АЛФАВИТНЫЙ УКАЗАТЕЛЬ КНИГ |
|
|
АЛФАВИТНЫЙ УКАЗАТЕЛЬ АВТОРОВ |
|
|
|
Константин молча вздохнул, мрачно глянул на толпу, которую от пленных князей отделял уже не один ряд ратников, а два, да еще и третий тут же набегал, выстраиваясь, и поднял руку. Мгновение одно отделяло гул возмущения от рева негодования, но князь успел в эту оставшуюся секундочку крикнуть зычно, так чтобы все услыхали:
– За зло, учиненное вольным рязанским людям, всех четверых повелеваю повесить.
– Князей?! Повесить?! – ахнул самый молодой из них, лицом на степняка похожий.
– Был ты князем. А ныне ты тать шатучий, – сурово ответил Константин вдогон.
Князей уже быстробыстро, почти волоком, тащили к ближайшим дубам, а трое дружинников сноровисто прилаживали веревки на ветвях. Потом к воинам, которые волокли князей, подбежал воевода, чтото сказал им вполголоса и вновь метнулся к князю.
– Костя, – склонившись к самому уху друга, зашептал он жарко. – Нельзя их вешать. Ну, выпори их, деньги сдери, в тюрьму засунь, то есть в поруб, но только не вешай.
– Поздно, – сурово ответил Константин, кивая на толпу, которая ревела и шла грудью напролом, заставляя дружинников шаг за шагом пятиться назад. – Смотри, что творится. Озверел народ.
– У меня здесь почти сотня. Удержим. Копий с мечами побоятся – не полезут.
– Они уже ослепли от гнева, так что на все пойдут. Сейчас, чтобы их остановить, без крови уже не обойтись. А они и так пострадали. Так что или мы сами князей вздернем, или через минуту крестьяне это сделают. Как видишь, выбор невелик.
Напор толпы и впрямь заметно ослабел, едва только первый из князей закачался на толстой дубовой ветви.
– Маманя, – жалобно пискнул младший Мстиславич.
– Попомнят тебе это отец мой, и мать моя Свобода Кончаковна, и брат мой, Изяслав тоже, – успел выкрикнуть похожий на половца князь Всеволод Владимирович.
– Жди оместников, княже, – это уже крик Мстислава Глебовича раздался, после чего еще одна ветвь закачалась под тяжестью человеческого тела
Андрей Всеволодович ничего не сказал напоследок. Молча на тот свет ушел.
– Правосудие и справедливость, Слава, – вещи очень разные. По закону они и впрямь могли бы от меня откупом отделаться. Только, знаешь ли, мне почемуто больше справедливость по душе. Вот как эта. – Он показал на болтающихся в петлях князей. – Все согласно библии: око за око, кровь за кровь, смерть за смерть.
– Ты президент – тебе видней, – вздохнул воевода, сокрушенно глядя на князей, чьи тела продолжали мерно раскачиваться на дубовых ветвях.
– А ты тут не намекай этим словом, – жестко обрезал Константин. – Я слюни распускать и моратории на смертную казнь вводить не собираюсь, так что защитником убийц все равно никогда не стану. И никакой отец Николай никогда от меня пощады для подонков и мерзавцев не выпросит.
– Ты думаешь, мне их жаль? – хмыкнул Вячеслав. – Тут совсем другое. Я ж тебе говорил, что не готова у меня еще армия. Год нужен. А ты четырех сыновей у четырех отцов на веревку. Теперь все. Жди ответного привета. Потому я и расстроился. Тебе сейчас осталось для полного кайфа вон того придурка в рясе рядышком с ними подвесить – и считай, что коалиция будет еще и идейно вооружена.
– А он, между прочим, самый главный козел и есть, – философски разглядывая одиноко стоящего попика, заметил Константин.
– Не хуже тебя понимаю. Только с одной поправкой – козел, но не самый главный. Вспомника донесения из Переяславского княжества и сразу поймешь, кто из ху.
– А все равно он скотина, – брезгливо поморщился Константин.
– Но в рясе, – не отступился Вячеслав.
А толпа все никак не могла угомониться, продолжая, хотя уже не с той силой, напирать на цепь дружинников. Только теперь ее гнев был обращен на последнего из виновников случившейся трагедии, который еще оставался в живых.
