оформляет куда-то свой перевод; оно, правда, потеря не из больших - но скандально!

В этих выходках наличествовал прежний корневский артистизм, институтские доброхоты разнесли высказывания о Мендельзоне, и Гутенмахере по этажам и отделам. Но было и другое: Александр Иванович будто вымещал на людях какую-то свою обиду.

А его подъемы к ядру без напарника, без страховки и работа там в запредельных полевых режимах! Ведь сам первый поддержал, что эти режимы только для автомата, первый подписал обязательство не использовать их вручную - и... куда ж это годится?

Пец последние дни искал возможность крепко поговорить с Корневым обо всем с глазу на глаз, да не получалось: то разминулись, то развели дела-неотложки. А сегодня, хотя шла вторая половина дня, главный инженер еще не появился и даже, что совсем было из ряда вон, не дал знать: где находится, до каких пор задержится, как связаться. И такое он позволял себе не впервой. Видели его утром сотрудники, спеша на работу: брел по набережной с рассеянным видом, руки в карманы. Все это было странно.

Валерьяна Вениаминовича менее, чем других, пошатнула Меняющаяся Вселенная - скорее всего, просто потому, что он меньше ею занимался. Некогда было. Он добросовестно тащил воз институтских проблем, воз, в который все больше подкладывалось, тащил без расчета на награды, признательность общества и личное удовлетворение, а просто: к тому приставлен. При этом всюду, где только возможно, старался гнуть свою линию. Пец и сам затруднился бы выразить ее внятными словами; скорее всего это были все те же изначальные, от характера и опыта жизни, стремления не поработиться (делами, обстоятельствами, отношениями, влияниями) и разобраться. Во всем. Чем глубже, тем лучше. Не поработиться, чтобы лучше, обширней, беспристрастней разобраться. А разобраться - чтобы благодаря знанию при новом натиске дел, людей и обстоятельств выстоять, не поработиться, не попасть впросак.

Но чувствовал себя Валерьян Вениаминович уже на пределе. Еще небольшая перегрузка - и он устало согласится признать видимость понимания, закамуфлированную терминами и числами, за понимание, движение по равнодействующей от давлений со всех сторон - за свои решения и действия. Сначала в одном, потом в другом, третьем... и система утратит управляемость. В НПВ это просто, он знал. А тут еще Корнев отлынивает.

А тут еще эта сеть... Комендант Петренко, усатый мужчина, вернулся из контрольного осмотра ее с вертолета встревоженный. В двадцатикратный бинокль он заметил множественные разъединения сварных перекрестий, сдвиги заплат, коррозионные дыры, а также и в местах крепления канатов. Налицо опасность, что в период приближающегося осенне-зимнего ненастья, гроз и ветров нарушения целостности экранных сетей могут принять аварийный характер.

После каждой фразы доклада Петренко замолкал: не скажет ли чего директор? Но Пец только кивал, думал.

Увлеклись освоением Шара, башней. Меняющейся Вселенной - где тут помнить, что все это держится на тонких проволочках, к тому же ржавеющих. Сети были те же, наспех сваренные в Овечьем ущелье, битые грозами, латаные, едва спасенные шальной инициативой Корнева. Когда обосновались здесь, канаты намотали на барабаны электромеханических "балансирных устройств", чтобы те регулировали натяжение их при разных ветрах, гасили возможные смещения Шара. Балансиры работали хорошо, на том и успокоились. "Эк у нас все на авось: до сих пор держала - и дальше удержит! А если нет и в какую-то ураганную заварушку сместится Шар? Шар, в котором башня с тысячами работников, ценности на сотни миллионов... бр-р!"

- Новую сеть надо делать, Иван Игнатьич,- поднял он глаза на коменданта.- Назначаю вас председателем комиссии. В нее включите Альтера Абрамовича, подберите инженера-проектировщика потолковей, найдите ту корневскую документацию, по которой сети делались,- и с богом. Те обе сети были изготовлены за три дня - вам на одну даю четыре. Предоставляю все полномочия по срочному привлечению материалов, установок и людей - вплоть до снятия их с других работ. Сегодня 14 сентября. 18-го сеть должна быть. Вопросы имеете?

