Чтение 17–й страницы книги ~От грозы к буре~

– Половцы идут! - раздался истошный крик дозорных.

«Ну все, посмеялись и будет. Пора и за дело», - вздохнул Пятак, прицеливаясь в одного из всадников, скачущих прямо на него. Шел очередной тяжкий день осады Ряжска. Силы таяли, помощи не было, но надо было держаться во что бы то ни стало, и они держались, пока могли.

* * *

Даже люд из степи, кой и вовсе дикий бысть, узреша печать диаволову, восхотеша князьям православным помочь оказати. И пусть оные во Христа не верили, но к свету их души неразумны тяготеша неизбывно.

_Из_Суздальско-Филаретовской_летописи_1236_года._Издание_Российской_академии_наук._СПб.,_1817._

Степняки же о ту пору нападеша на Пронск и Ряжск и бысть градам оным тяготы и беды излихом. Воеводы же княжевы Искрен Перхович и Юрий Михайлович по прозвищу Золото, явиша мудрость великую, сеша накрепко в градах своих и стояша рати половецкие под ими, ибо князь Константин учинил лжу для оных ханов и послаша к им гонцов тайно, дабы повестити Кончаковичу и Котяну, яко бы в оных градах злато и серебро утаиша. И прияши то на веру поганые и далее к Рязани не идоша, злата оного алкая.

_Из_Владимирско-Пименовской_летописи_1256_года._Издание_Российской_академии_наук._СПб.,_1760._

Я уважаю представителей Санкт-Петербургской школы во главе с академиком Ю. А. Потаповым, однако их гипотеза о том, что князь Кон стантин якобы спрятал в Пронске и Ряжске много золота и серебра, то есть чуть ли не всю свою княжескую казну, и лишь потому половцы не уходили от осажденных городов, не выдерживает никакой критики.

К тому же основана она лишь на глухом и неясном упоминании об этом золоте в одной из летописей. Однако если внимательно вчитаться в ее строки, то сразу становится ясно, что все это не более чем вольный прозаический пересказ какой-то былины, не дошедшей до нашего времени.

Исходя из нее, у уважаемого Юрия Алексеевича получается, что Константин сам послал тайных гонцов к половецким ханам, чтобы лично предупредить их о том, что он спрятал в этих городах свою казну. А те, выходит, поверили этой наивной лжи. Словом, нелепица.

Ссылаясь на то, что гонцы были тайные, господин Потапов разрабатывает целую версию о том, что они были направлены уже из самих осажденных городов к князю Константину и умышленно попались в плен к степнякам. То есть, пытаясь объяснить свою нелепицу, он добавляет к ней еще и несуразицу.

На самом деле все было значительно проще и логичнее. Половцы просто опасались заходить далеко вглубь рязанских земель, оставляя за спиной сразу два непокоренных города с сильными гарнизонами, воины которых могли в любой момент ударить им в спину. Вот, пожалуй, и все.

Что же касается поведения осажденных, то оно действительно заслуживает не просто похвалы, но и всяческого воспевания. Имена воевод, как Юрия Михайловича, так и Искрена Перховича, прочно вошли во все летописи ратной славы Руси.

Особенно, пожалуй, следует отметить Юрия Михайловича по прозвищу Золото, поскольку Ряжск был слишком молод, население в нем практически отсутствовало, а в наличии у него имелось лишь несколько сотен воинов. Если судить по писцовым книгам выплаты жалования, сохранившимся, правда, только за последние месяцы 1218 года и три первых - 1219-го, то их было едва ли более трех сотен. И он, имея в своем распоряжении столь малые силы, тем не менее сумел отстоять город от многотысячной орды наиболее сильного в ту пору половецкого хана Юрия Кончаковича.

_О._А._Албул._Наиболее_полная_история_российской_государственности._СПб.,_1830,_Т._2._с._166-167._

Глава 16 ОКО ЗА ОКО

О поле, поле, кто тебя Усеял мертвыми костями? Чей борзый конь тебя топтал В последний час кровавой битвы? Кто на тебе со славой пал? Чьи небо слышало молитвы?

А. С. Пушкин

– Княже! Уходим вперед! - прохрипел Эйнар, который с видимым трудом, но еще поспевал принимать удары на свой щит, оберегая Константина с левой стороны. - Уходим, мои прикроют! Еще не поздно!

Он что-то грозно прорычал по-норвежски, и даже в этом безумном гвалте его услышали, вырастая, как по мановению волшебной палочки, между князем и сонмищем врагов, облепивших их повсюду.

Истошно ревел Сверре Пустой Бочонок, молча, но столь же яростно бился рядом с ним Хафтур Змеиное Жало, а чуть левее молниеносно разил врагов Бесе Стрела, правее же кусал свой щит в неистовстве берсерка Крок Тяжелый Топор.

– Уходите же! - рявкнул на Эйнара с князем совсем непочтительно - не до галантности тут - Алф Красный, который сейчас полностью соответствовал своему прозвищу. Кровь почти целиком покрывала его рубаху, и броня была уже невидима под ее потоками.

