Чтение 17–й страницы книги ~Красные курганы~

– Точно, – подтвердил Вячеслав. – Лишь бы человек хороший. Вон Пушкин наш, тот и вовсе где-то там негр, ну так и что.

– Лучше негр, чем византиец, – хмуро заметил князь. – Словом, я тебе это к чему говорю-то. Чтоб ты имел в виду: в Константинополе не только императоры друг у дружки глаза выкалывают и прочей резней занимаются. Патриархи этим тоже не брезгуют. Реже, конечно, но случается. Так что вот – возьми.

Константин стянул с пальца перстень, подаренный ему в свое время возле Ока Марены одним из «мертвых» волхвов[124 - Подробнее об этом см. «Око Марены».], и протянул другу.

– Для чего? – не понял тот.

– Он яды распознает. Помнишь, Миньку под Ряжском стрелой ранило?

– Еще бы, – фыркнул Вячеслав. – Он же с тех пор, когда что-то вспоминает, никогда не упустит случая сказать, что это еще до его ранения было или, допустим, через три месяца после того, как его ранило. Забудешь тут.

– А помнишь, как я сразу кинулся яд высасывать? Как ты думаешь – кто мне это подсказал?

– Ну и кто?

– Перстенек. Посмотри, какого он цвета?

– Красного. Рубин, что ли?

– Я не знаю, что это за камень, – покачал головой Константин. – Но то, что не рубин, точно. Так вот, достаточно его окунуть в любой яд или просто коснуться отравы, как он сразу поменяет цвет на синий. Причем чем темнее станет, тем сильнее яд.

– Ну ничего себе ты индикатор раздобыл! – уважительно произнес воевода, принимая подарок и надевая его на средний палец правой руки.

Отведя руку в сторону, он немного полюбовался им.

– Красивый, чертяка. А не жалко?

– Не насовсем же, – улыбнулся князь. – Во временное пользование. Сейчас он тебе и митрополиту нужнее.

– А ты сам как же?

– У нас на Руси пока еще по-простому орудуют, преимущественно мечами, а против них иное нужно.

– Ну хорошо. С Царьградом все ясно. С перстнем тоже. А как с татарами быть?

– Да успеешь ты. Должен успеть, раз там пока тишина. Если у тебя все готово к захвату, то к осени, как я полагаю, ты должен вернуться назад. Получится, что царский венец мне вручат не князья, а сам патриарх. С их согласия, разумеется, которое они так опрометчиво дали прошлой зимой. Ты понимаешь, какая существенная разница?!

– Я пока понимаю только одно. Ты решил распылить силы прямо перед татарским нашествием. Сколько ты мне думаешь дать людей?

– Тысяч двадцать хватит? – неуверенно предложил Константин.

– Сдурел ты совсем с этим Константинополем, – угрюмо буркнул воевода. – Пять за глаза. Но не радуйся, возьму лучших. Тут не только в строю действовать нужно, но и чтоб каждый был индивидуально силен. Так что дружина твоя и Эйнар с его людьми со мной поедут. Сотню свою спецназовскую тоже целиком выгребу.

– Десяток хоть оставь для Риги, а то мало ли, – попросил Константин.

– Ладно, – махнул рукой Вячеслав и досадливо поморщился. – Вот только все планы и схемы у меня в Рязани остались, а я без них никуда.

– Гонцов пошлешь. Заодно они и деньжат прихватят у Зворыки. Тебе же все равно в Киеве задержаться придется, так что они успеют.

– Митрополита забрать недолго, – возразил Вячеслав.

– А товары прикупить? Забыл, как мы с тобой все обговаривали?

– Ах да. Это когда я тебя дергал, дергал и все-таки добился, чтоб ты со мной сел поработать над планом. Конечно, помню.

– Я что-то не понял, кто кого дергал? – уточнил князь.

– Да мы по очереди друг дружку тормошили. Ты, наверное, забыл совсем. То тебе некогда, то у меня дела. Хорошо, что я еще сумел найти свободное время для обоих.

Константин скептически посмотрел на друга. Тот в свою очередь глянул на него, придав лицу такое наивное и простодушное выражение, что упрекнуть его в чем-либо язык не поворачивался.

