Чтение 17–й страницы книги ~Эвакуатор~

Игорь поднял на него глаза, но промолчал.

- Я чего, отвлекаю? - испуганно спросил дядя Боря. - Ты это... ты внимания не обращай. Давай приземляйся, я подстрахую, если что.

- Да я сам, - сказал Игорь.

- О, какой вид-то от вас! - Дядя Боря подошел прямо к иллюминатору. - Красотишша! Ты смотри осторожно, Игорь, ты тормози! Чего-то мы ускорились, нет?

- Штатно все, - буркнул Игорь. Катьке тоже показалось, что они падают. Мимо пронеслись последние облака, какое-то время за окном не было ничего, кроме бледной синевы, а секунд через пять они вошли в слой густого, красно-бурого дыма и последние метров триста косо неслись сквозь него. Наконец раздался хруст, лейка вздрогнула и закрутилась вокруг оси. Дядя Боря рухнул на пол, Катьку вжало в кресло, Игорь изо всех сил давил обеими ногами на тормоза.

Прошло около минуты, прежде чем лейка, как "Музыкальный экспресс" в парке культуры, медленно остановилась. В ту же секунду снова ожила рация, и радушный женский голос принялся повторять новую фразу, подлинней предыдущей.

- Приветствуют, - сказал дядя Боря, силясь улыбнуться посеревшими губами. Его хорошо помотало по полу. - Ну, с мягкой посадочкой, с приятным прибытием.

- Что там? - спросила Катька.

- Всем выйти и двигаться на восьмой путь, соблюдая полное спокойствие, - перевел Игорь. - Руководство планеты приносит вам свои извинения за временные неудобства.

- А в чем они заключаются?

- Я знаю не больше твоего. Ладно, выпускай всех.

Катька пролезла в спальный отсек. Бабушка уже проснулась и терла руками глаза, Сереженька, как всегда, закрывал лицо рукой и не хотел вставать, Подуша хныкала, Майнат сидела неподвижно, обхватив себя за плечи и мрачно уставившись в угол. Беспокойней всех вел себя Лынгун. Он явно понимал в происходящем больше Игоря и Катьки, делал странные жесты - то обозначал как бы высокий купол над головой, то изображал крест, то надувал щеки и хлопал себя по ним.

- Ты все понимаешь? - спросила Катька.

Он яростно закивал.

- Тут - все? - тихо проговорила она.

Закивал снова.

- Все, как у нас?

Он завыл и замахал руками: хуже, хуже!

- Ну чего? - хрипло спросила бабушка. - Прилетели к Богу в рай?

- Все нормально, - сказала Катька. - Можно выходить. Нас уже ждут.

Люк открылся, и они вышли в горячий, дрожащий красный воздух, в едкий дым и кирпичную пыль своего нового пристанища.

- Жарко у вас тут, - сказал дядя Боря.

- У нас вообще всегда тепло, - невпопад отвечал Игорь.

Земля была усыпана осколками, обломками, прутьями, похожими на использованные стержни от электросварки; в воздухе висела густая пыль, и земля ощутимо вздрагивала.

- Неудачно сели, да? - понимающе спросил Сереженька. - Сломали чего-то?

- Нормально все, - тихо ответил Игорь.

- А чего... разрушений вокруг столько?

- Пока неизвестно, - ответила Катька. - Ты, Сереж, подожди. Ему надо все узнать, он потом обязательно расскажет.

Игорь бросил на нее быстрый благодарный взгляд.

- Ну и где восьмой путь? - бодро спросила Катька.

- Налево, - сказал Игорь. - Только идите осторожно, видимость плохая.

- Оно и видно, - кивнул дядя Боря. - Там чего, таможня, на восьмом-то?

- Раньше пересадка была, - чуть слышно ответил Игорь. - На альфу Центавра.

