Чтение 17–й страницы книги ~Сладостно и почетно~

Когда они вышли наружу, Кейтель, не дождавшись, ушел уже далеко вперед. Фон Фрейенд сделал нетерпеливый жест - скорее, скорее!

- Бога ради, господин полковник, фюрер уже на месте, мы опаздываем...

- Да, да, идем, - Штауффенберг обернулся к Хефтену. - Никуда не отлучайтесь от машины: совещание будет коротким и мы немедленно вылетаем обратно...

Хефтен козырнул и скрылся за углом, Штауффенберг с Фрейендом быстро пошли по бетонированной дорожке Когда майор миновал поворот к бункеру Гитлера, Штауффенберг удивленно спросил:

- А что, разве сегодня не там?

- Нет, фюрер распорядился провести совещание в картографическом бараке. В бункере что-то не ладится с вентиляцией...

Штауффенберг озабоченно нахмурился - еще одно отклонение от плана, на этот раз более серьезное: мощность заряда была рассчитана на убойное действие взрывной волны в замкнутом пространстве с особо прочными стенами. А вторая бомба осталась у Вернера...

Когда они вошли в барак, совещание уже началось. Здесь Штауффенберг еще не бывал - помещение было просторным, середину занимал огромный, метров шести в длину, дубовый стол, справа от входной двери находился столик дежурного, в дальнем левом углу - большой консольный радиоаппарат. Вокруг стола, где были разложены карты, расположились участники совещания. Гитлер стоял спиной к входной двери, низко пригнувшись к карте, словно обнюхивая ее: он был близорук, но очков упрямо не носил, считая это несовместимым с достоинством вождя нации. Йодль и Кейтель стояли слева от него, Хойзингер и генерал люфтваффе Кортен - справа, напротив входа, по другую сторону стола, Штауффенберг увидел начальника исторического отдела ОКВ генерала Шерфа, представителя военно-морского командования вице-адмирала Фосса с двумя незнакомыми флотскими офицерами, генерала войск СС Германа Фегелейна - "родственника" фюрера, женатого на сестре Евы Браун; всего здесь было человек двадцать пять. Хойзингер своим неприятным вкрадчивым голосом докладывал обстановку на Восточном фронте, водя указкой по карте центрального участка.

Осторожно протиснувшись между Кортеном и помощником Хойзингера полковником Брандтом, Штауффенберг поставил портфель под стол, потом подошел к Кейтелю и шепотом попросил разрешения отлучиться на узел связи - ему должны передать из Берлина последние данные для доклада и, пока есть время... Кейтель кивнул, и полковник выскользнул из зала.

В гардеробе он взял фуражку и пояс с пистолетной кобурой, неторопливо привел в порядок мундир и вышел наружу, в знойное безветрие июльского полдня, густо настоянное на запахах разогретой смолы и хвои Он шел обычным быстрым шагом делового человека, то и дело поглядывая на ручные часы; узел связи, однако, миновал и направился прямо к стоянке автомашин, где ждал "мерседес", привезший его с Растенбургского аэродрома.

А в картографическом бараке Хойзингер продолжая свой доклад. Следя за его объяснениями, Гитлер переходил от карты к карте, перемещаясь вдоль стола по часовой стрелке. Он уже давно отошел от того места, где стоял принесенный полковником портфель. Помощник Хойзингера споткнулся о портфель, досадливо поморщился и ногой задвинул его дальше под массивную дубовую крышку стола. В 12. 42, когда начальник оперативного отдела произносил заключительные фразы своего доклада, в портфеле сработал взрыватель. Кислота из раздавленной ампулы переела калиброванную медную проволочку предохранителя, и от взорвавшегося капсюля детонировал гекситовый заряд бомбы английского производства.

Штауффенберг был уже в машине, когда грохот взрыва расколол тишину внутренней зоны. Полковник и сидящий рядом Хефтен оглянулись и увидели тучу дыма, медленно расползающуюся между стволами сосен. Дело было сделано. Штауффенберг наклонился вперед и тронул водителя за плечо.

- На аэродром, - сказал он спокойным голосом. - А вы, Вернер, демонтируйте пока запасное устройство...

Двумя часами позже, когда "хейнкель" Штауффенберга находился в воздухе между Растенбургом и Берлином, штаб заговорщиков на Бендлерштрассе все еще бездействовал, ожидая условленного сигнала от Фельгибеля. Но сигнала не было, из ставки вообще не поступало никаких известий. В Берлине не знали, что Фельгибель растерялся, встретившись с непредвиденным вариантом: по договоренности со Штауффенбергом, он должен был немедленно сообщить Ольбрихту, удалось ли взорвать бомбу или не удалось, все считали, что это и будет означать успех или неудачу, никто не предполагал третьей возможности - что бомба взорвется, но Гитлер останется жив, А случилось именно это.

Фельгибель услышал взрыв, сидя в своем служебном кабинете. Услышал, облегченно пробормотал: "Ну, слава богу, наконец-то с мерзавцем покончено..." - и уже протянул руку к аппарату УВЧ-связи, чтобы передать в Берлин условное сообщение. Но что-то его остановило - то ли интуиция, то ли просто свойственная добросовестному службисту привычка все проверять самому, особенно когда речь идет о вещах серьезных. А тут уж куда серьезнее - одним телефонным звонком привести в действие механизм государственного переворота!