- Имею. Подкрепление полномочий, когда нету вас и Корнева?

- Об этом будет написано к сведению всех в утренней сводке завтра. О ходе ваших работ - в последующих.

Петренко удалился, несколько, похоже, ошеломленный тем, как круто директор повернул вопрос с сетью. "Он не все знает, бравый комендант и начохраны,- подумал Пец, придвигая к себе три рулона лент от самописцев.- Не знает, к примеру, что опасность грозит сетям и башне не только снаружи, но и изнутри, из глубин Шара И может быть, куда более серьезная: блуждания центра Метапульсаций".

Вынесенные на штангах на три стороны от крыши объективы вот уже третий месяц запечатлевали на пленку и ленты самописцев координаты максимумов свечения, каждые пять-шесть секунд. Их число перевалило за миллион - порождающих галактики и миры дыханий Шара. И центр каждого оказывался не там, где предыдущие; да и странно, если бы там же - пульсировал единый и необъятный океан материи-действия. Блуждания центра напоминали броуново движение, но с наложением трудно угадываемой закономерности.

Валерьян Вениаминович развернул рулоны, встал, чтобы лучше обозреть ленты с точками, примерился с одной стороны, с другой... нет, так не ухватить. А важно бы знать, не сместится ли какая пульсация так, что деформирует внешние слои Шара? Вселенскому Вздоху все равно, для него объем этих слоев суть математическая точка, отчего бы ее и не задеть; а нам каково будет?.. Наверное, такие броски случались в Шаре - но пока он гулял свободно, это ничего не значило: шатнулся в пространстве, да и все. А теперь ему смещаться нельзя. Силы, какие передаст на сеть "вселенская деформация", окажутся посерьезней гроз и ураганов.

Он набрал код координатора. На экране появился Иерихонский в белом халате, в шапочке на длинных волосах.

- Александр Григорьевич, вам что-нибудь говорят слова "блуждания Метапульсаций"?

- Почти ничего, Валерьян Вениаминович. Читал что-то в сводке неделю назад.

- Этого достаточно, с блуждающими токами или кометой не спутаете. Примите задачу...- Старший оператор на экране приготовил лист и ручку.- Проэкстраполировать закономерность "блужданий" на 15 дней вперед. Данные за прошлые месяцы у меня, за последние дни в самописцах регистраторов. Необходимые консультации у Варфоломея Дормидонтовича.

- На полмесяца вперед - далековато, Валерьян Вениаминович.

- Задача важная, отнеситесь со всей ответственностью. Прогноз на первые пять дней с точностью до десяти процентов.

- Ох!..

- Срок - на послезавтра, 16-го, не позже 20.00 эпицентра. Все!

Пец выключил экран.

...Этим наверху не приходится рассматривать Метапульсаций и Вселенские штормы в таком утилитарном плане. А ему приходится. Они вообще оторвались.

Еще этот Буров, пытающийся поставить перед фактом!.. Утром, войдя в вестибюль осевой башни, Валерьян Вениаминович заметил, что вместо плакатов по технике безопасности и цветных фотографий радужно искривленных пейзажей (времен Зискинда) на стенах красуется нечто другое. Он заметил, собственно, не это, а что у новых фотографий толпились люди; не спешили, как обычно, в лифты и по своим местам. Подошел: снимки галактик MB, которые прежде украшали кольцевой коридор лаборатории Любарского. На других этажах тоже висели снимки галактик; особенно впечатляли наборы их, снятые в ступенчатом приближении, где галактика разрасталась от светового пятнышка до звездного диска, а он - в обильное звездами небо. Еще выше Пец увидел метровые снимки планет MB, их средние и ближние планы: красочные миры с валами гор, диковинными фигурами материков, прикрытых циклонными вихрями туч, с морями, распустившими во все стороны, незнакомые рисунки речных долин... В уголках фотокартин сохранились индексы, номера, числа масштабов и режима съемки.