За это непродолжительное время поведение попика успело разительно перемениться. Бывает, когда неробкого десятка человек в последние минуты перед смертью вдруг униженно плюхается перед своими судьями на колени, начинает целовать им ноги и униженно вымаливать себе жизнь.
Но бывает и иное. Священник, который вроде бы не отличался особой храбростью, вдруг поняв, что истекают последние часы, если не минуты его жизни, неожиданно преобразился. Раньше он прятался за спины князей, не желая привлекать к себе всеобщего внимания, зато сейчас, когда укрываться стало не за кем, гордо вскинул голову и с ненавистью посмотрел на князя.
Константин вздохнул устало, встал с лавки и неспешно пошел к нему. «Никак этот зверь самолично терзать меня сейчас учнет», – мелькнула испуганная мыслишка, но отец Варфоломей, а именно так звали священника, усилием воли отогнал ее прочь и принялся почти беззвучно читать отходную молитву, настраиваясь на тяжкие муки во имя господа, за которого и пострадать должно быть сладко.
Жалел он сейчас только об одном. Дело в том, что его слабый кишечник в минуты очень сильных душевных волнений не желал слушать никаких увещеваний хозяина и опоражнивался самопроизвольно, причем вместе с мочевым пузырем. Иной раз ему удавалось справиться со своим организмом, неимоверным усилием воли заставив его сдержаться, но такое было далеко не всегда. Сейчас как раз не получилось.
За это ему сейчас больше всего и переживалось. Тоскливо становилось, что князь навряд ли поверит, будто он, отец Варфоломей, готов принять предстоящую мученическую смерть легко и с улыбкой. Да и кто бы на его месте поверил, учуяв эдакий запашок. «Хоть бы уж сразу пришиб», – подумал уныло попик.
Однако он почти сразу понял, что князь идет совсем не к нему, а к жене кузнеца, которая продолжала растерянно сидеть на снегу. Она даже не вытирала кровь, струившуюся у нее изо рта, – острый кованый носок княжеского сапога здорово разбил ей губы.
Константин на ходу достал из кармана платок, еще и порадоваться успел, какой он молодец, что уже с год как повелел, чтобы на всех его штанах карманы сделали. Мелочь, конечно, но постоянно в калиту, висящую на поясе, то бишь средневековую барсетку, лазить ему было както несподручно. К тому же здесь она была значительно более неуклюжей и громоздкой, чем в двадцатом веке, – замучаешься ковыряться. Да и непривычен к ним был бывший учитель истории Константин Орешкин. Карман всетаки проще и сподручнее. Вот и пригодился ныне в очередной раз.
Подойдя, присел на корточки рядом, заботливо стер кровь с ее лица, сунул в руку платок и помог подняться.
– Загваздаю я его совсем, княже. Лучше уж снегом. Да оно и привычнее, – както беспомощно улыбнулась кузнечиха и протянула жалобно, почти подетски: – За что он меня такто?
– Черна была его душа, и бес гордыни крепко обуял ее, – нашелся Константин, прикинув, что бы сказал на его месте отец Николай. – Не держи на него зла. Он теперь все равно далеко – перед богом ответ дает за все свои злодеяния, – и добавил: – А крест ты все же прибери. Не ожесточайся душой.
– Я прибрала, – послушно закивала женщина и, разжав правый кулак, показала крестик Константину. – Ты уж не серчай, княже, на словеса мои глупые. Со зла я наговорила, – повинилась она, пока он провожал ее подальше от притихшей толпы, внимательно наблюдавшей за ними.
Отведя женщину метров за пятьдесят, Константин жестом подозвал к себе ближайшего дружинника и коротко приказал:
– До самого дома доведи.
Возвращаясь назад, князь с неудовольствием заметил, что умолкнувшая было толпа вновь начала гудеть, с ненавистью глядя, на священника и вновь распаляя себя до той крайней точки, когда становится плевать на все.
– Изза тебя все, проклятущий! Если бы не ты! Ишь, стоит, будто ни причем! – слышались отдельные возгласы.
– Ну и сволочь же ты, батюшка, – хмуро заметил бледному отцу Варфоломею Константин, останавливаясь подле священника и поворачиваясь к толпе.