Когда он вышел из помещения узла связи, на территории ставки царила паника. Выла сирена, лаяли собаки, охранники и офицеры всех рангов и родов войск бежали с разных сторон к окутанному дымом картографическому бараку, из окон которого слышались крики. Подбежав ближе вместе с другими, Фельгибель увидел, что в проеме сорванной с петель двери показался из дыма - кто бы вы думали? Генерал не поверил своим глазам, но верить приходилось: непрезентабельный на вид, с трясущейся головой и обгорелыми волосами, мерзавец был явно жив и даже, судя по первому впечатлению, не особенно тяжело ранен, хотя и шатался как пьяный, а левую руку нес перед собой, придерживая правой, такой же трясущейся. Мундир на Гитлере был в пятнах копоти и каком-то мусоре, правая штанина брюк изорвана в клочья.

- Что это?! - хрипло и излишне громко, как говорят глухие, спросил он, обводя всех безумным взглядом. - Что это было?!

Единственным, пожалуй, кто мог здесь ответить сейчас на этот вопрос, был генерал Фельгибель. Остальные ничего не понимали. Как выяснилось позднее, никому в первый момент и в голову не пришло объяснить взрыв покушением, произведенным кем-то из участников совещания. Пока прибежавший лейб-медик, профессор Морелль, оказывал фюреру первую помощь, столпившиеся вокруг высказывали самые разные предположения.

Кто-то сказал, что сработала мина замедленного действия, заложенная когда-то еще строителями. Другие возражали, что мина - вздор, ее давно обнаружили бы; взорвалась бомба, небольшая авиабомба, сброшенная с советского легкого бомбардировщика, - эти деревянные бипланы, в просторечии именуемые на фронте "русс-фанер", обладают поистине невероятной способностью прокрадываться сквозь самые плотные системы ПВО, поскольку летят низко, а локаторы их не засекают... Кто-то предложил совсем уже фантастическую версию, согласно которой сюда угодила ракета, сошедшая с курса во время испытаний на одном из полигонов на территории генерал-губернаторства.

Лишь тремя часами позже, когда присланные Гиммлером криминалисты стали просеивать мусор в исковерканном бараке и нашли кусочки латуни и мельчайшие обрывки светло-желтой кожи, кто-то наконец вспомнил о портфеле, оставленном под столом одноруким полковником. Пока же Штауффенберг был вне всяких подозрений, это позволило ему вместе с Хефтеном не только покинуть территорию ставки, но и спустя полчаса беспрепятственно улететь с аэродрома Растенбург.

Гитлеру между тем оказали первую помощь. От носилок он отказался и медленно похромал к своему бункеру, опираясь на руку врача. Проходя мимо начальника связи, он встретился с ним глазами и вдруг закричал, тряся вытянутой рукой:

- Ни одна душа в Германии не должна узнать, что здесь произошло! Вы слышите меня, Фельгибель? Ни одна живая душа!

- Так точно, мой фюрер, - машинально отозвался генерал, все еще не опомнившийся от потрясения.

И, вернувшись к себе, он, не сообразив (или уже не считая нужным) поставить в известность заговорщиков о непредвиденном повороте событий, блокировал все каналы связи, на несколько часов отрезав ставку от внешнего мира.

А в Берлине ждали, не понимая причин молчания. Не было связи и с "хейнкелем", на котором летел Штауффенберг: когда бомбардировщик переоборудовали, рацию с него сняли вместе с пулеметами, штурманским прицелом и бомбодержателями.

В ставку удалось дозвониться лишь около пятнадцати часов. Там подтвердили - да, было покушение, но подробностей никто не знал.

Подробности, впрочем, заговорщиков уже не интересовали. Важно было одно: бомбу Штауффенберг взорвал, следовательно фюрера больше нет. Возможность того, что он мог уцелеть при взрыве, все еще никому не приходила в голову.

Итак, настало время задействовать "Валькирию". Формально, отдать условный приказ мог лишь командующий армией резерва генерал-полковник Эрих Фромм; прошлый раз, в субботу пятнадцатого, это сделал Ольбрихт, так как Фромма на месте не было, но сегодня он находился при исполнении обязанностей. Обойти его было бы прямым нарушением всех правил, но и доверять командующему заговорщики не могли: Фромм, хотя и догадывался о заговоре, был труслив и двуличен, и ждать от него решительных действий не приходилось. Поэтому Ольбрихт, нарушая субординацию, решил и на этот раз взять ответственность на себя.

Около 15.30 в части берлинского гарнизона начал поступать приказ поднять войска по боевой тревоге. Начальник гарнизона генерал Корцфлейш получил распоряжение немедленно прибыть на Бендлерштрассе, военному коменданту столицы фон Хазе дали телефонное указание быть готовым к боевым действиям; все это делалось без ведома Фромма - приказы подписывал Мерц фон Квирнгейм.

В 16.10 Ольбрихт вызвал его к себе.