– Ну да, откопал, – согласился князь с улыбкой.

Предварительная разработка плана взятия Константинополя откладывалась трижды. Первый раз это произошло после того, как Вячеслав, по случаю начала сбора урожая, повелел распустить все полки по деревням, а сам вернулся в Рязань.

Разумеется, без застолья не обошлось. Было оно бурным и пьяным, причем затянулось далеко за полночь. У друзей еще не въелась в кровь средневековая привычка ложиться спать с петухами, то есть сразу после захода солнца.

Словом, на следующий день воевода опять приехал в княжеский терем. Медов у него и в своем хватало, но не пить же в одиночку, а слуг брать в собутыльники тоже не годилось – подрыв авторитета.

«Старые дрожжи» сработали четко. Уже после третьей чары Вячеслав порывался исполнить парочку песен, старательно, хотя и не совсем умело аккомпанируя себе на гуслях, которые выпросил в свое время у Стожара. А чего не попеть, когда за окном птички чирикают, а кругом все живы и здоровы.

С песни все и началось. Воевода вспомнил неофициальный гимн белой гвардии и затянул: «Как ныне сбирается вещий Олег…».

Закончил он ее, правда, быстро – забыл слова, но Константин, не дав начать другую, тут же спросил:

– Кстати, об Олеге. Как насчет того, чтобы примерить его лавровый венок? Я тут собираюсь нашего епископа произвести в митрополиты, так что на следующий год тебе с ним, скорее всего, придется катить в Константинополь. У тебя план готов?

– Ну, так, вчерне, – замялся Славка. – Ребятки приедут оттуда к концу лета, тогда и возьмусь. Лучше послушай вот эту песенку…

Второй раз Константин напомнил об этом другу уже в сентябре, но тот ответил, что в такие погожие дни надо не корпеть над бумажками, а бегать в атаку вместе с народом и вообще план – дело плевое и всегда успеется.

В третий раз, уже в начале ноября, у Вячеслава тоже нашлась какая-то увертка, после чего князь нахмурился и на следующий день самолично прикатил к другу. Тогда-то они и просидели до глубокой ночи над разработкой захвата Царьграда.

В основном, разумеется, идеи толкал воевода, а Константин преимущественно занимался их критикой либо одобрением, после чего они уже вместе разрабатывали детали.

Первое же из предложений – об использовании спецназа для взятия стен – было забракована почти сразу.

– Людей положишь и ничего не добьешься, – возмутился князь. – Не пройдет твой шаблон. Ты сам посмотри – там же три кольца стен. Уж где-нибудь в одном месте, но тревогу поднимут, толпа сбежится, и что делать будешь? Нет, входить надо тихо и мирно, а на стены подниматься изнутри. К тому же на третьем кольце, которое самое высокое, часовые, как правило, наименее бдительны – надеются на тех, кто стоит на внешних стенах.

– А самая высокая – это сколько? Тут они понаписывали свою цифирь, да еще в саженях с локтями. Перевести бы, – вздохнул Вячеслав, умильно поглядывая на князя.

Константин перевел. Воевода посмотрел на расчет и, хитро грозя пальцем, заметил:

– Так не бывает. Либо они чего-то перемудрили, либо ты. Смотри, какие у тебя размеры рва?

– Двадцать в ширину и десять в глубину. Чего неясно-то?

– Ты считаешь, что он действительно может быть таким огромным? И еще. Ладно, со второй стеной я согласен. Три метра толщины – это много, но пусть. Десять в высоту тоже пойдет. Но ты глянь, что они про третью написали: высота башен от двадцати до сорока метров, толщина стены – семь метров. Может, ты все-таки что-то неправильно перевел?

– Да все у меня правильно, – возмутился Константин. – И вообще, какая тебе разница, сколько они в толщину? Все равно тебе их не сломать. Потому и говорю: брать надо только изнутри. Входишь, как обыкновенный купец, а уж потом…

– Ну какой из меня торгаш, – заныл воевода. – И вообще, вначале входить с миром а потом начинать резню гостеприимных хозяев – это неэтично.