Не успели они сделать пяти шагов, как со всех сторон к ним устремились странные коричневые шары - Катька сначала приняла их за местную растительность, вроде перекати-поля, но всмотрелась и узнала зверьков. Крупные, маленькие и самые мелкие, дылыны, тыгыны и еще какие-то, названия которых она не знала, - они ползли к ним, жалобно переваливаясь на коротких ножках, испуганно вытаращив круглые глазки, виляя толстыми хвостами. Зверьков было очень много, они копошились вокруг, насколько хватало глаз; некоторые жалобно пищали. В красноватом тумане виднелись раскиданные повсюду кофры и опрокинутые чемоданы, очень похожие на земные.

Катька нагнулась и взяла на руки одного зверька. Он блаженно зажмурился, прижал короткие ушки-рожки и облизал ей руки.

- Брось, Кать, - тихо сказал Игорь. - Зачем это теперь? Это же деньги.

- Это не деньги, - ласково ответила Катька. - Это не деньги, Игорек. Это ценности.

Она нагибалась, брала новых и новых зверьков - они лизали ей туфли, карабкались вверх по ногам и умильно смотрели снизу вверх.

- Ишь, животные, - радостно сказал дядя Боря. - Это какие, Игорь?

- Так, - сказал Игорь, - грызуны.

- Голодные, что ль?

- Ничего, они могут долго не есть.

До Сереженьки, кажется, начало наконец доходить.

- Тут чего? - спросил он Катьку вполголоса. - Тут тоже, что ли?

- Похоже на то, - сказала Катька.

- Ну да, - согласился он. - Штык впереди - назад осади, но, Бога ради, что ж это сзади?!

Такими частушками и прибаутками он был набит под завязку, и прежде Катьку разозлила бы эта невинная хохма, но теперь она испытывала к мужу странную нежность, приступ солидарности. Ничего, он правильно реагировал. С чего она взяла, что Сереженька обязательно будет ныть? Сереженька был невыносим, когда вокруг все было нормально, но когда у всех все было плохо, он был стопроцентно в своей тарелке.

- Все в порядке, бабушка, - сказала Катька. - Ты как сама-то?

Бабушка молча кивнула, и по лицу ее Катька догадалась, что она тоже все поняла. Почему-то никого особенно не удивил именно такой оборот событий - все словно были к нему готовы заранее; только дядя Боря до сих пор ничего не понимал, да ему, кажется, было в самом деле без разницы - он был одинаково готов функционировать в любых обстоятельствах. Игорь о чем-то почти без слов, жестами и невразумительным мычанием договаривался с Лынгуном; тот успокоился и вполне разумно кивал.

Далеко впереди, метрах в двухстах, сквозь дымку вырисовывался мощный колонноподобный силуэт: огромная лейка, уходящая в невидимую высоту, стояла в конце платформы, и к ней, толкаясь, теряя вещи, распихивая нерасторопных, бежала слитная, монолитная толпа. Катька не могла разглядеть отдельных существ - кажется, они были в самом деле похожи на землян, но попадались среди них и совсем необычные, похожие то на сгустки дыма, то на стоящую вертикально змею, то на чернильную кляксу; все это шло, бежало, катилось, толкалось, прилипало к земле, отдиралось, снова волоклось в общем потоке, и от жалкого шествия шли физически осязаемые волны ужаса. Земля вибрировала от топота, и неслышный, ультразвуковой вой плыл над руинами вокзала - Игорь и Лынгун болезненно морщились, им-то он был внятен.

Неожиданно все тот же мягкий металлический голос донесся из динамика на покореженном столбе - столб погнулся, но динамик уцелел, только в голосе звучали теперь новые, повелительные обертона.

- Надо спешить, - перевел Игорь. - Эта ракета - последняя, больше рейсов не будет.

- А куда они летят? - спросила Катька. - На Землю?

- Нет, в эвакуацию.

- Куда?! Ты же говорил, что вокруг на двести парсеков нет жилых планет, кроме нас и вас...