- Звонил Хефтен, - сообщил он, - они только что приземлились в Рангсдорфе, скоро будут здесь. Клаус просит всемерно ускорить стягивание войск к центру города - давайте-ка проверим, чем конкретно мы можем располагать... - Ольбрихт положил перед собой лист с машинописным текстом. - Итак, унтер-офицерское училище - Потсдам, курсы усовершенствования танковых войск - Гросс-Глинике, танковые училища - Вюнсдорф и Крампниц, оружейно-техническое училище сухопутных войск...

- Это и пиротехническое уже подняты по боевой тревоге, - сказал полковник, - как и гарнизон Шпандау. Да, и пехотное в Деберице тоже.

- Только эти три плюс Шпандау? А остальные?

- Приказы отправлены всем.

- Отправлены, - проворчал Ольбрихт. - Приказы, мой дорогой, должны быть еще получены - и выполнены, вот что главное... Скажите Бернардису, чтобы подобрал двух-трех офицеров понадежнее, и пусть-ка он едет с ними, - он постучал пальцем по списку. - Надо всюду проследить, чтобы не было никаких осечек...

Бернардис с Дорнбергером и лейтенантом фон Оппеном отправились поднимать войска. Сам подполковник поехал в казармы охранного батальона "Великая Германия", Оппена послал в Вюнсдорф, а Эриха - в расположенные возле Потсдама Крампниц и Гросс-Глинике. Эрих забрался в коляску мотоцикла, и мощный "цюндапп" с ревом помчался по набережной Ландверканала.

А Ольбрихт тем временем пошел к Фромму - надо было наконец выяснить позицию человека, от чьего имени вот уже почти час во все части берлинского гарнизона рассылался приказ боевой тревоги. Фромм в своем роскошном кабинете пребывал - или делал вид, что пребывает, - в полном неведении; когда Ольбрихт сказал ему, что согласно только что поступившим сведениям в ставке произошло что-то весьма серьезное (говорят даже, что фюрер пал жертвой покушения) и ввиду возможных беспорядков следует незамедлительно принять некоторые меры, предусмотренные планом "Валькирия", Фромм Возразил, что торопиться не надо. Лично ему ставка ничего не сообщала, и совершенно неизвестно, что там в действительности произошло. Покушение - но каким образом? Трудно допустить, что преступникам удалось проникнуть в святая святых - внутреннюю зону "Вольфшанце", да и кто, скажите на милость, мог бы дерзнуть на столь чудовищное злодеяние?

Генерал-полковник прекрасно знал, кто мог дерзнуть. Не будучи ни дураком, ни слепым, он был достаточно осведомлен о тайной (а впрочем, не такой уж и тайной) деятельности некоторых сотрудников своего штаба, и прежде всего - самого Ольбрихта, начальника общевойскового управления. Догадывался он и о том, что войска, поднятые по сигналу "Валькирия", ворвутся в Берлин вовсе не для охраны правительственных кварталов от толп взбунтовавшихся иностранцев. С первых же слов Ольбрихта он понял, что начинается военный переворот, путч.

И ему надо было спешно, тут же на месте решить, что делать, на чью сторону становиться - подтолкнуть пошатнувшийся режим или попытаться его спасти. В его возможностях было и то, и другое: подчиненная ему армия резерва численностью около двух миллионов человек, дислоцированная по военным округам внутри рейха, представляла собой вполне реальную силу, способную изменить положение в ту или иную сторону. Следовательно, от него - Эриха Фромма - зависело сейчас все.

Бремя громадной ответственности, свалившееся Внезапно на этого хитрого и трусливого карьериста, оказалось для него непосильным. Ничего не ответив Ольбрихту и ничего не решив для себя, он стал звонить в ставку. Его долго не соединяли, наконец Кейтель ответил. Фромм жестом пригласил Ольбрихта взять отводную трубку.

- Господин генерал-фельдмаршал, что, собственно, происходит в ставке? - спросил он осторожно. - Здесь в Берлине ходят самые дикие слухи...

- А что должно происходить? - спросил в свою очередь Кейтель, явно боясь сболтнуть лишнее и желая выведать степень осведомленности собеседника. - Все в полном порядке.

- Мне даже сообщили, будто бы фюрер... пал жертвой какого-то покушения?

- Что за чепуха! - негодующе воскликнул фельдмаршал. Но тут же, забыв, вероятно, свои же только что произнесенные слова о "полном порядке" в главной квартире, продолжал: - Покушение действительно имело место, но, к счастью, не удалось. Фюрер жив и лишь незначительно ранен. Между прочим, где ваш начальник штаба, полковник граф Штауффенберг?

- Штауффенберг сегодня еще ко

мне не

являлся,

господин генерал-фельдмаршал. Он должен был быть у вас, насколько мне известно.

Кейтель пробурчал что-то невнятное, и линия разъединилась.

- Вот видите, - сказал Фромм Ольбрихту, кладя трубку, - ваша информация неточна. Провидение еще раз сохранило нам бесценную жизнь фюрера, так что успокойтесь, никакой "Валькирии" не потребуется.