Все они, сгрудившиеся вокруг него, платили как могли и чем могли своему князю за все то, что он им дал два года назад. Вот только цена была несопоставима: за жилье расплачивались болью, за гостеприимство - ранами, за доверие - жизнью. Но что поделать. В свое время князь их щедро одарил всем необходимым, теперь они столь же щедро дарили необходимое ему. Они сохраняли ему жизнь, расплачиваясь взамен своей. Больше платить им было нечем.

Константин и сам понимал, что надо уходить, но еще медлил.

Оставлять своих людей на смерть - почти всегда граничит с предательством. Потому он и колебался, забыв, что «почти» не значит «всегда». Сегодняшний день был исключением из этого правила, потому что не принять дара - своей жизни из их рук, значило бы обесценить его. Тем более что они уже почти расплатились.

Развернувшись в обратную сторону, они с Эйнаром, десятком оставшихся в живых воинов-норвежцев и еще десятком рязанских ратников столь же ожесточенно ринулись на прорыв. Тут врагов было намного меньше, и они явно не ожидали такого поворота событий. Один за другим валились черниговцы, сметаемые со своего пути Гримом Кровавая Секира и Ингольфом Два Меча, который как раз и крутил ими вокруг себя в смертоносной карусели.

А сзади своим щитом надежно прикрывал спину князю Вегард Серый Плащ. Хотя нет, щит норвежцу разбили еще пару минут назад, и ему оставалось лишь самое последнее - заслонять Константина своим телом. И только об одном пожалел Серый Плащ в предпоследнее мгновение своей жизни - уж больно оно оказалось уязвимым, это самое тело. Уязвимым и недолговечным. А в последний миг, увидев, как князь и полтора десятка всадников вырвались на простор, он понял, что его усилий все-таки хватило, и облегченно закрыл глаза, успокоившись.

Кажется, даже улыбнуться успел чуточку, злорадно, как мальчишка, - что, мол, взяли?! Можно было бы и язык показать, но это уж совсем несолидно бы выглядело. Не по возрасту. Все-таки у него, Вегарда, недавно семнадцатая весна в жизни минула, а это о-го-го! Пора и серьезным стать. Хоть и ненадолго…

Там, где река Губа начинала раскрываться в призывном поцелуе, стоял мыс. Если от города смотреть, то левый его склон был низок, зато правый поднимался метров до двух над водой. Его не размывало вот уже много лет. Была бы там земля, тогда конечно, но мыс состоял из каменистой твердой площадки.

Вот так, с места редко какого коня заставишь сигануть с эдакой кручи, а когда с разбегу, то ничего, по инерции идет. Лишь сердце у Константина зашлось слегка - все-таки холодновата в рязанских реках июньская водица. Да и стрелы, что вокруг шлепаются, тоже комфорта плаванию не прибавляют. Зато противоположный берег пологий. Дотянуть бы до него теперь, и все хорошо будет.

И про ракушку вспомянулось отчего-то. Неожиданно так. До того за все время почти ни разу о ней не подумал, а тут, буквально накануне, сунул руку в карман, достал ее и усмехнулся, вспомнив, как оно тогда все было. И Ростиславу, и спасение ее, и как песенку водяному пел, и про то, как волна большая на берег выплеснулась и в озеро отхлынула, а на прибрежном песке одиноко ракушка высветилась.

И почему-то решил Константин в ту пору, что это - подарок от водяного за песенку, которую князь честно пропел. Впрочем, тогда ему многое простительно было, а не только такие бредни. И не то удивительно, что слова водяного в ушах прошелестели: «Помощь понадобится - кинь ее в воду». В голове шумело, звенело, гремело от болезни тяжкой, да с такой силой, что дивно иное - как ему еще сам водяной не пригрезился?

Верить во все это он, конечно, не верил, а… ракушку все равно таскал. Ну а что - не велика тяжесть. Вот и вчера вечером он эту ракушку снова машинально из кармана своих штанов извлек. Посмотрел на нее, полюбовался на цветные переливы при мерцающем свете лучины, да и сунул обратно.

Теперь же снова вспомнилось о ней. Глупость, конечно. Тут от погони бы уйти, которая уже следом ринулась, а он, вместо того чтобы грести посильнее, время впустую тратит, из кармана ее извлекая. Ну не балда ли?! А главное - для чего? Да чтобы в воду ее бросить. Тоже, нашел время от балласта освобождаться. Невелика тяжесть-то.

Хотя плыть ему и впрямь намного легче стало, словно кто в спину подталкивать начал. Едва ли не самым первым он вылез на берег, оглянулся назад, а там… Константин даже глазам своим поначалу не поверил. Такая волна неслась по тихой Губе, что только держись, а за ней вторая - тоже, как и первая, чуть ли не в метр высотой. И еще одна, и еще… Прямо не речушка тихая, а море какое-то при начинающемся шторме.