- Есть резервная планета, - сказал Игорь. - Да их до черта вообще. Ты что, правда подумала, что их две? Вот центропупизм... Полно их.

- Вы что, просто всех нас взять не можете?

- Не можем, - сказал Игорь, опустив глаза.

- А вас всех, значит, отправить отсюда можете?

- А нас всех можем, - сказал он с вызовом.

- А мы, значит, низший сорт?

Он молчал, но тут к Катьке подскочил Лынгун. Выражение лица у него было неожиданно осмысленное, какого никогда не бывало на Земле, - жалкое, умоляющее, но разумное. Он тоненько выл и указывал на ракету, подпрыгивал, бежал на месте - по всему было видно, что умолял поторопиться.

- Он говорит, что мы не успеем, - перевел Игорь. - Говорит, потом все объяснит. Она правда сейчас стартует, Кать. Эта большая, не то что наша. Сейчас сказали, что она точно последняя. Не успеем ни черта, все тут сдохнем.

- Ну ладно, - сказала вдруг бабушка. - Сяду я, что ли, отдохну.

Она с великолепным спокойствием уселась на свой древний чемодан на колесиках и отерла пот со лба.

- Жарко, - сочувственно сказал дядя Боря.

- Кира Борисовна, - умоляюще произнес Игорь. - Ну еще чуть-чуть, милая моя, тут же двести метров...

- И никуда я не поеду, - бабушка вытащила из кармана сложенную вчетверо газету и теперь невозмутимо обмахивалась ею. - И в сорок первом году никуда не поехала, и сейчас никуда не поеду...

- Да ты ведь уже поехала сюда, - чуть не плача, обняла ее Катька. - Ну чего ты, дойдем...

- И сюда не надо было ехать, это мне Господь знак дает. Я сверху видала, ничего, жить можно. Нечего нам тут. Еще куда поедем, потом еще куда... Где родился, там пригодился. И тебе, Игорь, нечего. И так уж сколько лет родину не видел. Отца хошь повидать, мать...

- Отца у меня нет, - сказал Игорь, - а мать, скорее всего, уже в ракете. Да, действительно устал я чего-то...

Он сел у ног бабушки на чемодан и погладил платформу руками, как Штирлиц перед возвращением в Берлин.

- Очень я любил это место, - сказал он и задохнулся. - Столько раз возвращался сюда.

Мимо них с трудом, еле отрывая черное, дымное тело от усыпанного крошкой бетона, полз какой-то абориген - видимо, раненный, судя по липкому следу, тянувшемуся за ним. Он никак не поспевал за всеми, но страшно торопился. Может, его затоптали свои же, а может, он был куда-то ранен - по нему никак нельзя было понять, куда. Тело его было бесформенным и зыбким, и по нему все время бежала дрожь, словно перекатывались волны; весь он был устремлен к спасительной ракете, но силы покидали его, и наконец он безвольно растекся по перрону, продолжая вздрагивать и мелко зыбиться.

- Кто это? - спросила Катька.

- Метаморф. У нас много таких. Это вторая форма жизни, мы всегда уживались нормально. Они разные могут быть. Любую форму принимают.

- А сейчас что с ним?

- Ранен, наверное. Откуда я знаю.

Бабушка встала, раскрыла чемодан, достала оттуда ночную рубашку, быстро порвала ее на бинты, без тени брезгливости нагнулась к метаморфу и принялась его перевязывать. Она ловко пропустила полосу ткани под его скользкое тело, и еще, и еще раз, - тонкая льняная полоска сразу набухла черной слизью.

- Как вы его бинтуете? - спросил Игорь. - Это же метаморф, я говорю. Вы не знаете, где у него что...

- И-и, милый, - прокряхтела бабушка. - Я в сорок первом году не таких бинтовала.

Метаморф благодарно приподнял что-то и издал нежное урчание.