– А нужду перед иконами в храмах божьих справлять этично?! А девок трахать в Софийском соборе – это как?! А глаза у святых выковыривать, потому что они из изумрудов или сапфиров сделаны?! А…

– Погоди-погоди, – остановил Вячеслав разбушевавшегося князя. – Это крестоносцы все учинили? Они же святое воинство, или я что-то путаю?

– Если подонок назовет себя славным парнем, то подонком он от этого быть не перестанет, – уже более спокойно пояснил Константин. – У этого святого воинства такие рога и копыта из-под одежки светились, что и черти позавидуют.

– Это меняет дело, – примирительно заметил воевода. – Чертям под хвост скипидару залить – святое дело.

– Да и насчет гостеприимства ты тоже погорячился. Те же венецианцы с большим подозрением относятся к любому русичу. Так что готовься к тому, что они вначале попытаются у тебя все скупить еще за городскими воротами, а уж когда не получится, то, может, и пропустят внутрь. Потому я и предлагаю товару набрать подороже, а цены загибать под потолок, чтоб им было невыгодно.

– Если они такие подозрительные, как ты говоришь, то меня все равно не пропустят внутрь с такой толпой охранников, – засомневался Вячеслав. – А мне нужно – сам смотри – тут два десятка, здесь столько же, вот там не меньше полусотни и с другой стороны тоже. Причем имей в виду: после захвата первой стены мне придется одновременно держать ее и запускать свой народ на вторую – значит, число людей нужно удваивать. И еще страховка, и еще… Короче, понадобится не меньше четырех сотен, – подытожил он. – Тогда есть реальный шанс взять ворота и стены и держать их до утра. А лучше пятьсот. Иначе…

– Да-а, столько народу они точно не пустят, – вздохнул Константин и уныло посмотрел на друга. – А если ударить только в одном месте?

– Тогда им будет намного проще нас окружить, – пояснил Вячеслав. – Не знаю, какие у них отцы-командиры, но предполагаю, что хорошие, поскольку рассчитывать надо на худшее. А кроме, того вот и вот, – ткнул он пальцем в схему города. – Все это тоже надо брать, причем сразу. Иначе эти места станут трудноподавляемыми очагами вооруженного сопротивления, и когда подойдет подкрепление… Ну, ты понял.

– А что ты такое мне показал? – поинтересовался Константин.

– Историк фигов, – иронично протянул воевода. – Здесь у них Мраморная башня. Она стоит в стене со стороны моря, и потому брать ее нужно позарез, иначе караульные при виде нашего приближающегося флота такой тарарам поднимут, что все пойдет прахом. А это, – его палец уперся в нарисованный квадратик, – это вообще сложная штука. Называется Семибашенный замок. Между прочим, высота самой высокой из них аж шестьдесят метров, если ты мне все правильно перевел. Это ж современный двадцатиэтажный дом. Но особенно меня вот какое местечко беспокоит, – похлопал он ладонью по чертежу. – Это Галатская башня, или Башня Христа. На ней тоже дежурят наблюдатели, причем на постоянной основе. Очень важный объект. Она контролирует весь северный берег Золотого Рога, то есть любое судно, которое появляется на Босфоре. И тоже огромадная. Мои ребятки говорили, что она будет даже повыше всех остальных. Подобраться же к ней… Сам смотри. Вот она, а вот, метрах в ста, – берег. Незаметно десантироваться не выйдет. Пробежать все расстояние и ничем не брякнуть по дороге…

– Тряпками обмотать мечи и прочее, – робко предложил Константин.

– Но они же не слепые, – резонно возразил воевода. – Услышать пусть не услышат, но зато увидят. Кстати, мои орлы ухитрились побывать даже внутри, – похвалился он. – Между прочим, тот же Торопыга или как там его – Николка. Ну, орел этот, Панин, что с тобой был тогда под Ростиславлем. Памятливый парнишка. Когда ты свой КГБ создавать будешь, первым делом именно его туда включай вместе с Любомиром. Можешь смело даже в начальники его ставить – не ошибешься. И дотошный какой. Смотри, он мне даже количество ступенек на всякий случай сосчитал.