Хорошо хоть, что все его люди к этому времени следом за князем на берег выбрались, так что разбушевавшаяся стихия как нельзя кстати пришлась. Про ракушку мысль мелькнула, уж не она ли все это устроила, но Константин ее и додумывать не стал. Не потому, что не верил, а просто - не до того тут. Коли шанс появился, то надо его до самого донышка использовать, иначе судьба и обидеться может. Словом, дальше своих людей в сторону леса повел, чернеющего в отдалении.

Из числа же тех первых десятков смельчаков черниговцев и прочих, что в воду метнулись следом за рязанским князем, уцелели лишь те, что успели сразу обратно к берегу завернуть. Остальные, кто поупрямее, так и утонули.

Первым о том, что желанная добыча уходит, сообразил Гремислав. Однако деваться было некуда, вот так просто, без команды того же князя Мстислава, за ним никто бы не пошел, а тот, как назло, еще находился на противоположном берегу Правой Губы. Дождавшись, даже не стал говорить о происшедшем - не ослеп же черниговский князь, значит, и сам все видел.

– Людей бы мне десятка два и лошадей заводных, - выдохнул отчаянно, поглядывая на реку, где вдали виднелись князь и его спутники, неспешно направлявшиеся к лесу.

Особенно его бесило, что едут беглецы неторопливо, будто смеются над ним. Умом понимал, что и рады бы они вскачь пойти, в намет коней пустить, да сил у лошадей просто нет, но то умом, а сердце щемило - смеются. И не надо всеми, обманутыми в своих лучших надеждах и трех тысячах гривен, нет. Именно над ним, Гремиславом, ухохатываются. Но так не одному ему казалось - Мстиславу схожая картина мерещилась, потому, не мешкая ни секунды, и крикнул он в ответ:

– Любых бери.

– Любых не надобно. Мне и моих хватит - с кем я к тебе пришел, - возразил Гремислав.

«Еще лучше, - подумал черниговский князь. - Их и вовсе жалеть не стоит. Тати голимые. Где только он таких отыскал? А у меня и без того людишек не осталось», - окинул он с тоской изрядно поредевшее воинство.

Было от чего печалиться Мстиславу Святославичу. Только его дружина еще двух сотен лишилась, а сколько еще там во рву подлом осталось. Теперь же считай - не считай, из пригодных к боям больше сотни не наберется. Да и то навряд ли. Скорее всего, десятков семь-восемь.

«Ох, что-то дорого мне этот рязанец обходится. Ну да ладно. Поймаю когда - за все ответит».

Черниговский князь яростно тряхнул головой, чтоб думки черные из нее выкинуть, и посоветовал:

– Заводных нет рядышком. Пустых лови али мужиков с коней ссаживай. И не мешкай. Два дня я тебя здесь ждать буду. От силы три. Град возьмем и далее подадимся.

Гремислав только молча кивнул в ответ и принялся указывать на ратников своим людям. В кого плетью ткнет, того и скидывали грубо с седла, даже не поясняя ничего - некогда. Объяснять, во избежание ропота и недовольства, потом самому Мстиславу пришлось. Впрочем, осаженных с седла было немного - пяток, не больше. Уже больно много пустых лошадей бродило поблизости. Легче легкого было бы и вовсе всех воев, идущих вдогон, обеспечить бесхозными конями, но тут уж Гремиславу блажь в голову запала - хоть малость самую, а покуражиться, власть появившуюся выказать.

Но и практическая цель у бывшего рязанского дружинника тоже имелась. Хотел Гремислав лишний раз своим же людям напомнить, в какой он ныне чести у князя черниговского. Если кто в пути закочевряжится, то, может, хоть это воспоминание ума упрямцу придаст.

– Только помни, - сухо и невыразительно произнес Мстислав Святославич перед уходом Гремислава в погоню. - Тебя ждать буду с головой Константина под мышкой. Не привезешь - своей расплатишься и скрыться даже не думай. Ты не рязанец - всюду отыщу и никто не заступится.

– Привезу, - успокоительно просипел бывший рязанский дружинник.

А что еще ему оставалось сказать? Тут ведь либо все, либо ничего.

– Ну-ну, - безжизненно произнес Мстислав.

«Лучше бы пригрозил как-нибудь, - подумал Гремислав. - Убью, мол, там или еще что-то. А то будто он уже и приговор надо мной произнес, и даже поминальную молитву прочел».

– Точно привезу, - буркнул он и, махнув остальным рукой, ринулся в погоню.

– Я за ним пойду со своей полусотней, - зло крикнул князь Ярослав, устремляясь следом.

Мстислав даже ничего и ответить не успел. Впрочем, Всеволодович и не ждал ответа. Он уже через Левую Губу переправлялся.

– Ладно, теперь-то уж мы град возьмем, - пробормотал черниговский князь себе под нос, с досадой чувствуя, что все пошло вразнос.

«Может, не надо было послов рязанских рубить, - подумал с запоздалым сожалением, но тут же гневно возразил самому себе: - А как же сыны?!»

Минута душевной слабости прошла бесследно. Впереди его ждал пока еще не взятый град и… голова обидчика. - князя Константина. Словом, приятное ожидание.