В эту секунду перрон содрогнулся, из-под огромной лейки вырвались языки пламени, и она медленно, чуть кренясь вправо, словно из нее собирались напоследок полить родную почву, пошла вверх, вверх, вверх - туда, где сквозь красный туман клопом ползло солнце. Солнце ползало по небу двумя клопами, вспомнила Катька. Откуда, собственно, я знаю эти стихи, кто написал их - и откуда знал? Почему оно двоится - не потому ли, что наблюдатель треснулся головой?

Но не успела утихнуть послестартовая вибрация, как на пятый перрон, куда полчаса назад приземлились они, тяжело рухнула бешено вертящаяся лейка поменьше. Взметая пыль, она еще некоторое время крутилась в дыму, потом замерла, и из откинувшегося люка вышел пожилой мужик вполне земного вида, в военной форме, знаков различия на которой в тумане не было видно. Следом за ним на перрон легко выпрыгнула Любовь Сергеевна.

- Мать? - не поверил глазам Сереженька. - Ма-ать! - заорал он и бросился назад, к пятой платформе.

- Маленький мой! - всплеснула руками Любовь Сергеевна и устремилась ему навстречу.

- Вот он, военный летчик-то, - радостно сказал дядя Боря. - Вот оно все и встретились. И хорошо.

Любовь Сергеевна тискала и тормошила сонную Подушу, обнимала нашего мужа и радостно делилась подробностями путешествия.

- И совершенно не укачало! - торжествующе добавляла она. - Ты представляешь, в машине всегда укачивало, а тут - совсем ничего! Владимир Иванович замечательно вел. Я не думала даже, что он так умеет.

Тот, кого она называла Владимиром Ивановичем, четким военным шагом приближался к их маленькой компании.

- Честь имею, - сказал он сухо. - Эвакуатор Велехов. Так вам будет проще меня называть.

Он обернулся к Игорю и быстро хлопнул себя левой рукой по сгибу правой. Странное приветствие, подумала Катька. На земле этот жест имел совершенно другой смысл - какой-то у нас действительно мир наоборот... Игорь так серьезно отдал честь в ответ - то есть опять-таки согнул левую руку и так далее, - что Катька, не удержавшись, прыснула. Эвакуаторы не обратили на нее никакого внимания. Самое удивительное, что Лынгун неумело повторил приветствие, и военный летчик Велехов потрепал его по волосам.

- Ыулун тыгырык, - сказал он снисходительно. - Ыукур тырыдык, ылын ыс?

- Как же, как же, - сквозь зубы ответил Игорь по-русски. - Напишешь ты теперь на него представление. Кому вы хотите писать представление, полковник? Вы тут, кажется, старший по званию, если только не прилетит Кракатук с инспекцией...

- Держите себя в руках, капитан, - с искусственной белогвардейской брезгливостью, всегда столь отвратительной в советских фильмах о гибели белой армии, процедил Велехов. - Чемодан вокзал, ювенес дум сумус!

- Говорите, пожалуйста, по-русски, - бросил Игорь. - Люди кругом.

- Вам угодно по-русски? - язвительно осведомился Велехов. - Не будьте бабой, капитан! Я объявляю вам взыскание!

- Эк вы в России набрались, - усмехнулся Игорь. - Давайте меня, может, сразу того - в расход? Свой в своего всегда попадет? Даешь перенос русских традиций на родную почву! Сделаем самоистребление лозунгом момента - самое время, десять человек осталось!

Велехов помолчал, потом хлопнул Игоря по плечу.

- И то сказать, капитан. Как-то я оскотинился. Простите, ребята, - обратился он персонально к дяде Васе.

- Да чего там, все свои, - пожал плечами дядя Боря.

- Что делать будем, капитан? Я на посадке копулятор помял, на Центавра не долечу.

- Ничего, полковник, починим, - сказал Игорь кисло.

- Ты сам-то как, нормалек?

- Штатно.