– Упаси, господи, от язычников поганых, ибо сатана, в их души вселяясь, норовит служителя твоего растерзати. Не допусти, господи, но ежели будет на то воля твоя, то пошли смерть скорую… – донесся до Константина приглушенный торопливый шепот священника.
– Каешься, поганец? – вздохнул Константин.
– Каюсь, ибо грешен есмь, аки и мы все, рабы господни, – сурово ответствовал попик.
– Врешь, собака. Может, ты сам из них, но вот меня в рабы не записывай. И на бога не греши. Ему рабы не нужны. Не для того он нас, людей, создал. – И Константин брезгливо сморщился от густого смачного запаха испражнений, явственно проистекающих от отца Варфоломея.
«Даже смерть принять как следует и то не может», – подумал он и отошел на пару шагов в сторону, но тут неплохая идея пришла ему в голову.
Князь поднял руку, требуя тишины, и обратился к толпе, которая тут же притихла:
– Сей служитель божий сана своего не достоин. Но рясу с него содрать и покарать, подобно тем, что сейчас на дубах висят, я не могу. Нет у меня такой власти.
Толпа опять взревела. Пришлось снова поднимать вверх руку и продолжить после паузы, дождавшись, когда люди хоть немного угомонятся:
– Мыслю я, что епископ, в чьей епархии служит этот поп, узнав, что и как было, сам на него кару суровую наложит, а монастырская темница пострашнее будет, чем на веревке сдохнуть. Тутто все быстро, раз – и готово. Верно я говорю? – и сразу, не дожидаясь ответа, продолжил: – А он же, недостойный, заслуживает куда более страшной казни за все то, что содеял. Правильно? – Он и на этот раз не спешил, дождалсятаки недружных отдельных выкриков:
– Верно сказываешь, княже!
– Чтоб помучился, проклятый!
– Пусть в мучениях издохнет!
– Подольше чтоб!
Снова переждав немного, Константин продолжил:
– А раз вы со мной согласны, стало быть, мы с вами так и поступим – отправим его к епископу на покаяние, дабы тот его и наказал. А чтобы он не сбрехал чего, я вдогон еще и грамотку пошлю с описанием всех бед, кои приключились с вами по его вине. Такто оно вернее будет. А то ведь он, собака лукавая, самто обязательно соврет, правильно?
Князь вновь дождался одобрительных голосов и только после этого повел свою речь дальше:
– Нынче же мы его и отправим в путьдорогу, в том я свое княжеское слово даю. Пешийто путь долог, а на коня с собой рядом ни один дружинник его не усадит, потому как обгадился он и дух с него идет мерзкий, – и пожаловался сокрушенно: – Вамто хорошо, вы от него далече. А я рядом, так что чую, – и заключил с улыбкой: – Одно слово – поганец.
В толпе заулыбались, а коегде раздались сдержанные смешки.
Даже физически ощущалось, как начинает спадать, смываемое ручьями смеха, напряжение. Гнев и злость, ярость и ненависть растворялись в хохоте, особенно усилившемся после того, как одна из шустрых молодок резво поднырнула под перекрестья копий, преграждавших дорогу, быстренько подскочила вплотную к попику и тут же отвернулась от него, демонстративно зажав нос пальцами.
– Ой, бабоньки, а он ведь и взаправду воняет. Да как сильното! – И с веселым визгом, не убирая рук от носа, кинулась обратно в толпу.
– Еще есть желающие принюхаться? – громко спросил князь и повелительно махнул дружинникам. – Вход свободный.
Те опустили копья, однако желающих все равно не нашлось. Толпа, продолжая смеяться, стала постепенно расходиться по домам.
– Ну, кажется, разрядил малость обстановку, – вздохнул Константин с облегчением и горделиво посмотрел на Вячеслава. – Учись, орел!
– Ты гений, княже. Обуздать разъяренную толпу – это талант нужен, – искренне заметил воевода.
– Не обуздать, – поправил князь. – Это как раз бессмысленно. На такое вообще никто не способен. Ее можно либо разогнать, либо возглавить. Но разгонять – без мечей не обойтись, а посему я ее возглавил и постарался повести за собой, на ходу меняя направление ее движения в нужную для меня сторону.