Вышло же…

Ростиславль почему-то упрямо сопротивлялся, хотя Мстислав совершенно точно знал, - чай, не слепой, - что воевода этого городка по имени Гневаш, вместе со всеми прочими дружинниками защищая спину князя Константина, сложил свою буйную молодую головушку, и ныне командовать обороной города совсем некому. Есть там, конечно, вои, не без того, но стая без вожака - это уже не то. Надо лишь грозно цыкнуть, и она рассыплется в разные стороны в трусливом беге. Но защитники города не рассыпались и не разбегались, хоть ты тресни.

Поначалу казалось - еще чуть-чуть и все. Ведь даже ворота почти взломали. Опять же стрелу с запиской в тот же вечер тиун местный пустил, обещая содействие в сдаче города и требуя взамен свободы и сохранности своего имущества. Одним словом, готовься, Мстислав Святославович, въезжать в град Ростиславль на белом коне.

Но поутру следующего дня обнаружилось, что вход напрочь заблокирован не пойми чем, к тому же подходить к ним чревато полной потерей здоровья, поскольку тут же следовал залп из арбалетов, а местный тиун не иначе как спятил. В полдень этого же дня он прислал новое послание, в котором черниговский князь как ни старался - ничего не понял:

«Грузите апельсины бочками. Братья Карамазовы» [106].

Непонятно было решительно все, кроме разве что бочек. Может, что-то тайное?

Мстислав Святославович немедленно совет всех князей созвал, еще оставшихся в живых. И вот все эти одиннадцать человек полдня ломали голову над тем, что бы оно значило, что такое из себя представляют эти апельсины, а главное - подпись. Тиуна иначе звали, а кто же тогда братья Карамазовы и чего они хотят?

Только рукой махнули, как летит новая стрела и опять с запиской: «Какая боль, какая боль. Аргентина - Ямайка - 5: 0».

Про боль ясно - хотя тоже не до конца: у кого, какая именно, почему она появилась и вообще зачем нужно о ней писать?

Вторая часть и вовсе мрак беспросветный. Значки в конце вроде бы чуточку знакомы, кажется, арабские купцы их употребляют при подсчетах, но зачем простому рязанскому тиуну переходить на них, когда есть простые русские числа?! [107]

И что он вообще хотел ими сказать - что требуются гривны на подкуп? Так ты скажи по-человечески, сколько тебе нужно!

На содержимое следующей записки Мстислав смотрел уже с каким-то злобным отупением, даже не пытаясь понять смысл написанного: «Меняю кило аспирина на дозу героина, а тонну картошки на блок сигарет». Что на что меняет автор - черниговский князь под страхом смерти бы не ответил, и вообще он этого тиуна за столь глупые шутки с ним, Мстиславом, с удовольствием приказал бы вздернуть на первом же суку.

Хорошо хоть, что это его желание осажденные сами угадали и осуществили в тот же день, подвесив какого-то толстого пожилого мужика прямо перед воротами. Черниговский князь даже вздохнул с облегчением. Но если сейчас в городе нет даже тиуна, так кто же там правит?

Велел своим дружинникам подслушать разговоры осажденных, но они только добавили сумятицы. Какой-то Сергей Иванов, причем явно из смердов, но за главного, какой-то Михаил Юрьич - Мстислав отродясь не слыхал про такого боярина. Черниговский князь не знал уже, что и подумать. Ну не могли обычные смерды так отчаянно, а главное - очень умело отбивать все атаки. Никак не могли.

К тому же порядком досаждали остатки княжеской дружины. Впрочем, какие уж тут остатки. Судя по тому, какой урон они наносили, речь вполне можно было вести о том, что как раз князь Константин взял с собой в тот злополучный бой лишь малую ее часть.

Малую, но лучшую - думал поначалу Мстислав. Скудельница [108], которую отрыли в первый же вечер после злой сечи, приняла в свое черное и мягкое чрево почти семьсот воинов. Половина из них были обычными мужиками, только на конях, а вот второй половины ох как жаль. Выходило, что чуть ли не семерых унес с собой каждый из погибших рязанцев. Это ли не доказательство того, что с Константином лучшие из лучших были?

Оказалось - нет. И подтверждением тому послужила первая же ночь под стенами Ростиславля. Как на грех, шедший с реки густой туман заполонил все в округе, укутав воинский стан будто одеялом.

Вот из этого-то тумана и вынырнула на исходе ночи сотня с лишним всадников во главе с юрким рыжебородым худощавым Викингом по прозвищу Заноза, которого еще называли Локи [109]. На каждом из воинов красовался синий [110] плащ. И главное, как они сумели чуть ли не через весь лагерь пройти незамеченными? Ведь предусмотрительный Мстислав повелел ближе к городским стенам пешцев разместить. Если что, пусть по мужикам первый удар придется. Но он пришелся не по ним.