- Ну, ты ас. Про тебя легенды ходили.

- Я вот что хотела уточнить, - сказала Катька, обретя наконец дар речи. - Может, хоть вы объясните, полковник, а то в последнее время Игорь как-то не того... трудности перевода... Вы не объясните, как это вышло, что в России работали три эвакуатора - и все трое прибились, в сущности, к одной семье?

- Ну, почему к одной, - нахмурился полковник. - Во-первых, большинство эвакуированных уже отбыли вместе с нашим коренным населением. От вас все-таки взяли довольно много народу. Это мы все с вами задержались по независящим от нас обстоятельствам... Во-вторых, у меня там в анабиозе еще шесть человек, я даже немножко перегрузился...

- Очень милые люди! - воскликнула Любовь Сергеевна. - Моя портниха, мой протезист, мой пациент с мамой... Мой ветеринар с женой... Кстати, эта портниха - милейший человек, я тебе говорила, - Колпашева!

Катька пошатнулась.

- Ты чего? - спросил Игорь.

- Ничего. Тошнит.

Любовь Сергеевна в упор посмотрела на нее и - Катька поклялась бы в этом на Библии - злорадно подмигнула с тем полным пониманием ситуации, какое всегда отличало тупых и хитрых людей, хтонические сущности, близкие к подземному миру и находящихся с ним в заговоре. Ты думала убежать, дорогая моя? Добро пожаловать в рай. Тебя там встретит Колпашева. И кто, собственно, нам внушил, будто нам известны критерии отбора? Допустим, нам нечеловечески повезло и мы угодны Господу. Мы расставляем чемоданы земных впечатлений, раскладываем пачки любимых воспоминаний (отчего-то мне кажется, что этот призрачный багаж сразу же начинает просвечивать, истаивать, разлагаться под пальцами, стоит нам попасть туда, где и без того Есть Все), - и тут навстречу нам выходит некто смутно знакомый, некто, кого мы сразу узнаем даже после мучительных пертурбаций светлого часа: наш главный мучитель, который у каждого свой, исчадие ада, наш страшный антидвойник, антипод, знающий про нас все-все-все, потому что мы из вещества, а он из антивещества; так что же, его тоже взяли? Ну конечно! Откуда мы знаем, вдруг он святой? Можно было бы перенести, если б мы оказались в аду, а он в раю: это по крайней мере подтверждало бы наличие некоей системы ценностей, в которой мы на одном полюсе, а абсолютное зло на другом. Но перенести факт, что наши столь принципиальные различия до такой степени безразличны Господу, допустить, что внятного нам критерия вообще нет, а потому все наши нравственные принципы и догадки о природе вещей не стоят ломаного гроша, - человеку в самом деле нелегко, и оттого происходящее поразило Катьку много сильней, чем разрушенный вокзал и красный туман на месте рая. Если вдуматься, никакого другого рая она и не заслужила, да и вряд ли ей было бы хорошо там, где все слишком хорошо. Наш рай - там, где уже случилось все, что может случиться, где нечего ждать и бояться, не с чем резонировать нашей скрытой внутренней трещиной; Господи, сделай так, чтобы Все Уже Случилось - и я могла не тратить души на засасывающий, воронкообразный страх; душа может мне пригодиться и для иных целей! Да, в таком раю, пожалуй, мне будет уютней, чем под хрустальным куполом; но как же я не учла, что у семейства Колпашевых только такие представления о рае, потому что для этих людей нет иного счастья, кроме известия о том, что у соседа сдохла корова, а на Альфе Козерога рухнул мир! О, в этом раю они разгуляются, в разрухе их некому будет остановить; в классе у меня всегда мог найтись нежданный заступник, или учитель вошел бы в критический момент, и все-таки рядом, через улицу, были родители, - кто спасет меня здесь, неужели Игорь, беспомощный ангел-хранитель, чей мир только что разлетелся в клочья? До меня ли ему здесь, Господи помилуй! Здесь-то Колпашева натешится надо мной. Катька в ужасе обвела глазами жалкую толпу на перроне, но здесь кто-то словно взял ее душу за руку, если такое было возможно. На нее внимательно и доброжелательно смотрели, и источник этого взгляда был ей покамест неясен. Бабушка? Но бабушка сидела рядом, безразличная и уставшая; смотрел кто-то другой, от кого она меньше всего могла ожидать поддержки. Это был Лынгун, чей взгляд был теперь осмыслен и почти осязаем. Этим взглядом он словно гладил ее, и Катька благодарно кивнула.