Вячеслав извлек из ящика стола небольшой листок бумаги и бережно развернул его.

– Вот лестница, ведущая на первый ярус. В ней сто сорок ступеней. На этом уровне проделаны четырнадцать окон, то есть обзор круговой. Дальше еще одна лестница, но покороче – на сорок ступенек. По ней поднимаешься до второго яруса. Там тоже четырнадцать окон плюс круговая терраса. Словом, повозиться придется. – И воевода развел руками. – Как видишь, на все про все полтысячи – самое малое. Как их завести в город, твоя забота, простодушный ты наш. Остальное, так и быть, я беру на себя.

На том обсуждение и закончилось. Проникнуть в город, обманув подозрительность зорких венецианцев, которые наряду с франками и немцами хозяйничали в столице Византии, объявленной теперь Латинской империей, не представлялось возможным.

Когда Константин, приближаясь к Риге, пришел к выводу о необходимости срочного взятия Царьграда, этот вопрос вновь всплыл перед ним во всей своей неприглядности. Два дня он думал, как его решить, но на ум так ничего и не приходило.

«В самом деле, люди же не какие-нибудь булавки, не драгоценные камешки, чтоб их в тюки для товара запрятать, – уныло размышлял он, ломая голову над неразрешимой загадкой. – Хотя стоп! Не товары… А почему не товары? Вот пусть они товарами и будут».

– Кстати, ты надумал, как мне людей в город провести? – невинно осведомился Вячеслав. – Помнится, мы с тобой застопорились тогда именно на этом.

– Надумал, – спокойно ответил Константин и торжествующе улыбнулся. – Ты войдешь в город, имея при себе всего два десятка вооруженных ратников. Этого хватит. Зато у тебя будет отменный товар.

– Да пошел твой товар к чертовой бабушке! – тут же возмутился воевода. – Я что, по-твоему, стражников и рыцарей тюками с тканями закидывать буду или во все стороны драгоценными камнями из рогаток пулять?! Так я даже этого не смогу, потому что резины нет. Не придумали еще.

– Ничего страшного, – успокоил его Константин. – Обойдешься без рогаток. Ты привезешь в город караван невольников, человек на пятьсот. Для продажи. А в тюках у тебя будет оружие. Тоже на продажу.

– Самим не хватает, а ты на продажу, – негодующе фыркнул Вячеслав. – А невольников из кого брать? Из датчан, что ли?

– Из нашей дружины, – поправил его князь.

– Чего?! – взревел воевода. – Своих?! На продажу?! Да я!.. – И тут же осекся, растерянно глядя на лукаво улыбающегося друга. Несколько секунд он молчал, после чего восхищенно заявил: – Костя, ты гений! Слушай, а их точно пропустят? Все-таки пятьсот человек.

– Не пятьсот, а двадцать, – поправил Константин. – Раб – это не человек. Он – вещь. И смотреть на него все будут как на вещь. Кстати, ты мне отличное дополнение подкинул. Просто бесподобное. Надо и впрямь количество рабов за счет датчан увеличить где-то на сотню. Скажем, венецианцы заупрямятся по какой-либо причине, а ты им подарок. Деньгами-то они могут не взять – вдруг у них сейчас идет кампания борьбы с взяточниками. Зато раба за бесценок согласится купить любой.

– А если они захотят приобрести именно моих людей? Датчане-то эти сплошь и рядом – замухрышки корявые, ни кожи, ни рожи. И что мне тогда делать?

– Отбери из них самых здоровых – это раз. Своих изуродуй. Пусть хромают, сутулятся, подкашливают, кряхтят, под глазами луком намажут, чтоб слезились, грязью себя вымажут вместе с одеждой. Это два. Кроме того, по секрету тем же генуэзцам скажешь, что если им нужны рабы для берега, тогда подойдут и русичи, а вот для галерных весел лучше, чем датчане, никого не сыскать. Словом, время есть, так что легенду разработаешь. И еще одно. Чтобы ребятки как следует прочувствовали рабскую психологию, пусть они прикинутся ими уже на киевской пристани, пока ты будешь прикупать остальные товары и забирать владыку Мефодия. Хотя нет, – поправился он после некоторого раздумья. – Запускай ты их всех по Десне, а Киев ночью минуешь. Да и тебе лучше – поедешь за митрополитом налегке. Лучше прихвати с собой еще полтысячи лишних ратников и устрой пару сторожевых застав на порогах, чтоб следом за вами и мышь не проскользнула.