Затем Валерьян Вениаминович обратил внимание, что и из динамиков на всех этажах слышится не обычный метрономный стук, изредка прерываемый объявлениями: того-то вызывают туда-то, просят связаться с тем-то,- совсем иное. Прислушался: музыка сфер! Все, что улавливал при разных наблюдениях и съемках в MB буровский светозвуковой преобразователь: плеск электромагнитного вселенского моря, нарастающее до рева переливчатое шипение падающих на кабину галактик, "пиу-пиу!.." возникающих в них звезд (или чиркающих по атмосфере планет метеоров), звонкая нота бегущей по орбите планеты (признак синхронной настройки на "кадр-год"), прибойный грохот вспышек сверхновых и геологических катаклизмов - все низвергалось, интерферируя многоголосым электронным эхом, на головы сотрудников Института. Мало кто из них знал значение звуков, не для всякого был ясен и смысл снимков. Но в целом впечатление получалось сильное, космическое. Выражения лиц у смотревших становились какие-то особенные, в глазах возникал отсвет неземного. Пец на минуту и сам почувствовал себя в некоем космическом суперлайнере, летящем на штурм Вселенной.

Но звездное очарование быстро вытеснила из души директора озабоченность. "Кто же это отличился? - гадал он, поднимаясь к себе.- Ведь договорились не распространять без необходимости информацию об MB, пока сами толком не разобрались. Зачем смущать людей!"

Из сводки он узнал, что отличился Буров, который вчера в вечерние часы осуществлял в Шаре высшую власть; употребил в дело фотографа из техотдела, радистов из группы Терещенко - и исполнил.

Валерьян Вениаминович намеревался сразу дать команду Петренко все снять, трансляцию "музыки сфер" прекратить. Но - навалились более важные дела, отвлекли. Потом снова вспомнил, снова отложил... а сейчас вот понял, что думает об этом и оттягивает решение не из-за дел, а - колеблется. Сомневается: может, он и вправду излишне консервативен, перестраховочен, не чувствует истекающего сверху дыхания вселенских истин? На чем основана его правота - правота, в силу власти чреватая окончательными решениями? Не лишне проверить себя.

Он, В. В. Пец, ученый и руководитель, шестидесяти пяти биологических лет от роду, исповедует деятельное познание - посредством экспериментов, количественных, измерений и наблюдений, обобщаемых в математические теории (кои всегда позволяют уловить новые, недоступные поверхностному взгляду тонкости), посредством созидательного овладения явлениями природы... короче, исповедует способ познания, расширяющий человеческие возможности. А познание чувствами (к коим и взывают эти снимки и звуки) есть крен в созерцательность, в пассив. Пассивное же, созерцательное познание соседствует с религиозным признанием "бога во всем"; раньше оно считалось единственно истинным, теперь не считается познанием вообще. Насчет истинности пока отставим, но несомненно, что, если первый способ познания освобождает человека, прибавляет ему уверенности и сил, то второй - психически порабощает. Заставляет чувствовать себя пылинкой перед господом. Это не то. Да, но снимки - не иконы, а буровская "музыка сфер" не хоралы! Все по науке... так и пусть возбудят эмоции во славу науки? Вот! Вот это самое-то гадкое и есть:

"во славу". Наука ныне предмет массового поклонения, так сказать, пятая мировая религия. Чем меньше люди ее понимают, тем больше в нее верят (как, кстати, и в религии). Верят бездеятельно и боязливо - опять-таки как в бога. И не к чести науки, а только к выгоде "жрецов науки" - внешне жрецов, по существу спекулянтов - возбуждение таких чувств к себе.