Ольбрихт пожал плечами, сказал: "Ну, тем лучше" - и вышел из кабинета командующего. Он был совершенно обескуражен; Кейтель, разумеется, мог и солгать, но все же... Говорил он, похоже, без паники в голосе, вдруг там и в самом деле не удалось? Но ведь Хефтен только что звонил с аэродрома и сказал, что дело сделано!

- Ничего не понимаю, - сказал он Квирнгейму. - Фромм при мне говорил с Кейтелем, и тот утверждает, что эта скотина жива...

- Да врет он, по обыкновению, - отмахнулся Мерц. - Ежедневно общаясь со своим хозяином, этот лакейтель попросту разучился говорить правду. Может, он скажет, что и покушения вообще никакого не было?

- Нет, факта покушения он не отрицает. Но фюрер, по его словам, "лишь незначительно ранен".

- Ну что за вздор! Не из пистолета же Клаус в него стрелял. Можете вы себе представить, чтобы кто-то мог уцелеть в комнате, где взорвался килограмм гексита?

- Кейтель, однако, жив.

- Его в тот момент могло там просто не быть! А если старику, пардон, понадобилось выйти в туалет?

- Ладно, не будем гадать. Граф должен вот-вот подъехать, тогда все узнаем из первых рук. Продолжайте пока рассылать приказы округам...

Медленно, со сбоями, раскручивался и набирал ход тяжелый механизм путча. Около семнадцати часов, когда Штауффенберг с Хефтеном приехали наконец в штаб, почти все подразделения, поднятые по тревоге, были уже на марше. Тыловые командования армейских корпусов получили условный сигнал и тоже начинали действовать согласно плану "Валькирия". Продолжать скрывать происходящее от Фромма было уже бессмысленно, и Ольбрихт опять пошел к командующему - на этот раз вместе со Штауффенбергом и Квирнгеймом.

- Выходит, фюрер все-таки убит, - сказал он, - граф это подтвердил, он только что оттуда.

- Что значит "граф подтвердил"? Вы ведь сами слышали мой разговор с генерал-фельдмаршалом! Что за вздорные и возмутительные слухи вы тут распускаете, Штауффенберг?

- Экселенц, это не слухи. Я сам пронес в конференц-зал бомбу с установленным мною взрывателем и слышал, как она взорвалась. Могу даже назвать точное время, когда это произошло: двенадцать часов сорок две минуты, я посмотрел на часы...

- Что?! Вы... вы... - Фромм начал угрожающе багроветь лицом, - вы мне осмеливаетесь говорить все это - и таким спокойным тоном! Вы преступник, граф Штауффенберг, изменник и государственный преступник!

- Экселенц, вам следует трезво оценивать обстановку. Фюрер убит, и...

- Да я не желаю вас слушать!! Ольбрихт, вызовите караул и немедленно арестуйте этого человека, чье имя я не желаю больше произносить!

- Опомнитесь, Фромм, - сказал Ольбрихт. - Совершен государственный переворот, центр Берлина занимают сейчас войска, поднятые по сигналу "Валькирия"...

- Какая еще, к черту, "Валькирия"! - заревел Фромм, вскакивая из-за стола. - Кто посмел - без моего ведома?!

- Приказ отдал полковник фон Квирнгейм по моему личному указанию.

Фромму стало страшно. Только теперь он понял, что избранная им позиция трусливого невмешательства завела его слишком далеко, оказалась ловушкой. Колеблясь и выжидая, он против своего желания позволил втянуть себя в это безумное предприятие, - кто же теперь поверит, что подчиненные ему войска поддержали путчистов без его ведома и согласия? А все эти негодяи, эти авантюристы, забывшие о присяге, - мало того, что сами лезут в петлю, так они еще тянут за собой и других! Не помня себя от ярости, командующий бросился на Ольбрихта с кулаками. Общими усилиями его утихомирили и заперли в соседней комнате, где уже сидел начальник гарнизона генерал Корцфлейш, который по вызову прибыл, но сотрудничать с путчистами отказался. Вскоре туда же препроводили еще одного задержанного - офицера СД, который явился с ордером на арест Штауффенберга.

Эрих тем временем успел побывать в двух танковых училищах. Убедившись, что приказ получен и выполняется, он из Крампница позвонил в ОКХ, чтобы узнать, вернулся ли Бернардис и не будет ли каких-либо других заданий.

- Нет, капитан, ваше начальство еще не вернулось, - сказал Мерц, - но задание для вас есть. Нам только что сообщили о захвате радиостанции Кенигс-Вустерхаузен, поезжайте туда - и чтобы передатчик был в рабочем состоянии.

- Помилуйте, я же не связист! Что я понимаю в передатчиках?

- А кто из нас понимает? Я вообще не отличу рубильника от трансформатора, вы все-таки ближе ко всей этой чертовщине. Связистов у меня под рукой нет ни одного, поэтому найдите их сами - арестуйте, если надо! Словом, поезжайте и разберитесь там на месте.

- Слушаюсь, - отозвался Эрих без воодушевления. - А что у вас? Клаус вернулся уже?

- Да, он здесь. Говорит, все прошло гладко, - ясно, Кейтель врет просто по привычке, чего ждать от этого прохвоста...