– Грешно смеяться над слабостями телесными, особливо ежели сам человек над ними не властен, – раздался вдруг сзади голос священника.
– Он мне еще и замечания будет делать! – возмутился Константин. – Да я тебя, чтоб ты знал, этой насмешкой от смертной казни спас! А теперь слушай меня и очень внимательно, – жестко произнес князь. – Кстати, как там тебя кличут?
– Отец Варфоломей я, – непримиримо, даже почти враждебно ответил тот.
– Вот он и устроил здесь Варфоломеевский день, – блеснул эрудицией Вячеслав.
– Для начала посмотри, сколько здесь трупов, – князь широким жестом обвел лежащих на снегу покойников, – а теперь погляди, сколько на ветвях болтается, – указал он на деревья и подытожил: – И все это именно твоя работа, ибо ты – самый главный подстрекатель. Так что веревку ты намного больше других заслужил. Ох, как жаль, что ряса на тебе, иначе я бы тебя самого первого повелел вздернуть. Но запомни мои слова, поп, и крепко запомни. Второй раз станешь людей на зло подстрекать – и ряса тебя не защитит. Крови твоей не пролью – пачкаться не хочу. Черная она у тебя, недобрая. Но и в живых тебе не бывать. Повешу сразу, потому что если разобраться по уму, то ты и есть самый главный христопродавец. Уразумел?
Отец Варфоломей угрюмо промолчал, явно не желая вступать в дискуссию, но всем своим видом выражая несогласие со словами князя.
– Короче, так, – вздохнул Константин. – Давайка ноги в руки и пошел вон, прощелыга. Дуй, пока цел, по дороге в Рязань. Там покаешься в грехах тяжких и самолично потребуешь, чтоб тебя заперли в темнице. Будешь там сидеть на хлебе и воде до суда епископского.
Он тут же мысленно прикинул, что до приезда отца Николая из Никеи пройдет еще не меньше полугода, так что этот гад еще вдоволь успеет насидеться на голодном пайке, дожидаясь решения епископа.
Константин же самолично проинструктирует всех ответственных за монастырские казематы, чтобы кроме хлеба с водой этому паршивцу в обгаженной рясе ничего не давали. Авось не поумнеет, так хоть притихнет с голодухи.
– Одного не пойму, – кашлянув деликатно, уточнил отец Варфоломей. – Зачем ты мне в Рязань идти велишь, княже, когда надобно в Чернигов?
– Это почему еще? – не понял Константин.
– Так селището енто к черниговской епархии относится, – независимо пожал плечами попик. – Стало быть, и епитимию на меня должен накладывать владыка Митрофан.
Это резко меняло все планы. Константин не знал, кто такой владыка Митрофан, но зато прекрасно представлял, что, а главное как, может рассказать о случившемся этот тщедушный человечек. Да еще усмешка какаято подлая на губах у него промелькнула. Ох, не к добру она. Словом, нужно было все срочно менять.
* * *
В то же лето 6726е, индикта шестого, в месяц просинец, приехали в селище Залесье четыре княжича из Чернигова и один из НовгородаСеверскаго по просьбе попа отца Варфоломея, дабы язычников злобных, кои в том селе обитали, в веру православную обратити.
Константин же избиша их со дружинами и повесиша яко злодеев, тела же отдаша опосля отцам оных и рек им в злобе окаянной: «Дайте срок и с вами тако же вчиню, егда осильнею».
О ту пору прозваша резанского князя люди на Руси Константиномкнязеубойцей, ибо он черную славу Святополка Окаяннаго затмиша и умалиша, бо тот токмо в смерти трех братиев повинен бысть, Константин же – сочтем, помолясь – токмо под Исадами девятерых погубил, да Глебастрастотерпца еще, да прибавь четверых князей владимиросуздальских, да двух муромских. К им же новые мученики прибавились, числом пятеро и тако общим числом два десятка и еще одного имеем.
Из СуздальскоФиларетовской летописи 1236 года. Издание Российской академии наук. СПб., 1817
* * *
Анализируя летописный материал того времени, можно сказать, что свою экспансию на запад Константин попробовал было начать, согласно некоторым летописям, уже зимой 1219 года. Предлог для этого был вполне подходящий и наиболее распространенный в те времена, причем не только на Руси – предотвратить дальнейшие рубежные споры и провокации со стороны соседей.