"Словом, ясно, снимаю. И Бурову учиню разнос, чтоб неповадно было впредь.- Пец набрал коды телеинвертора, отдал соответствующие распоряжения. Хорошо бы с Дормидонтычем обсудить этот вопрос вечерком за чаем, поспорить. Он ведь держится иного взгляда... А кабинет директора не для того, здесь не размышляют - здесь решают".

Да, кабинет директора был не для того, совсем для другого. Давно ли подключили к возведению внешних слоев башни то озабоченное испытанием своих материалов и конструкций министерство? И что казалось удачнее этой прощальной идеи Зискинда? Решение проблем строительства раз и навсегда. Только не хотят проблемы решаться навсегда.

И вот бегает по ковру вдоль длинного стола в кабинете растерянного Валерьяна Вениаминовича лысый широколицый коротыш - заместитель министра, академик строительства и архитектуры - и скандалит, бушует на полный голос:

- Ну, знаете, не ждал! Почтенный институт, солидные люди... И так обвели вокруг пальца! Ведь это... даже сравнить не с чем, разве что с тем, как прежде купцы рубль на гривенник ломали в фальшивых банкротствах.

- Вы объясните, пожалуйста, в чем дело? - недоуменно спросил Пец.

- Объяснить! В чем дело!..- ядовито повторил замминистра.- Как будто вы с самого начала не понимали, не потирали руки: нагреем, мол! Они нам на десятки миллионов новейших материалов и изделий, монтажные машины, специалистов в подмогу - а мы им шиш. Шиш, шиш!.. Нет, формально все верно: ускоренное время, два месяца за сутки на высоте четыреста метров - но черт ли нам в таком времени! А климатика?! Ведь у вас здесь ни дождя, ни снега, ни зноя, ни ветра... комфортные условия с малыми колебаниями температур. Мы этого не могли знать: мы приехали в ясный день и уехали в ясный. Но вы-то ведь знали! А производственная загрузка помещений наверху? Это же курам на смех, пять-десять процентов! Только и того, что лифты бегают...

- Но... мы не представляли, что это для вас так важно.

- Ну да, они не представляли! Десятники у вас строительством заправляют, а не киты вроде Зискинда и Гутенмахера. И в договоре-то как ловко написали...- Замминистра раскрыл кожаную папку. с монограммой в углу, прочел: - "Возведенные из материалов и конструкций Министерства сооружения эксплуатируются в открытых полевых условиях".- Закрыл папку, повторил с тем же ядом: - Эксплуатируются в полевых условиях! Формально верно, не придерешься.

- Ну... введите поправочные коэффициенты,- робко вякнул Пец.

- Эх, да какие теперь коэффициенты! - Посетитель уничтожающе глянул на него.- Я вам скажу не как ученый ученому, не как руководитель руководителю, а просто как пожилой человек пожилому: бесстыжие твои глаза, дядя! Все, до встречи в Госконтроле!

И вышел, хряснув дверью. А Валерьян Вениаминович сидел, моргал своими "бесстыжими" глазами и тяжело думал, что ему и отыграться не на ком: договор сочинили Корнев и Зискинд. "И за какие грехи мне суждено за всех отдуваться? Я же действительно не знал о климатике".

Он нажал кнопку, в дверях появилась Нина Николаевна.

- Корнев?

- Нету, Валерьян Вениаминович. И неизвестно где.

- Отправляйтесь на коммутатор... сколько у нас городских линий?

- Двадцать.

- Займите пятнадцать. Обзванивайте все и вся, пока не найдете. Что за легкомыслие: исчезнуть и не известить!..

Секретарша управилась с розыском довольно быстро. Валерьян Вениаминович только прилег на диван, расслабился, прикрыл глаза, подумал, что устал он сильно - и от обилия дел, и от идей, от потрясающих наблюдений, от безграничных возможностей... хочется, чтоб ограничилось все и не трясло душу. "Юркнуть в одну идейку, как в норку: я, мол, ее двигаю, и не требуйте от меня большего. В конце концов, мы всего лишь люди. Какая-то, черт его знает, лавина!..",- как Нина Николаевна заглянула в кабинет:

- Повезло, 'Валерьян Вениаминович, даже не по всем каналам прошлась. Возьмите трубочку.