- Господи, а как же псоу? Псоу, Боже мой, где псоу?! - пронзительно вскричала Любовь Сергеевна.

- Успокойся, кис, - мягко сказал полковник. - Он никуда не убежит, я всех задраил.

Велехов почесал в затылке и пристально посмотрел на Катьку.

- А к вашему вопросу об одной семье... Что ж, приходится признать, что в нынешнем состоянии страны... приличных людей в самом деле было немного. И все они так или иначе группировались... ммм... в одном кругу...

- Ну! - радостно воскликнул дядя Боря. - Гора с горой не сходится, а человек с человеком запросто!

Лынгун радостно захохотал. Катька никогда еще не видела его смеющимся. Земля вздрогнула - на пятый перрон, рядом с первыми двумя, плюхнулась еще одна лейка.

- Это последняя, - сказал полковник. - Майор Тылык, из Штатов. Остальные успели. Как же это мы с вами так тормознули, ребята? Я еще понимаю, что россияне задержались, - с ними всегда проблем не оберешься. - Но этот-то что? Приличная страна же, на самом деле.

- Человека искал, вероятно, - хмуро сказал Сереженька.

Полковник взглянул на него с неудовольствием. Что поделать, надо было привыкать к новому сыну.

И тут Игорь завыл, опустившись на перрон и закрыв лицо руками. Он выл яростно, с надрывом, на одной ноте.

- Господи Боже мой! - кричал он. - Господи, какая была планета! Загубили, все загубили, а чего ради?! Ради мерзкой какой-нибудь ерунды, гнусной глупости, вонючего тщеславия! Сволочи, сволочи, лучших людей разослали спасать других, а сами погубили все, все! Господи, как же было не понять - где нам учить других, нам бы с собой справиться! Что же тут такое было, полковник? Кто же этого всего не уберег?

Велехов молчал, мрачно покашливая. Игорь раскачивался из стороны в сторону.

- Какие сады, Господи! Какие леса! Горы какие! И если бы только горы - сколько всего руками сделано! Какие дома, кинозалы, вокзал какой! Библиотеки, галереи! Кырылык крытый, кырылык открытый, залы для тургынгун, рыскылкун, ойок-кырыл! Бырст, бырст! Оголопуп, колотур, корлокут! Как все любили друг друга, Господи, как берегли, как перед всем оказались беззащитны! Все невмешательство, невмешательство... Стырп, утутурс, полный, полный урулус! Кракатук, Аделаида, Тылынгун, аты-баты-эники-клец?!

В этот момент Катька понимала язык. Это значило "Для чего вы оставили нас?".

С врезавшейся в перрон третьей лейки смотрели оцепенелые америкосы.

11.

Прозрачные орлы больше не пели, белые вороны не издавали своих нежнейших звуков, длинношеие слоны не забредали на окраины городов. Все здесь было для человека, а человека больше не было. Земляне не в счет.

Здесь птицы не поют, деревья не растут. Перестали звенеть лиловые колокольчики, не плясали у поверхности вод четыреконечные морские звезды. Только фрукты зрели и наливались, потому что не могли свернуть этого процесса. Но и для фруктов, наверное, это был последний сезон.