– А это еще зачем? – не понял Вячеслав.

– Уж больно много венецианских купцов пасется в Киеве – могут предупредить, – пояснил Константин. – Долго им там стоять ни к чему, месяца вполне хватит. А уж кого во временные рабы назначить, а кому сигналов дожидаться, на Хортице[125 - Хортица – каменистый остров на Днепре длиной 12 км, шириной 2,5 км. Расположен ниже знаменитых днепровских порогов. Часто служил местом сбора русских дружин при походах на половцев.] решишь. Ты как, за месяц-то уложишься?

– Должен, – задумчиво протянул Вячеслав. – А от Стояна ничего нет? – И недовольно проворчал после отрицательного ответа друга: – Ох, не нравится мне это молчание. Боюсь, что пословица про зайцев именно про нас написана.

– Не про нас, – успокоил его Константин. – Даже если татары уже прошли Кавказ, то они еще задолго до Калки должны крымские города пограбить. Тот же Сурож, например. Я того гонца, который от Ватациса прибыл, специально про них расспрашивал – тихо там. Никто ничего не слыхал. Конечно, плохо, что гонцов нет, но как знать, может, они меня в Рязани ждут. А не торопятся именно потому, что обычное донесение везут, типа все хорошо, прекрасная маркиза.

– Ну-ну, – скептически промычал воевода. – Ладно. Будем надеяться, что твои глубинные исторические познания, уважаемая маркиза, нас не подведут.

– Чуть не забыл, – спохватился Константин. – Есть у меня еще один паренек, которого тебе обязательно надо прихватить с собой. Зовут его Любим. Держи парня возле себя, особенно во время общения с Германом и прочими византийцами.

– Он что, спец в языках? – не понял Вячеслав.

– Скорее, он спец в мыслях, – пояснил Константин.

– В смысле – умный?

– В смысле – он их читает. Только это секрет, о котором никто не должен знать. Что-то типа твоего тайного оружия. Мало ли кто из греков задумает пакость против тебя или отца Мефодия.

– Да-а, это славный подарок, – тут же оценил Вячеслав. – Если только ты не ошибаешься.

– Проверено, – с сожалением вздохнул Константин. – Бери, пока я не передумал. От сердца отрываю.

Впрочем, приступить к штурму Риги сразу после отплытия Вячеслава у Константина не получилось. Спустя сутки он срочно убыл в Эстляндию, где вновь ручьями полилась кровь, причем на этот раз уже не датская.

Глава 15

Мне отмщение и aз воздам

Думаете ли вы, что Я пришел дать мир земле? нет, говорю вам, но разделение;

Ибо отныне пятеро в одном доме станут разделяться: трое против двух, и двое против трех…

Евангелие от Луки 12:51—52

– Вы сами призвали меня к себе! Вы отдали мне свои земли, себя и свой народ по доброй воле, никто вас к этому не принуждал! Вы просили меня защитить вас – я это сделал. Вы просили оставить старых богов – я не препятствовал! Я во всем честно сдержал свое слово, желая, чтобы на вашей несчастной земле с моим приходом воцарился прочный мир, а что делаете вы?!

Голос Константина грохотал, гулко перекатываясь между тяжелых закопченных балок большой залы бывшего рыцарского замка, прозванного датчанами Дерптом, а ныне вновь переименованного рязанским князем в Юрьев.

– Отныне я ваш князь и мой закон – это и ваш закон! А он гласит: каждый, кто умышленно поднимет руку на брата своего, будет в тот же час предан смерти.

Старейшины всех областей и племен Эстляндии мрачно стояли перед рязанским князем, слушая его гневную отповедь. Видно было, что они с ним решительно не согласны, но спорить никто не отваживался. Вместо того, разделившись на две неравные кучки, они, набычившись и потупив глаза в каменный пол, молча и враждебно поглядывая друг на друга.