- А где он? - Пец встал, подошел к телефону.

- В вокзальном ресторане. Телефон администратора. Разговор получился скверный - и не только потому, что Пецу на каждую реплику доводилось четверть минуты ждать ответа; это было привычно при вызовах города. Корнев был как-то странно настроен. На упрек директора, что вот, оказывается, как подвели министерство стройматериалов, обесцвеченный инвертированиями голос ответил:

- Наш общий знакомый, Вэ-Вэ, староиндейский мудрец Шанкара о подобных ситуациях говорил: "Восприятие веревки как змеи столь же ложно, как и восприятие змеи как змеи". Мы не знаем, где начинается и где кончается обман или самообман.

- А ваш недавний подъем партизанский в MB в запредельном режиме, насчет которого сами дали подписку! - сердито переключился Пец на другую тему.- Хорошенький пример показываете...

- Подписки для того и дают, чтобы в случае чего освободить других от ответственности,- столь же бесцветно ответили на другом конце провода.

- А что вы делаете в ресторане среди рабочего дня? Пропали, никого не известив!..

- То, что все делают в ресторанах: пью и закусываю,- донеслось еще через четверть минуты.- Имею право на отдых, отпуск еще не использовал, отгулов накопилось на полгодика... Ладно, завтра с утра буду на месте. Обещаю, папа Пец. Я вас люблю, папа Пец.

"Неужели пьян? - директор медленно опускал трубку.- Вот это да... Нет, надо поговорить".

Он снова было направился к дивану - но за спиной окриком конвоира прозвучали сразу зуммер телеинвертера и телефонный звонок. "Нет, здесь я не отдохну, надо наверх. Кстати, и дельце есть".

Комната Валерьяна Вениаминовича в профилактории находилась тремя этажами ниже лаборатории MB; но, конечно же, он нажал в лифте кнопку последнего этажа.

"Эмвэшники" сидели в просмотровом зале, который заодно был дискуссионным клубом. Слово держал Любарский:

- ...и получается, что миллиметровые - и даже сантиметровые, а часто и дециметровые - подробности для нас недоступны. Оно, может, и к лучшему, мелкие частности только отвлекают. Главное теперь, благодаря последнему усовершенствованию Виктора Федоровича: импульсные съемки малых участков планет сразу в широком спектре прямых и отраженных излучений, от радио диапазона до ультрафиолета, и по обе стороны от терминатора, то есть и днем, и ночью - мы теперь четко выделяем "места оживления", а в них - быстро меняющиеся и движущиеся объекты, сиречь - тела. Проблема такая... но давайте лучше сначала посмотрим. Прошу, Анатолий Андреевич!

Тот выключил свет, запустил проектор. Пец сел в крайнее кресло, вытянул ноги, без любопытства посматривал на экран: там выделился в среднем плане свищ на какой-то планете, от него распространились "трещины интенсивности", яркие благодаря своим излучениям... Валерьяну Вениаминовичу куда больше сейчас хотелось спать, чем вникать, соединяться мыслью с этими бескорыстно и недоуменно ищущими; но он учуял, что ему не отвертеться.

На экране затуманивалась и прояснялась атмосфера, под ней светились и меняли формы сиреневые, желтые, лиловые, опаловые пятна, от них расходились паутинки-трещинки, они сплетались, на перекрестиях возникали и росли новые "места оживления". Но вот перешли на сверхближний план, в кадре осталась одна ветвящаяся "трещина". Она развернулась в длинную полосу, уходящую к накрененному ярко-оранжевому горизонту среди холмов с цветными пятнами. По ней в обе стороны двигались размытые продолговатые тела серого цвета; одни темнее, другие светлее, попадались длинные, как бы составные, и короткие, некоторые совсем крохотные. Скорости у тел были различные.

- Достаточно, Анатолий Андреевич!