На второй день Игорь сводил Катьку в церковь. Церковь была высокая, пирамидальной формы, похожая на искусственную елку "Интэко" в районе Курского вокзала. Она была построена из очень дорогого и жаропрочного материала, а потому не пострадала в огне. Было что-то особенно жалкое в том, как бородатый Кракатук, длинноволосая Аделаида и маленький Тылынгун, все очень похожие друг на друга, с глазами навыкате и припухшей нижней губой, смотрали на входящих. Кажется, они смотрели на них с надеждой. Катька постояла у колыбели Тылынгуна, хотела положить ему записку, но вспомнила, что не знает языка. Тылынгун вряд ли понимал по-русски. Впрочем, как выяснилось, по-альфовски он тоже не понимал.

Но что удивительно, - все как-то устроилось, и в самом скором времени. Катьке иногда даже казалось, что эвакуаторы все-таки знали друг о друге и находились в тайном сговоре. С помощью Любови Сергеевны они обеспечили себя риэлтором, стоматологом, ветеринаром, бабушка вообще была мастером на все руки, дядя Боря с поразительной легкостью осваивал любую технику, Майнат великолепно взрывала все, что двигалось и не двигалось, и даже у Сереженьки был уникальный талант - представьте себе, пригодился его строительный навык, чудесная способность созидать неожиданные вещи из запчастей, совершенно к тому не предназначенных. Он прекрасно строил жилища из обломков - большая часть домов в столице оказалась категорически непригодна для жилья, альфовцы умудрились как-то уж очень безжалостно расхреначить свою планету, и все это в считанные дни; поистине они во всем были впереди - в том числе и в разрушительных технологиях. Некоторые дома выглядели вполне целыми, но все перекрытия внутри обратились в труху, так что селиться можно было только в малоэтажных коттеджах с железобетонными перекрытиями, которые риэлтор наметанным взглядом мастерски выцеплял среди остальных строений. В обычные здания лучше было даже не заходить - все могло сложиться карточным домиком от малейшего сотрясения, или все двадцать пять этажей обрушивались на неосторожного посетителя; риэлтор четко определял, где жить, а наш Сереженька подлатывал потолки, заделывал дырки в стенах и при помощи дяди Бори залатывал водопровод. Во всем, что он делал, был какой-то странный дефект: он ничего не умел строить просто так, с нуля, но мастерски латал, чинил, ставил заплатки - то есть приводил в порядок то, что уже было сделано до него. На Земле проблема была в том, что всякое дело приходилось делать самому - а Сереженька умел восстанавливать только то, что было уже разрушено. Так восстановил он катькину жизнь, пока ее не разрушил эвакуатор, на этот раз окончательно; так чинил свои вечные домики, переплетал веточки и клеил аппликации из чего попало. В его руках сломанные вещи обретали вторую жизнь - пусть они были уже невосстановимы в прежнем виде, зато в новом выглядели презентабельно и даже как-то задорно: вот, мол, на нас поставили крест, а мы еще очень даже ничего! На новой планете задача его облегчалась тем, что предназначения почти всех здешних вещей он не знал, и Игорь только головой качал, глядя, как Сереженька скрепляет провода с помощью щипцов для колки орехов, подпирает стены специальными звукозаписывающими панелями или конопатит щели гигиеническими прокладками.

Полковник Велехов занялся военной подготовкой. На планете, в самом деле, было это как-то запущено. Альфа далеко не соответствовала своему гордому названию. Как угодно, а кое-что из земного опыта следовало сюда привнести - может, теперь планета сможет противостоять внешнему натиску или внутреннему кризису, а то и обоим вместе, как было в этот раз. Не зря же он сделал блистательную карьеру в российских войсках. Полковник Велехов устроил для всех обязательную физзарядку - не показушную, как в российской армии, а тщательно продуманную; вместо бегов с полной выкладкой и тупой маршировки ввел комплекс упражнений по биомеханике, которую разучил при помощи Любови Сергеевны, а по вечерам писал устав гарнизонной и караульной службы. Он придумал даже элитное подразделение "Альфа", в честь родного солнышка, но пока не мог его укомплектовать, потому что Игорь, пользуясь непременным правом любого эвакуатора, от тренировок наотрез отказался, а дядя Боря не подходил по возрасту, да и других занятий у него хватало. Покамест он отводил душу, по-суворовски воспитывая Лынгуна. Правда, у него имелся резерв - десяток американских тинейджеров, которых привез полковник Тылык на третьей лейке.