Сказать же им хотелось очень многое, поскольку каждый считал себя правым, хотя на самом деле…

Такого поворота событий Константин совершенно не ожидал. Едва его войско покинуло пределы Эстляндии, оставив по паре сотен людей в каждом из захваченных замков, как племена эстов, освобожденные от датско-немецкого ига, тут же открыли самые настоящие боевые действия.

На русских ратников они не нападали. К ним претензий не имел никто. Напротив, каждый старейшина первое время даже пытался привлечь их на свою сторону в справедливой, как считал он сам и весь его род, войне, ибо пришла долгожданная пора мести за всю боль, кровь и слезы, что были им причинены… другими эстами.

Дело в том, что, когда крестоносцы ходили в набеги на племена, особо упорствующие в своем язычестве, они непременно прихватывали с собой еще и туземцев, совсем недавно насильно обращенных в христианство. Теперь немцев с датчанами не стало – спасибо русичам и их князю. Значит, пришла пора разобраться до конца… между собой.

Особенную кровожадность выказывали жители Саккалы и Унгавнии. Они первыми учинили резню среди соседних лэттов, с чьими территориями граничили их земли. То ли на них таким «благотворным» образом повлияло принятие христианства, то ли они сами по натуре были более свирепыми, однако жгли, грабили, резали и убивали новообращенные католики похлеще тех же датчан.

Разумеется, лэтты не остались в долгу, ответив собственным набегом. Вскоре и виронцы припомнили соседям из Гарвии прежние обиды, а там пошло-поехало.

Несколько дней Константин метался посреди пожарищ, отчаянно пытаясь успеть повсюду, но нигде толком не успевал. Когда он во главе своих сотен подъезжал к одному пепелищу, оказывалось, что нужно срочно мчаться в другое место, где как раз сейчас гервенцы режут вайгов, а прибыв туда, с грустью убеждался, что и здесь он тоже безнадежно опоздал.

Старейшины, с которыми он разговаривал, согласно кивали, но останавливать своих людей не торопились. Либо они понимали, что уговаривать сородичей бесполезно, либо сами тоже хотели отомстить, только скрывали это чувство.

«Князь, конечно, прав, говоря о мире, да мы и сами готовы жить мирно. Только сперва отомстим соседям, которые не далее как год назад учинили набег на наши земли. К тому же пришли не одни, а с подлыми немцами и датчанами. Разве такое можно прощать?! Вот отберем награбленное, а уж потом займемся севом и пахотой», – рассуждали одни.

Другие им вторили, разве что чуточку меняя содержание, но оставляя неизменной концовку: «Мы – народ подневольный. Повелели крестоносцы, вот мы и пошли. А их-то никто не заставлял идти на наши земли. Да разве можно такое прощать?!»

И никто не вспоминал, что до набега на их территорию они сами учинили набег в отместку за набег, который сотворили их соседи, желая отомстить за их набег, устроенный ими за набег…

Словом, все вспоминать – запутаться можно. И запутались бы, непременно запутались. Вот только воспоминания были однобокие. Свое зло в памяти как-то особо не всплывало, зато чужое – ого! Оно как раз было ясным, и отчетливым и все хорошо помнили, сколько коров, овец, лошадей и прочего уволокли с собой подлые гервенцы, лэтты, саккальцы, гервикцы и прочие.

Такая система подсчета была проще и намного понятнее. Кровь продолжала литься, где струйками, а где уже и ручьями, грозящими в самом ближайшем будущем перерасти в полноводную реку.

И еще одно. Часть местных жителей, самых упорных в своем поклонении старым богам, теперь принялась обвинять в вероотступничестве тех, кто смалодушничал и согласился на крещение, пусть даже желая тем самым всего-навсего сохранить жизнь себе и своим близким.