Лучшие били по лучшим - по дружинникам. Рубились молча, не говоря ни слова, и уходили так же молча. Их ждал не ирий, а светлая Вальхалла и шумный пир у одноглазого Одина. Некоторые даже радостно улыбались перед смертью: теперь им точно Нифльхейм [111] не страшен. Соблюли они клятву верности, которую некогда дали своему ярлу Эйнару и князю Константину. Но павших среди них, по правде молвить, немного было. Десятка полтора, не больше.

Едва же поднялось осаждающее город воинство, как их и след простыл. Главное - не к городу ушли синие демоны, а в другую сторону. Поначалу Мстиславу Святославичу подумалось, что оно даже хорошо. Ушли и ушли. Плохо, конечно, что в новую скудельницу чуть ли не две с половиной сотни своих дружинников укладывать пришлось. Зато теперь-то уж никакой Сергей Иванов точно супротив него не устоит - сдадут город.

Но не тут-то было.

На другую ночь еще одни демоны вынырнули из тумана. В княжеские шатры полетели зажженные факелы, отрубленные головы окрасили изумрудную зелень травы в темно-красный цвет. Может, те же самые люди напали, невзирая на различия в одежде, а может, и иные. Впрочем, какая разница - как одеты, если рубились так же умело, как и предыдущие. Молча, зло, не щадя себя, а тем паче - врага.

На сей раз спящие повскакивали раньше, чем в первую ночь, а что толку. У нападавших от силы десяток полегло, у них же самих - еще полторы сотни. Очередная погоня снова ни с чем вернулась, растворились демоны в лесу, будто и не было их вовсе.

На третью ночь сторожи было выставлено втрое больше. Остальные дружинники спали, не раздеваясь, но, видать, и демонам небольшой передых понадобился - не тревожили. Зато перед четвертой ночью стали возвращаться отряды дружинников, которые в зажитье [112]^^отправлены были по ближайшим селищам, и тоже неправильно все получалось. На телегах не припасы съестные лежали, а вои мертвые. Сотни князя Константи на, оказывается, не только вокруг лагеря кружили, они успевали еще и смердов под свою заступу взять.

Потому они две ночи подряд и не беспокоили тех, кто Ростиславль осаждал. Третьей же Мстислав Святославич дожидаться не стал. Все это, вместе взятое, было для него столь непонятно и дико, что он, решив оставить всю пешую рать для осады города, сам с остатками дружин нацелился идти дальше. К тому же черниговский князь потерял и надежду на то, что к ним присоединятся остальные владетельные особы, включая Мстислава Удатного.

Под Ростиславлем он оставил всего одну сотню из конных. То были жалкие остатки дружин трех князей: покойного Андрея Владимировича Вяземского, по прозвищу Долгая Рука; тяжко раненного Михаила Владимировича Городненского, у которого литвины окаянные уже две трети земель охапили - не с чего и не откуда дружину лихую набирать; да Александра Всеволодовича Бельзского, зятя смоленского князя. Последнего, потому как цел и невредим, Мстислав назначил за старшего. У него неплохие ратники были, только бесшабашные очень, потому и полегли, кто в первый же день во рву, который Константин коварно уготовил, кто в надежде голову рязанского князя самолично срубить. Из трех сотен чуть больше трех десятков осталось.

В утешение Мстислав Святославич пообещал накрепко, что добычей взятой и полоном непременно с оставшимися поделится. С ними же черниговский князь и еще одного сына оставил, Андрея, сказав, что Ростиславль ему дарит. Заметив жадный взгляд Александра Вельского, тут же прибавил, что тому перейдут все земли по Москов-реке, а вдобавок он им отдаст половину из той части добычи, которая на его долю придется. Словом, удоволил всех так, чтобы обид не было.

Вои выступили, чуток передохнув после бессонной ночи, то есть ближе к полудню. Три с половиной тысячи оставшихся - сила немалая. Ни одному граду не устоять.

Пройдя всего три версты, с удивлением увидели перед собой еще одну пешую рать. Было их уже вдвое больше, чем тогда, на Левой Губе, под стягом Константина.

«Плевать, прорвемся», - подумал Мстислав равнодушно и даже как-то отстраненно. Послушная черниговскому князю конница не без легкого замешательства перестроила свои порядки и пошла вперед.

Но лишь когда на флангах пеших рязанских ратников откуда-то стали выпирать спешно строящиеся в ряды всадники, Мстислав понял, в какой капкан он угодил. Да ладно сам попал, он-то уже пожил изрядно. Но ведь с ним же еще двое сынов было. «Может, хоть их пощадят, - подумалось ему, но холодный рассудок тут же подсказал неопровержимый в своей логике ответ: - Нет, всех положат».

И будто увидел князь в каком-то вещем сне наяву гневный взор совсем юного сурового рязанского воеводы и услышал его отчетливый и ясный голос:

– Теперь весточку из Ростиславля все вы слышали, и всем вам ведомо, что вороги содеяли. А посему стоять повелеваю насмерть. Себя не щадить и им пощады не давать. Око за око, кровь за кровь, смерть за смерть, как в святом писании заповедано.