Но тут его ждала неудача. Сил оказалось недостаточно, и рязанцы потерпели поражение. С досады Константин приказал умертвить четырех молодых княжичей, захваченных в плен.
Почему он так жестоко поступил с ними? Ни в малейшей степени не пытаясь оправдать рязанского князя, замечу лишь, что он, возможно, попросту не знал, что среди пленных есть и князья, приказав просто повесить всех пленников. Допустим и такой вариант, при котором он мог и вовсе оказаться непричастным к этому злодеянию, например, не исключено, что отдали команду повесить уже в его отсутствие.
Так это было или нет – никому в точности неизвестно. Ясно только одно: потерпев неудачу, Константин затаился и спешно принялся готовиться к отражению ответного удара.
О. А. Албул. Наиболее полная история российской государственности. СПб., 1830. Т. 2, с. 151.
Глава 15
СТАРЫЙ, НО НЕДОБРЫЙ ЗНАКОМЫЙ
… И зловещ в мою дверь
Стук,
И завис над главой
крюк.
В изголовье моем
в ряд
Страхи, будто кресты,
стоят.
П. Миленин
– Ладно. Так и быть. Замерзнешь еще по дороге, – махнул князь рукой, зорко наблюдая за выражением лица попика. – Дозволяю тебе рясу свою отстирать вместе с исподним да обсушить ее, а назавтра тебя мои вои довезут.
– Нет уж, княже. Слово свое держать изволь, – заупрямился отец Варфоломей. – Раз сказал, что идти нынче же надобно, стало быть, нынче же и пойду. Небось, и сам доберусь. К тому же и мороза почти нет – чего не дойти.
– Нет, – отрезал князь и распорядился: – Я повелел тебе сегодня в Рязань идти. А если в Чернигов надо отправляться, то тогда завтра пойдешь. И не перечь, – рявкнул он. – Осерчать могу, а рука у меня тяжелая. Так что тебе до завтра еще и дожить надо. Дайка ты ему, воевода, двух дружинников в охрану, чтобы не обидел кто. – И подмигнул многозначительно. – С ними пусть и отправляется на постирушки.
– Понял, – кивнул Вячеслав. – А с этими как быть, – кивнул он в сторону Басыни, Спеха и уже пришедшего в себя Груши.
– А они что – и вправду от своего князя ушли?
– Самого князя уже не спросишь, – пожал плечами воевода. – Это как раз тот самый, которого мы в лесу еще завалили. Но свидетели утверждают, что молодой и тот, которому плохо стало, действительно за девчонок вступились. Причем так рьяно их защищали, что двоих своих грохнули. Одного молодой копьем проткнул, да еще с такой силой, что доспехи пробил, а второго старый – мечом. Говорят, поединок был – загляденье. Против него лучший мечник в дружине княжеской дрался, а все равно не справился, завалилтаки его старый…
– А третий? – нетерпеливо перебил его князь, озабоченно поглядывая на небо, тускнеющее в вечерних сумерках.
– Третий за старого вступился, когда его князь схватить приказал. Говорят, что он перед этим тоже от службы в дружине отказался.
– Ишь ты, – уважительно заметил князь. – С волками жили, а поволчьи выть не захотели. Значит, для нашей дружины годятся, – сделал он вывод.
– Если согласятся, – осторожно заметил Вячеслав.
– Ну а на нет и суда нет, – пожал Константин плечами. – И без них троих у тебя людей достаточно. Ты иди своих проинструктируй, чтобы с попом ничего не случилось. Ежели не устерегут, головой ответят, – распорядился он уж на полдороге к троице загадочных черниговцев, терпеливо дожидавшихся окончательного княжеского решения.
Около них нетерпеливо переминались с ноги на ногу трое дружинников.
Остановившись возле сидящих на снегу Спеха и Басыни, князь тоже, ни слова не говоря, присел рядом на корточки. Молчание длилось с минуту. Первым не выдержал, как ни странно, Басыня.