Последние, в свою очередь, разделились еще на два лагеря. В один вошли все те, кто радостно смыл с себя проклятое крещение, вернувшись к милым старым Пекко, Сальме, Уку, его сварливой жене Рауни[126 - Пекко – бог плодородия, Сальме – дева, «невеста звезды», Уку – верховный бог эстов, Рауни – его жена. Когда она ругается, Уку сердится и идет дождь.] и прочим. В заповедных рощах опять заполыхали костры, где суровый тоорумеес[127 - Тоорумеес – колдун, жрец Тоора – бога неба и грома, аналога скандинавского Тора и славянского Перуна.], довольный тем, что может открыто совершать обряд, деловито перерезал шею петуха или курицы.

Другие, зная, что русичи тоже христиане, не торопились снимать с груди и сжигать на огромных жертвенных кострах свои грубые деревянные крестики. А зачем спешить, если никто знает, как все повернется дальше?

Вот и получилось, что люди из одного и того же племени стали потихоньку коситься друг на друга, а в некоторых местах от взаимных упреков уже перешли к действиям.

Наконец, устав от бесполезных уговоров, Константин понял, что другого выхода, кроме силового, у него не остается. По повелению князя в Юрьеве были собраны старейшины лэттов и всех областей эстов.

Все они приехали охотно, даже с радостью, будучи уверены в том, что князь встанет именно на его сторону. Никто не уклонился от приглашения, никто не медлил с прибытием. Напротив, старейшины торопились, чтобы соседи, приехавшие первыми, ничего не успели напеть Константину.

Каждый рассчитывал убедить князя в собственной правоте. Лэтты рассчитывали, что Константин вступится именно за них, потому что они преимущественно жили в землях Кукейноса, то есть уже давно, целый год были его подданными. Эсты верили, что раз князь пришел, чтобы заступиться за них, то он и дальше не оставит их без поддержки.

Константин не оправдал ничьих надежд. Он даже не дослушал их, начав речь о мире. Всеобщем мире. Оставалось только потупить взгляд и сокрушенно вздыхать, изображая подобие раскаяния в содеянном, которое на самом деле никто не испытывал. Мысли же у них были совершенно иными. Мрачные мысли. Черные.

«Легко ему говорить, когда не на его земли устраивали набеги, когда не его людей убивали эти проклятые лэтты», – думали эсты. И точно так же считали сами лэтты, заменяя в своих думах только одно слово и называя подлыми своих соседей-эстов.

Вскоре всем стало ясно, за кого стоит князь. А ни за кого. И тоже непонятно – радоваться по такому случаю или печалиться. С одной стороны, плохо, что не за тебя, а с другой – хорошо, что не за соседа. Странный князь, непонятный. Потому старейшины и стояли молча в ожидании, когда он закончит говорить, чтобы разъехаться и… продолжить разбираться своими силами.

– Всем ли мои гонцы зачитали указ о мире и о наказаниях для тех, кто ослушается? Кто из вас может сейчас сказать, что его люди не слышали моего повеления?

И снова ответом было дружное молчание. А чего тут говорить, когда они же сами и переводили почти каждую фразу этого указа на родной язык?

– Значит, каждый из вас и ваших людей знает об этом, – утвердительно произнес князь. – Но раз он знает и продолжает нарушать, то подлежит наказанию, которое в нем указано. Ну что ж, лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать.

Старейшины переглянулись. Выходит, он вызвал их только для того, чтобы казнить?

– Анно, я знаю, что твои люди вооружились и вчера опять выступили на лэттов, – сказал он, обращаясь к одному из старейшин Саккалы.

Ответа Константин не ждал, оправданий тоже. Вместо этого он повернулся и столь же спокойно произнес:

– Рамеко и Варигербэ, я знаю, что ваши люди тоже вооружились и выступили на саккальцев. Я даже знаю, где вы собрались биться с ними.

Старейшины лэттов, как и Анно, не проронили ни слова.

– Все они решили нарушить мой закон, хотя знают о нем. Мне жаль их, но мой закон нельзя нарушать никому. Сейчас утро. Я думаю, что уже к полудню вы сами убедитесь в этом.

«Ну точно казнит», – обреченно решили трое старейшин. Остальные сочувственно покосились на них, но продолжали молчать.

Однако никакой кары не последовало. Вместо этого князь приказал всем садиться на коней и повел всех в сторону Толовы.