- Кейтель? Не понимаю. О чем вы, Мерц?

- Ну, он же уверял Фромма, будто Гитлер жив.

- Разве Фромм разговаривал с Кейтелем? Когда, уже после взрыва?

- Да, он звонил в ставку вскоре после того, как вы с Бернардисом уехали. Прошу вас, быстрее на радиостанцию - время не терпит...

Эрих, ничего не понимая, вышел из караульного помещения и остановился возле мотоцикла. Солдат за рулем запустил двигатель, покрутил рукоятку газа, вопросительно глядя на капитана.

- Теперь в Кенигс-Вустерхаузен, - сказал Эрих, снова забираясь в коляску.

- Господину капитану предпочтительно через центр или в объезд?

- Давайте по Кольцу, скорее доедем.

Через несколько минут Потсдам и Михендорф остались позади. Мотоцикл покружил по развязке "клеверного листа" и, взревев, пошел заглатывать бетонированные километры автобана Магдебург - Франкфурт, образующего здесь южную ветвь Берлинского кольца. Эрих прикрыл глаза, они слезились от горячего ветра, который хлестал в лицо, пробиваясь под неплотно прилегающие защитные очки. Что все-таки произошло в ставке? Соврать Кейтель способен, но почему он вообще жив? Ведь не мог же начальник штаба ОКВ не присутствовать на совещании по обстановке; и если уцелел он, то мог уцелеть и Гитлер - хотя совершенно непонятно, каким образом. Взрыв был произведен, а мощность заряда рассчитывалась с трехкратным запасом...

Еще полчаса бешеной гонки сквозь ревущий тугой ветер, и впереди справа выросли тонкие мачты, стал прорисовываться паутинный чертеж антенн. На узкой дороге к воротам радиостанции, перегородив ее, стояла легкая бронемашина, унтер-офицер и двое солдат в полевом снаряжении, в касках и со штурмовыми автоматическими винтовками, подошли к мотоциклу. Эрих предъявил свое удостоверение особоуполномоченного штаба командующего армии резерва, и его пропустили. На станции все оказалось в полном порядке - эсэсовская охрана, обезоруженная, сидела в запертом помещении склада, технический персонал был на месте, и передатчик работал как ни в чем не бывало, излучая в эфир штраусовские вальсы.

Командир танковой роты, занявшей станцию, понятия не имел о том, что происходит, и, похоже, совершенно этим не интересовался. Полученный приказ он выполнил, а остальное его не касалось. Эриха он заверил, что будет неотлучно находиться у микрофонов и проследит, чтобы дикторы не вздумали зачитать какое-либо сообщение, не визированное штабом ОКХ. "Разумная предосторожность, - сказал он одобрительно, - за этими штатскими, знаете ли, нужен глаз да глаз, иначе эта публика такого натворит..." Канал прямой связи с Радиоцентром, позволяющий вести передачу непосредственно из студии на Мазурен-аллее, был по требованию Эриха заблокирован в первую очередь.

Обратный путь - немногим более тридцати километров - занял почти час, так как ехать пришлось через сильно пострадавшие от последних бомбежек Бритц и Нойкельн; было уже около семи вечера, когда Эрих вернулся на Бендлерштрассе. Там он узнал, что несколько минут назад радиостанция "Дойчландсзендер" передала первое официальное сообщение о неудавшейся попытке покушения на фюрера.

Разыскав Квирнгейма, Эрих доложил, что радио Вустерхаузен находится под контролем, и поинтересовался, готов ли уже текст передачи.

- Какой передачи? - не понял Мерц.

- Надо же обратиться к народу! - сказал Эрих. - Эти мерзавцы упорно повторяют свою ложь, будто фюрер жив и здоров, ее следует решительно опровергнуть от имени новых властей. Зачем давать пищу для догадок, плодить слухи? Уж здесь-то, в Берлине, надо просто засыпать улицы листовками с сообщением о перевороте, один и тот же текст по радио и в печать - это же проще простого, найти типографию с запасом бумаги - или бумагу конфисковать в другом месте, - и за пару часов все будет сделано...

- Что вы, - возразил Мерц, - это уж вовсе ни к чему. Листовки, обращения по радио - это, знаете ли, апелляция к чувствам толпы... весьма опасная штука. Мало ли кто и как этим воспользуется! Нет, нет, гражданских к этим делам подпускать рано.

- Вы не соображаете, что говорите, - невежливо возразил полковнику капитан. - Что мы сможем сделать, если страна нас не поддержит? И на кой черт было тогда захватывать радиостанцию, если мы не собираемся обратиться к народу?

- Хотя бы для того, чтобы не обратились наши противники.

- Они, как видите, уже это сделали!

- Помилуйте, зачем же нам следовать примеру лжецов и демагогов? Доктор Геббельс, согласитесь, не лучший пример для подражания.

Так и не сумев переубедить Мерца, Эрих пошел разыскивать Штауффенберга. К тому было не пробиться, но в приемной он увидел Хефтена, который наспех закусывал, присев к телефонному столику. Обер-лейтенант приглашающе махнул рукой и велел вестовому принести еще бутылку вина и бутербродов.