– Ты уж либо так, либо так, княже, – посоветовал он миролюбиво. – Чай, не маленькие мы. Порешил что, так не томи душу. А то ишь, гляделки уставил на меня, как телок недельный. Что я тебе, икона, что ли? – и уже совсем грубо поторопил: – Давай, давай, чего ты там удумал для нас, то и делай.
Спех изумленно покосился на старого ратника, обреченно решив, что даже если князь и колебался до начала речи Басыни, то теперьто уж точно вздернет всех троих. Даже дядьку Грушу не пожалеет, хотя тот и молчит.
– Добрая половина князей за такие дерзкие слова тебя бы тут же и повесили, – будто в подтверждение мыслей Спеха заметил князь.
– Только ты, как я слыхал, из другой половины будешь, – осклабился Басыня.
– Из недоброй? – усмехнулся Константин.
– Из меньшей, – уточнил старый ратник.
– Нуну, – протянул Константин и распорядился, вставая: – Всех развязать, напоить, накормить и спать уложить. Утром поговорим.
– И не караулить? – уточнил старший из охраны. – А ежели за ночь сбегут?
– Не сбегут, а уйдут, – поправил его князь. – Они вольные птицы, так что могут идти куда угодно. Только темно ночью, да и волков в лесу хватает. К тому же и товарища своего они никак не бросят. Да и любопытно, поди – о чем утром князь с ними толковать станет. Верно, Басыня? – Он весело подмигнул ветерану, на что тот уже более дружелюбным тоном заметил, с наслаждением разминая запястья, освобожденные от веревок:
– Почти. Только в последнем ты чуток промашку дал, княже. Это вон ему, молодому, – кивнул он на Спеха, – любопытно, а ято уже и сейчас знаю, что ты сказать нам хочешь.
Он тоже в свою очередь хитро подмигнул Константину.
– И что? – заинтересовался тот.
– Да в дружину свою пойти предложишь, – почти равнодушно заметил Басыня.
Только голос его при этом чутьчуть дрогнул, выдавая внутреннее волнение старого вояки.
– А если бы и впрямь предложил, то ты согласился бы?
– Как на духу скажу тебе, княже, да и то лишь потому, что понял ты правильно слова мои дерзкие и обиды на них не выказал. – Басыня глубоко вздохнул и продолжил: – Я уже старый. За молодыми не всегда смогу угнаться, но кое в чем ином и они до меня не дотянутся. И вой с меня справный будет. Опять же ни кола, ни двора не имею. Язык меня всегда подводил – что князь Мстислав, что сынок его Гавриил Мстиславич за него меня не больното жаловали. Так что ни селищ, ни терема своего я так и не нажил.
– А я селищ не раздаю. У меня все смерды только в княжьей воле, – заметил Константин. – А гривны получать будешь, как все прочие.
– Такто оно так, – снова вздохнул Басыня. – Да душа у меня, видать, шибко вольная. А теперь она и вовсе на свободу вырвалась, за столько лет в первый раз. Погоди маленько. Пускай она налетается. Правда, перья малость пощипали твои орлы – пусто ныне в калите, ну да ладно уж, и так не пропаду.
– А летать где собрался? Если по Чернигову, то не советую. Проведают князья, что здесь стряслось, быстрее, чем петуха, обдерут и живьем в котле сварят.
– А по твоим владениям, стало быть, дозволяешь? У тебя теперь ныне земель много, – вновь хитро прищурился Басыня.
– Да хоть круглый год броди, – весело махнул рукой Константин и посоветовал: – А утром ты всетаки ко мне загляни, а то негоже с пустой калитой на воле гулять. Верну тебе все сполна.
– Ээ, нет, княже, – укоризненно заметил старый ратник. – Это ведь людишек твоих законная добыча. Я порядок знаю. Не дело ее назад отбирать.
– А я и не буду, – пообещал Константин. – Из своих отдам.
– Во как, – изумился Басыня. – Так там много было, аж четыре гривенки новгородские.
Константин вопросительно посмотрел на старшого из своих дружинников. Тот, секунду помявшись, вспомнил, что князь обещал отдать из своих, и уже без опаски выпалил быстро:
– Брешет он, княже. Три гривны там было, аккурат нам по одной на брата. Да и те киевские.
Страницы: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 [ 17 ] 18 19 20 21 22 23 24 25
|
|