Константин сдержал слово. Сразу после полудня каждый из старейшин лично убедился в том, что будет с теми, кто нарушит его закон.

Сеча уже кипела вовсю, когда в самую гущу сражающихся въехали молчаливые воины рязанского князя. Они двигались нешироким волнорезом, в первом ряду пять всадников, во втором – семь, в третьем и далее – по девять. Мерно продвигающиеся вперед лошади изредка недовольно фыркали, но послушно двигались вперед, а наездники так же неспешно, можно сказать лениво рубили пеших эстов и лэттов. Всех. Никто не интересовался, кто перед ним, никто никого ни о чем не спрашивал.

Поначалу старейшины не поняли, чью сторону принял князь. Лишь когда всадники прорезали почти три четверти поля боя, до них дошло: люди князя убивали не саккальцев или лэттов. Они наказывали тех, кто нарушил закон и поднял руку на своего соседа. Всадники двигались ровно посередине, неся мир… оставшимся в живых. Тех, кто в панике без оглядки бежал с поля, никто не преследовал. Зачем? Пусть расскажут своим, что пощады не будет никому.

Сам Константин в окружении полусотни дружинников и всех старейшин продолжал оставаться на небольшом пригорке, чуть в отдалении, и молча наблюдал за своими людьми.

Когда все закончилось и туземцы рассеялись, он повернулся к старейшинам и невозмутимо произнес:

– Больше уговоров никто от меня не услышит. Далее всегда будет так, как сегодня. Анно, Рамеко и Варигербэ, я вас отпускаю. Догоните тех, кто успел убежать, и объясните, что только сегодня мои люди никого не преследовали. В другой раз они догонят всех. Это – мое наказание. Все остальные тоже могут возвращаться в свои селения, – повысил он голос. – Расскажете, что вы видели, как князь умеет карать за нарушение его закона. Теперь так будет повсюду. Я добьюсь мира, даже если он встанет на костях ослушников.

Не дожидаясь ответа., он молча тронул коня и направил его в сторону солнца, садящегося за горизонт. Уезжал он, ни разу не оглянувшись. Было не по себе.

Да, он уже не белый и пушистый, как всего четыре года назад. Оставаясь по-прежнему таким, каким он некогда пришел в этот суровый мир, он просто не выжил бы в нем. Но приказанное сегодня было все равно чересчур даже для него сегодняшнего. И потому он не оборачивался, страшась сделанного и не зная, как оно будет называться – необходимая жесткость или бессмысленная жестокость, которая все равно не принесет ничего хорошего.

Только будущее могло либо подтвердить, либо опровергнуть правоту его сегодняшнего приказа, но Константин не был провидцем и не мог заглянуть вперед ни на месяц, ни даже на неделю, не говоря уж про годы.

Оглядываться было нельзя еще и потому, чтобы никто не мог увидеть на его лице сожаления или раскаяния за произошедшее по его повелению. Если бы старейшины уловили хотя бы малейшую тень сомнений, обуревавших его, тогда и впрямь все пошло бы насмарку. Он не знал – почему, но чувствовал, что это именно так.

А ему оставалось только надеяться, что эта его жестокость остановит бессмысленное кровопролитие, перейдя таким образом в совершенно иной ранг и став оправданной жесткостью. Или все равно жестокостью? Впрочем, неважно, главное, что оправданной.

И еще одно, он понимал, точнее чувствовал. Если он еще несколько часов продолжит ломать голову над тем, прав или нет, то ничего хорошего из этого не выйдет. И без того ломило затылок, а в висках стучали кузнечные молоты. К тому же впереди его ждала Рига. Город нужно было взять ценой любых жертв, и лучше задуматься о том, чтобы хоть их-то было чуточку поменьше.

Честно говоря, Константин ехал к ней с некоторой тревогой. Брать каменную твердыню – это не кот начхал. К тому же рядом не было друга, который всем руководил бы. Отныне князю предстояло все делать самому.

Однако, с трудом переправившись через мутные воды разлившейся Двины и прибыв в лагерь, Константин узнал, что штурм города отменяется. Князя уже третий день ждали парламентеры, присланные оголодавшими жителями.