- Разделите со мной трапезу, - сказал он. - Я только сейчас вспомнил, что последний раз ел еще там, когда завтракали с фон Меллендорфом. Довольно скудно, кстати сказать, - сотрудников главной квартиры могли бы кормить и лучше.

- Не волнуйтесь, кого надо - кормят, - Эрих сел, морщась, потер колено - нога разболелась после езды в тесной коляске мотоцикла. - Вернер, расскажите наконец толком, что там произошло. Каким образом остался жив Кейтель?

- А черт его знает. Может, он заговоренный! Я сам удивляюсь. - Хефтен налил ему вина, придвинул тарелку с бутербродами. - Видели бы вы этот взрыв - можно было подумать, что туда долбанул снаряд "стопятидесятки"...

- Не понял, - стакан Эриха повис над столом. - Вы хотите сказать, что взрыв в бункере был виден снаружи?

- Какой бункер, совещание проходило в картографическом бараке. Обычное щитовое сооружение, только снаружи прикрытое таким бетонным козырьком - ну, это от осколков, если стреляют зенитки.

- Ах вот оно что... - Эрих выпил вина, стал медленно жевать. - Значит, бомба была взорвана не в бункере, вы говорите. Ну, тогда понятно, почему уцелел Кейтель... да и Гитлер тоже, я думаю. Ясно. Значит, опять...

Он не договорил. Что тут было договаривать? Ясно, что, если бомба взорвалась в щитовом бараке, эффект взрыва оказался ничтожным, уж он-то, как сапер, хорошо это понимал. Снаряд был без осколочной рубашки - от нее решили отказаться, чтобы вес и габариты не вызывали подозрений. Расчет был на то, что в замкнутом пространстве все живое погибнет от ударной компрессии. В бараке же взрывная волна просто вышибла окна, тем дело и кончилось.

- Вы ведь не видели его мертвым? - спросил он. Хефтен отрицательно мотнул головой.

- Мы уже сидели в машине, когда эта штука сработала. Проверять было некогда, мы и так едва успели проскочить на аэродром - пятью минутами позже все дороги уже оказались перекрыты. Да и не все ли равно? Считается, что он погиб, и мы действуем исходя из этого факта. А жив он или мертв на самом деле, для нас уже значения не имеет.

- Для нас - может быть. Но это имеет огромное значение для командующих фронтами и армейскими группами. Для Клюге, для Манштейна, для Кессельринга это сейчас вопрос номер один. Они не поддержат нас, пока не поверят, что фюрер действительно убит.

- Штюльпнагель уже поддерживает: только что звонили из Парижа, там арестовано все руководство гестапо и разоружаются войска СС.

- Слава богу, хоть одна хорошая новость. Но мы все-таки намерены опровергнуть официальную версию событий?

- Да, текст телеграммы составлен, сейчас ее начнут рассылать в военные округа, Клаузинг уже пошел на узел связи...

Помещения штаба армии резерва все больше напоминали разворошенный муравейник, мелькали даже никому не знакомые лица в штатском, - такого в этих стенах давно не видали; генерал танковых войск Гепнер, только что прибывший сюда в парадном мундире при всех регалиях, даже остановился и негодующе смерил взглядом прошмыгнувшую мимо личность в клетчатом спортивном пиджачке. Двери в кабинет Штауффенберга не закрывались ни на минуту; полковник, успевший переодеться в тужурку Африканского корпуса со споротой эмблемой вермахта, увидел в дверях Эриха и приветственным жестом поднял изуродованную трехпалую руку, плечом прижимая к уху трубку телефона.

- Кто распорядился?! - крикнул он, продолжая разговор. - Полковник Глеземер? Вздор, этого не может быть! Полковник полчаса назад получил приказ сосредоточить танки на участке между колонной Победы и Вильгельмштрассе... Да, да, приказ командующего армией резерва. Что? Нет, Фромм больше не командует. Я говорю: армией резерва командует генерал Ольбрихт! У меня все. И прошу помнить: если танки не будут немедленно выведены на указанную позицию, вы ответите за невыполнение боевого приказа.

Он отдал трубку телефонисту, распорядился соединить с командиром охранного батальона майором Ремером и подозвал Эриха:

- Капитан, возьмите мою машину и поезжайте в Тиргартен, выясните, что там происходит. Ведь это вы отправляли Второе танковое из Крампница? А теперь оно вообще неизвестно где! Поезжайте и попытайтесь выяснить, разыщите самого Глеземера или хотя бы его помощника - с ума они там, что ли, все посходили...

Эрих поехал в Тиргартен. Не увидев перед рейхстагом никаких танков, он велел водителю выехать через Бранденбургские ворота на Паризерплац, потом развернуться и

ехать в сторону Шарлоттенбурга.

Бронемашины с опознавательными знаками Второго танкового училища им удалось догнать уже за Гроссер-Штерн, почти у вокзала, но повернуть назад командир подразделения отказался наотрез, ссылаясь на приказ начальника училища. На вопрос, где сейчас Глеземер, командир ответил, что полковник поехал в штаб ОКХ. Ничего не понимая, Эрих вернулся туда же.

- Полковник Глеземер здесь? - спросил он Штауффенберга.