И одна лишь надежда была у Мстислава Святославовича - не увидеть, как его сыны под мечами полягут. С нею он и наткнулся с размаху на чье-то копье. Умирая же, только улыбнулся блаженно, поблагодарив небеса за последнюю милость, которую они ему, старому глупому грешнику, оказали.

«Воистину бог есть добро и любовь», - мелькнуло у него в голове, и лишь одно непонятным осталось: какому же богу тогда епископ Симон молился?

Так и не разрешив этой хитрой загадки, он умер.

– Гляди-ка, бронь на боярине кака справная, - проворчал опытный дружинник, сноровисто расстегивая кожаные ремни на груди черниговского князя.

– А улыбается, будто райского блаженства вкусил, - воскликнул вой помоложе, который стоял рядом.

Опытный вгляделся повнимательнее в лицо убитого и решительно отверг предположение молодого:

– Не-ет, брат. Вишь, как у него брови изумленно кверху приподняты. Будто не понял, что смерть пришла.

– Или вопрошает о чем, - подхватил молодой.

– Ну, может, и так, - благодушно согласился опытный, аккуратно засовывая кольчугу к себе в мешок и деловито озираясь по сторонам - время поджимало.

Воевода Вячеслав дал всем передыху только до утра. И дело было не в той пешей рати, которая осаждала Рос-тиславль. Ее-то как раз уже не существовало. Достаточно было оцепить ее всеми одиннадцатью собранными полками, и все. Сопротивление оказал лишь последний сын Мстислава Черниговского Андрей. В сшибке он и погиб. Зато половецкая угроза продолжала оставаться.

Вячеслав мысленно поздравил себя с грамотно просчитанным, хотя и рискованным, решением отправить еще пять полков из отдаленных городов сразу же вниз по Проне и туда же, только сухим путем, двинуть половину конницы, имеющейся в его распоряжении. При этом он не просто указал им маршрут движения, но и примерные сроки прибытия на место, чтобы перед половцами под стенами Пронска они засветились не раньше и не позже чем 22 июня.

– Я вам устрою, мать вашу, и «Барбароссу», и план «Ост» [113] заодно, чтобы в другой раз знали, как по Руси шляться, - ворчал он вполголоса.

Расчет был качественным, хотя и проводил его воевода, исходя исключительно из приблизительных величин, взятых, почти в буквальном смысле слова, с потолка. Ну а как иначе определить расстояние от Ростиславля до Кир-Михайлова, который расположен на Проне, если один, мать его, краевед средневековый, говорит, что между ними семьдесят верст, второй называет восемьдесят, а третий и вовсе девяносто? Правильно, только выведя среднеарифметическое. Вот так, исходя из подобных туманных чисел, он и считал, что коннице туда один день ходу, а пехоте - два. С любой другой дистанцией, какую ни возьми, вырисовывалась та же самая картина.

«Хорошо хоть, что города южные еще держатся и даже ухитряются весточки посылать, но тянуть с их деблокадой все равно нежелательно, - подумал Вячеслав. - Какое там соотношение нападающих к обороняющимся считается достаточным, чтобы победили атакующие? - затребовал он от самого себя училищные знания. - Правильно, три к одному. У ребят, конечно, стены крепкие, да и дождями погода балует - поджечь города затруднительно, но зато и соотношение десять к одному. С такими числами ситуацию надо максимально форсировать, иначе гоняйся потом за ними по степи, как за зайцами».

Только одно дельце оставалось провернуть перед отъездом - разыскать ушедшего в леса князя. Занялся Вячеслав этим немедленно, отрядив десять полусотен и каждой придав по три старожила из числа местных жителей. Особых надежд он не питал. Если за дело взялся Гремислав, то иллюзии лишь вредны для дела, но все равно упорно продолжал верить в лучшее. Пока же главной задачей являлся разгром половцев.

* * *

И уж вовсе ухватиша вои христианские за корзно Константина, но возопиша он слезно к диаволу, кой ему и на сей раз пособиша. И ушед князь безбожный с немногими в леса дремучие, дабы там жертву некую из числа людишек своих принесть сатане и раны зализати. Но бысть мужи хоробры из воинства святаго и поскакаша они вослед, дабы пояти князя сего.

Град оный устояша, ибо егда мужи вятшие восхотеша врата воям святым отворити, то гражане, неким кузнецом Сергием Ивановым и холопом княжим Михалкой ведомые, по наущенью диавола, оных мужей на тех же вратах казниша, а сами семши крепка и глум всякий учиниша писати князьям славным руцею сваею холопскаю.

И бысть сеча велика, и за грехи мнози отворотиша бог лик свой и убивахом люд чесной резанцы безбожны и возрыдаша Русь слезою кроваваю.

_Из_Суздальско-Филаретовской_летописи_1236_года._Издание_Российской_академии_наук._СПб.,_1817._

* * *

И вскричаша Константин громко: «Не попущу того, дабы люд оный, кой меня Заступником Божиим прозваша, узре-ти воев чужих возмог на земле моей».