Полковник Тылык, не подумайте плохого, очень любил детей. Он честно пытался действовать по науке, отбирая среди американцев образцовых представителей всех земных рас - ведь именно в Штатах, в плавильном котле, можно было встретить их всех на сравнительно обозримом расстоянии; он долго мучился, собирая свою коллекцию, но потом всех оставил на Земле, а спас в полном составе семью Стоунов, воспитывавшую семерых приемных детей и трех своих. Стоуны были евангелистами и много занимались благотворительностью. По основной специальности Пол Стоун был геологом, а его жена - поварихой, так что колония выживших пополнилась знатоком полезных ископаемых и отличной кухаркой. Что до многонационального и пестрого детского коллектива, эти дети могли со временем дать жизнь новому населению планеты - потому что бросать ее просто так было жалко, да и починить копулятор в лейке Велехова оказалось практически невозможно; надо было сваривать новый, а это требовало времени.

Бабушка на всех готовила, разбила огородик, договаривалась с цветами и плодами - и пара лиловых колокольчиков нехотя зацвела у нее, сначала выпустив из потрескавшейся почвы зеленый побег, а потом плавно развернув его в лиловую ароматную воронку. Из воронки пахло гарью, но с каждым днем слабей, и даже начинал пробиваться какой-тоновый аромат, немного похожий на "Ландыш серебристый". Чтобы окончательно чувствовать себя дома, бабушка выгородила на окраине столицы четурехугольный участок земли, сама сбила крест из двух обломков чего-то непонятного (Игорь утверждал, что это лопасти разбившегося выртылета) и написала на нем: "Кузнецов Игорь Алексеевич. 1912 - 1993". Теперь у нее была могила деда, и можно было ухаживать за ней, совершенно как в Брянске.

Даже Подуша нашла себя, сделавшись фактической хозяйкой зверофермы, которую разбили на окраине столицы, на бывшем открытом стадионе для игры в тургынгун. Из былысок для тургынгуна соорудили загончики, туртышки превратили в кормушки, а прушки - в поилки.

Прушка - такая штука, в общем, тебе не понять.

Мне не понять? Почему это мне не понять? Может, ты скажешь, что я и в тургынгун не умею играть?

Конечно, не умеешь. Из-за этого в школе все над тобой издевались.

Послушай, что ты вечно распространяешь свою биографию на других? Никто никогда надо мной не издевался в школе, ты поняла?

Конечно, конечно, милый. Но, может, тогда ты все-таки объяснишь мне, как играют в тургынгун?

Пожалуйста, хотя в седьмом часу утра у меня плохо варит голова. Значит, так. Играют две команды по восемнадцать человек. Площадка разгорожена на две части. Цель игры - загнать тургын в гун, подвешенный к гун-крынке. В левой руке у каждого - туртышка, в правой - прушка. Ни в коем случае нельзя менять их местами. Туртышка обладает гундышными свойствами, а прушка - дордушными. Если правильно гундышить и изобретательно дордушить тургын, он попадает в гун. Важно также защитить свой гун от атаки противника, и этим занимается так называемый гункипер, в качестве которого я обычно и гунил в школе. У меня был номер один, я страшно гордился собой.

Тебе не кажется, что получился какой-то квиддич?

Сама ты квиддич, в квиддич играют на метле, а у нас туртышки.

Хорошо, хорошо, милый, я вся внимание.