- Не видел. Но где его танки? По диспозиции, они уже должны блокировать Вильгельмштрассе!

- Он их вообще вывел из центра - все машины уходят в направлении Шпандау, я сам видел их на марше и говорил с командиром. Он сказал мне, что Глеземер поехал сюда. Может быть, он у Ольбрихта?

- Не думаю, Ольбрихт сейчас с Беком и Вицлебеном...

- Значит, фельдмаршал все-таки приехал?

- Да, но в подавленном настроении, и вообще... Ничего, я дал Ремеру указание немедленно захватить Радиоцентр и арестовать Геббельса. Это многое изменит, вот увидите... - Он обернулся к телефонисту: - Соедините меня с инженерным училищем, и поживее!

Что за нелепость, подумал Эрих, выходя из кабинета. Прошло почти восемь часов после покушения, и только сейчас спохватились, что надо арестовать Геббельса, самого опасного в данный момент человека, Поздно, поздно...

Еще недавно он был почти уверен в успехе переворота. Не верил вчера, не верил сегодня утром, когда Вернер позвонил с аэродрома и сказал, что они вылетают в ставку. А после их возвращения - поверил. Поверил в невозможное, в совершившееся вопреки всему чудо. Ведь тогда - выезжая в Крампниц - он еще не знал о телефонном разговоре Фромма с Кейтелем.

А теперь вера ушла сразу, как вода из треснувшего сосуда. Заговор был рассчитан на молниеносный эффект - своего рода политический блиц-криг, - а этого не получилось. Не вышло! Долгие месяцы подготовки, ежедневный смертельный риск, страшная участь тех, кто" сорвавшись на каком-нибудь пустяке, бесследно исчезал в подвалах гестапо, - все оказалось напрасным. Непонятно, необъяснимо - люди, посвятившие жизнь искусству войны, изощренные знатоки тактики, годами отрабатывавшие умение переиграть противника, навязать ему свою волю, - сейчас вели себя как растерявшиеся новобранцы в первом бою. И даже Штауффенберг с его огромной энергией убеждения был теперь, похоже, бессилен что-либо сделать.

В коридоре к Эриху подошел лейтенант Йорк фон Вартенбург.

- Вы не находите, что все это начинает выглядеть как-то странно, - сказал он, закуривая. - Я, конечно, не специалист по государственным переворотам, но, по-моему, что-то мы делаем не так. Положим, кто из нас специалист... А вы-то, доктор, и вовсе зря ввязались - сидели бы лучше над своими молекулами.

- Что я больше всего люблю, Петер, так это получить хороший и своевременный совет. Слышали? - новый главнокомандующий все же приехал.

- Если вы имеете в виду Вицлебена, то он уже удалился.

- А ваш дядюшка говорит, что они с Беком сидят у Ольбрихта.

- Нет, уехал. Только что - я видел, Ольбрихт его провожал. И фельдмаршал сказал еще такую фразу: "Словом, пока не вижу необходимости; если что-либо изменится, вы знаете, где меня найти". Боюсь, старики начинают терять голову. Эрих, а вот по совести: вы сами допускали - в принципе - возможность успеха?

- Естественно. Примерно один шанс к двум.

- Вот как? Я, пожалуй, вообще не допускал. Понимаете, у меня с самого начала было ощущение... как бы это поточнее сказать... ну, если угодно - безнравственности всей этой затеи.

- Безнравственности? - переспросил Эрих.

- Вернее - недопустимости. Ведь, если разобраться, наш заговор - это не что иное, как попытка уйти от ответственности... Нет, я сейчас не о персональной ответственности каждого из нас, я имею в виду коллективную ответственность всего народа. Перед историей, перед собственной совестью...

- Народ вы оставьте, он в наших забавах не участвует. Говорите уж тогда об ответственности определенных кругов, определенного сословия.

- Как вам угодно, Эрих, можно сформулировать и так. Сословие ведь тоже часть народа, не правда ли. Так вот - теперь, когда война проиграна, нам вдруг захотелось, passez-moi le mot,* выскочить чистенькими и благоуханными из дерьма... в котором сидели десять лет, не особенно этим возмущаясь.

______________

* Извините за выражение (фр.).

- Ну, это кто как.

- Я не о возмущении шепотом. А многие ли протестовали вслух? Это ведь только теперь все становятся такими убежденными противниками диктатуры... Вот и представьте себе: затея наша удалась, Шикльгрубера убили, дюжину-другую его главных помощников расстреляли или попрятали по тюрьмам, а остальные - да помилуйте, остальные вообще ни в чем не виноваты, они лишь выполняли приказы! Сплошная идиллия, верно? Нет, доктор, так просто это не делается, Германии еще придется платить по счету, сполна и без скидок.

- Я вижу, вы там вокруг Мольтке все помешались на философии. Вполне возможно, что в плане высшей исторической справедливости все это верно - то, что вы говорите. Я никогда об этом не думал. Я не привык мыслить отвлеченными категориями, моя специальность - физика, без всяких "мета", и я отказываюсь понимать, почему немецкие женщины и дети должны искупать вину эсэсовцев, которые убивали женщин и детей в других странах...