И учиниша тут сечу велику, и побиша малыми силами ворогов своих нещитано, остатние же вои вместях с Константином ушед в леса, дабы туда за собой всех заманити да на земли свои не пустити.

И пришед о ту пору под град Рстиславль рати, кои воевода резанский Вячеслав Михайлович собраша, и подъяли оне стяги с соколом златым и убояшись мнози и бежаша вси, и побивахом их воевода.

_Из_Владимирско-Пименовской_летописи_1256_года._Издание_Российской_академии_наук._СПб.,_1760._

* * *

Где-то на третий или на четвертый день Константину удалась попытка прорвать кольцо окружения, и он сумел со всей своей дружиной уйти в леса, которые окружали Ростиславль.

Если исходить из моральных факторов, то это выглядело с его стороны не совсем этично - бросить по сути беззащитный город на произвол судьбы. Однако, исходя из стратегии того времени и практики военных действий, такой поступок вполне оправдан. Если бы он попал в плен, война тут же закончилась бы его безусловным поражением, а так Константин, пожертвовав малым, то есть городом, тем самым спасал большое, то есть все свое княжество.

Что касается Ростиславля, то тут многое до конца не ясно. Оставшись беззащитным, город тем не менее не пал, а продержался до прихода основных рязанских сил, благодаря мятежу, который подняли горожане. Что касается имен их славных представителей, то не следует думать, основываясь только на сходстве имен, что это были знаменитые Сергей Вячеславович Иванов и изобретатель Михаил Юрьевич. Слишком высоко ценил их обоих князь Константин, чтобы позволить себе рисковать их жизнями. К тому же проживали они в Ожске, а отнюдь не в Ростиславле. Полагаю, что даже если бы они по какой-то надобности и оказались там незадолго до начала военных действий, то князь все равно успел бы их немедленно удалить. К тому же Сергей Иванов назван кузнецом, что тоже не соответствует истине.

Очевидно, что битву под Ростиславлем можно смело отнести к разряду наиболее ожесточенных в этой, как ее метко окрестил академик Потапов, «войне сокола против креста». Достаточно сказать, что после нее уцелел лишь один князь из всего черниговского рода, а что касается новгород-северских князей, то они, надо полагать, погибли все.

_О._А._Албул._Наиболее_полная_история__российской_государственности.__СПб.,_1830._Т._2._с._169-170._

Глава 17 НЕ ХОДИ НА РУСЬ - ТАМ СМЕРТЬ ПОЛОВЕЦКАЯ

В одно мгновенье бранный луг Покрыт холмами тел кровавых, Живых, раздавленных, безглавых, Громадой копий, стрел, кольчуг.

А. С. Пушкин

Первым был Пронск. С ним получилось не все ладно. Самую малость поспешили воеводы пеших полков, прибыв на пару дней раньше установленных сроков. Правда, остановились они не у самого города, а намного дальше, чтобы половцы не заметили, однако не тут-то было. Хитер был половецкий хан Котян, хитер и осторожен. Все-таки более полусотни лет прожил он на белом свете. У степняков такой возраст считается не просто почтенным - преклонным. А сколько лет из них он стоял во главе своей орды? Полжизни, если не больше. Тут уж и вовсе год за три идет.

Его сторожа до полусотни верст от Пронска крылья раскинула, вот и не углядели воеводы, как их обнаружил один из разъездов. Поняли лишь, когда те сами, не таясь, назад к хану вскачь подались.

Заслон же, к тому времени выставленный Вячеславом выше по течению Прони, был еще непрочен. Из семи полков, что он вел, всего четыре прибыли на место. Правда, тут Котяна как раз его осторожность и неспешность несколько подвели. Ему бы сразу ринуться на прорыв, собрав все силы свои в один мощный кулак, он же промедлил. К тому же о том, что удар русичи предполагают нанести сразу с двух сторон, хан уразумел тоже не сразу. Лишь когда его орда, понемногу отходя вдоль реки Кердь, которая впадает в Проню недалеко от города, йапоролась на передовые заставы ростовского полка, чуть выдвинутого вперед, до него это дошло. Тысяцкий Лисуня ратников своих завсегда берег, но ныне ради общего дела людишек не пощадил - встал намертво, дав время остальным полкам подтянуться.

Откачнулся Котян, призадумался. Было старому половцу над чем голову поломать. Кердь форсировать недолго, чтоб на запад уйти из рязанских пределов, но там он в водном кольце окажется. Проня - река интересная. Поначалу от истоков своих она курс строго на запад берет, прямиком к Дону устремляясь. Потом, верст через двадцать пять - тридцать, она, передумав видать, почти строго на север сворачивает. Еще верст через тридцать - новый изгиб, уже на восток, и тоже чуть ли на все сто градусов. На него она дольше курс держит - почти сорок верст, а затем еще один малый поворотец совершает, на сей раз к югу, но не до конца. На юго-восток надо проплыть двадцать пять верст, тут-то тебе Пронск на пути и встретится. Встретившись с Кердью, она еще некоторое время прямо течет, а потом на север дорожка водная поворачивает, к Оке-матушке да к Рязани светлой. Получается эдакая буква «С» с непомерно вытянутой, будто хоботок, верхней частью полукружья.