- Да просто потому, что каждый народ заслуживает своего правительства, - сказал Йорк. - Вы говорите: никогда не думали. А задуматься стоит, доктор. Хотя бы над тем, почему именно мы, немцы, так охотно надели эсэсовскую форму и ринулись в эти "другие страны", объявив их своим жизненным пространством.

- А что, никто кроме нас не вел захватнических войн? И не совершал зверств на захваченных землях? Смелое утверждение, Йорк!

- Этого я не утверждаю. Но факт остается фактом: никто никогда не умел подчинить мораль долгу с такой легкостью, как это умеем мы. Скажи лишь немцу: "Сделай это, это твой долг!" - и он сделает что угодно, не задумываясь и без колебаний. Вспомните Хагена!

- Обер-лейтенанта фон Хагена? А что он еще натворил?

- Да нет, нет, - Йорк улыбнулся своей широкой мальчишеской улыбкой, показывая редкие зубы, крупные и неровные. - Я имею в виду того, из "Нибелунгов". Наш национальный герой Хаген фон Тронье, вернейший из верных, олицетворение германской верности - и в то же время подлый предатель, гнусно, изменнически убивший Зигфрида. Вспомните, как он выспрашивает Кримгильду про уязвимое место на теле ее мужа, просит нашить крестик - чтобы не сводить глаз, охранять, - и именно в этот пришитый ею крест, подкравшись сзади, всаживает копье. А ведь это идеальный рыцарь по отношению к своему сюзерену. Знаете, я не уверен, что подобного героя можно найти в эпосе какого-нибудь другого народа, - интересно было бы спросить у филологов. Зато у нас Хаген любим и воспет! Да, убийство вероломное, бесчестное, но ведь не почему-либо, а из чувства феодального долга, из верности королю Гунтеру - критерий сомнительный, но издавна понятный немцу; вот, кстати, откуда девиз на эсэсовских кинжалах: "Моя честь - верность". Нет, Эрих, тут все очень закономерно... и очень, к сожалению, по-германски. Мы теперь слишком многое склонны списывать на национал-социализм, более того - на личные качества Гитлера и людей из его ближайшего окружения. Все, мол, дело в них, это они растлили Германию...

- По-вашему, не растлили?

- Растлили, разумеется, какую-то часть - самых слабых, самых неустойчивых, но дело ведь не только в этом, неужели вы всерьез допускаете возможность того, что кучка негодяев за каких-то пять-шесть лет сумела изменить характер целой нации? Не логичнее ли предположить другое: что Гитлер разглядел в нашем национальном характере какие-то черты, позволившие ему осуществить задуманное, и что страна именно потому и пошла за ним, что его действия во многом опирались на эти очень проницательно угаданные им особенности национального характера... Мне больно это говорить, Эрих, я ведь тоже немец, но можно ли закрывать глаза на очевидное? Мы сегодня ужасаемся казням заложников в Лидице, в России, в этом французском городке недавно, как же его - Орадур, кажется. Вот, дескать, что творят эти палачи из СС! Но помилуйте, солдаты Клюка и Эммиха расстреливали заложников в Бельгии еще в августе четырнадцатого года, когда никаких СС не было и в помине. И капитан нашей подлодки, отдавший приказ торпедировать "Лузитанию", тоже не носил кокарды со свастикой - это был офицер кайзеровского флота, законопослушный и добропорядочный немец старого образца... Да, война идет рука об руку с преступлением, это закон общий, но мы, немцы, всегда как-то слишком уж торопимся его признать, как-то особенно легко подчиняем мораль и право соображениям военной необходимости... как ее понимают наши полководцы, кайзеры, фюреры, кто бы нами ни командовал. Вот это-то качество, боюсь, Гитлер в нас и угадал - и именно на нем построил свою программу тотального насилия... Прошу извинить - меня, кажется, зовут!

Эрих простился с ним рассеянным кивком. Да, если говорить о чертах национального характера, то вот и еще одна, подумал он. Сначала принимать все, или, точнее, ко всему относиться с одинаковым высокомерным безразличием, а потом вдруг спохватиться, опомниться и - в другую крайность, чуть ли не до полного самоуничижения: как мы до этого дошли, мы все варвары, у нас в крови наследственная склонность к преступлению, и пошло, и поехало... Какого черта! Он ведь и сам был таким же, так же высокомерно игнорировал "всякую там политику", но он хоть не станет теперь оправдывать себя глубокомысленными историко-филологическими экскурсами. Умный ведь человек этот Петер, а тут, смотрите, какую нашел убийственную аргументацию: все дело, оказывается, в том, что Хаген не по-рыцарски убил Зигфрида, после чего и стал немецким национальным героем. А не случись этого, на эсэсовских кинжалах что было бы вырезано - "Возлюби ближнего своего"? Тогда копал бы уж дальше в глубь веков - этак и у Арминия можно ведь отыскать подходящую подпорку для своего тезиса, у нашего достославного Германа Херуска... Ну, семейство! - дядька убивает фюрера, дабы оставить пример для потомков, племянник считает затею обреченной и ссылается на пример предков. Эрих пожал плечами и вернулся к приемную Ольбрихта.