По большей ее части не только ладья проплывет, но и корабль малый пройти сумеет. А время-то поджимает. Ладьи русичей, которые вверх по Керди подались, уже верстах в пяти от половецкого стана, где все ханского решения ждут, а Котян все мыслит.

На восток разве бежать? Там, на реке Хупте, Константином новый град поставлен, который орда Юрия Кончаковича штурмует. Если соединиться с ним, то вместе назад в степь через Рясское поле гораздо проще уходить будет…

* * *

– Стало быть, я чукавый, а ты умный шибко? - ухмыльнулся зло Ядрило-сотник воеводе ряжскому. - А ты подивись, Юрий Михайлович, что ныне под стенами града творится. И как супротив такой тьмы драться повелишь?

Золото, спешно поднятый ночью с постели, не отвечая на дурацкий вопрос, мрачно смотрел со стены на половецкий стан. Даже отсюда было видно, как со стороны Малинового ручья один за другим загораются все новые и новые костры - каждый на десяток воинов.

– Может, пугают? - предположил неуверенно.

– Да они еще засветло пришли. Ты только почивать отправился, а поганые будто того ждали - сразу прискакали.

– Сколько? - спросил лаконично воевода.

– Да уж ради пяти-шести сотен я б тебя поднимать не стал, - вздохнул Ядрила. - Сам ведаю, что за три дня последних ты токмо на час малый [114] глаза смыкал. Погоди малость - считают люди. Я на каждой стороне троим поручил счет вести.

– По кострам?

– А как еще в темноте сочтешь? - вопросом на вопрос ответил Ядрила и добавил тоскливо: - Не устоять нам. Как пить дать - сомкнут степняки к завтрему, - и с надрывом в голосе: - Что делать-то будем, Юрий Михалыч?!

– Дозорных оставь, остальных сбирай к терему немедля. Слово скажу, - буднично произнес Золото.

Дойдя до княжеских палат - одно название, что терем, а на самом деле две гридницы да три ложницы, не считая подклетей и прочих скотниц, - он не торопясь вытащил из колодца, вырытого посреди двора, ведерко студеной воды и с наслаждением окатил себя с головы до пят. Отряхнулся, фыркая, подумал немного и еще одно достал.

«Жалеть нечего, - подумалось ему. - А вот Искрену с его людьми в Пронске куда как хуже. Там-то с водой туговато совсем. Зато нам раздолье. Хоть весь день напролет поливайся. Одна печаль - завтра к вечеру некому этим заниматься станет».

Тем временем собрались остатки воев. Воевода окинул их взглядом и только вздохнул. От былой тысячи с лишком ныне - не считая четырех десятков на стенах, что остались караулить поганых, перед ним стояли всего около трех сотен. Опять же, если по-хорошему брать, то половина из них нуждалась в добром лекаре, да и остальных надо было бы не на стены отправлять, а спать погнать немедля. Вон глаза какие красные от постоянного недосыпа.

– Славную мы в эти дни князю нашему службу сослужили. И не ему одному, - начал он тихо, но голос его, по мере того как Юрко продолжал говорить, все рос и рос, гремя грозовыми раскатами над притихшими ратниками. - Ныне мы для всей рязанской земли щитом оказались. Горд я без меры, что столь славные витязи у меня под началом. Теперь потрескался малость наш щит, не та в нем уже крепость. Да и ворог поганый осильнел на нашу беду. Ему подмога пришла - не нам. Но верьте мне, други. Чую я, что и наши рати уже недалече. Торопятся, спешат на подмогу. Когда здесь будут - не ведаю. Что устали вы - сам вижу. Не слепой. Однако надо найти силы еще на одну службу - последнюю. Вчера поганые видели, как русичи сражаются, сегодня нам показать надо, как умирать умеем. За землю рязанскую, за люд простой, закнязя Константина! Он мне как-то сказывал о пращуре своем, Святославом его кликали. Так тот, на последний бой дружины свои скликая, тако рек: «Аще славен в веках будет тот, кто жизнь отдал за други своя, а мертвые сраму не имут». И пошли его вои в бой, и не сумели вороги их одолеть. А ныне наш черед настал честь русского меча уберечь и пращуров память не посрамить!

Он передохнул немного и уже буднично добавил:

– Чую я, что ранее рассвета не полезут на стены поганые. Посему по пятку людишек оставим, а остальным спать. Завтра водицей колодезной ополоснемся, благо ее хоть залейся, исподнее на чистое поменяем и…

А договаривать Юрко не стал, рукой только махнул, чтоб расходились, и сам стал не спеша спускаться с высокого княжеского крыльца. Да и чего уж там говорить-то. Одно дело - против изрядно заморенной орды Юрия Кончаковича стоять, которая, чуть ли не треть потеряв, сама с опаской на стены лезет, и совсем другое - свежим силам отпор дать, еще азартным. Как ни верти - дольше чем до полудня не выстоять.