Чтение 17–й страницы книги ~Автоматная баллада~

— Думаю, — не оглядываясь, бросил Шемяка.

— Думаешь?! Кой хрен думать?! Действовать надо! Прячем тела, и ходу!

Краем глаза Шемяка зафиксировал — и немало подивился, — что Энрико среагировал на последнюю тираду Анны так же, как и сам Сергей. То есть не сдвинулся с места ни на миллиметр.

Хоть что-то радостное в этой жизни.

Но девочку нужно срочно успокаивать, пока и впрямь беситься не начала.

— Если сможешь их до болота докинуть, — сказал Айсман. — Или хотя б до леса, валяй, тренируйся в метании тяжестей. По-другому никак, в этих развалинах все мусорные кучи давно заросли, тронь любую, сразу будет видно, где в гробнице Тутанхамона собака порылась, — эк завернул, самому приятно! Ну и травку, что мы потоптали, тоже распрямить да подклеить не забудь.

— Сергей!

Шемяка с интересом ждал продолжения фразы, однако Анна, на миг замерев с распахнутым ртом, словно рыба на прилавке, опустила голову, шумно выдохнула и, вновь вскинув подбородок, почти спокойно спросила:

— Что ты сам предлагаешь?

— То, что ты сейчас проделала. Взять себя в руки. Не дергаться. Это для начала.

Он хотел добавить еще что-нибудь, могущее сойти за комплимент, ведь она и впрямь проявила себя с лучшей стороны… но передумал, вернее, не додумал эту мысль до конца.

— Пытаться их прятать бессмысленно. Наоборот, — он оглянулся назад, — так есть шанс, что на запах какой-никакой стервятник заявится. Хлипкий шансик, бестолковый, но хоть какой-то…

— Обыскать? — Энрико, не дожидаясь ответа, присел, подхватил сумку первого клановца и, недолго думая, вытряхнул ее содержимое прямо на землю.

— Только быстро.

— Да уж понятно, что не медленно.

Анна, подскочив, схватила за плечо второй труп, перевернула, скривилась — правая ладонь оказалась измазанной в крови — и полоснула ножом по лямкам рюкзака.

Отступив на шаг, Айсман наблюдал за лихорадочной деятельностью своих нанимателей, даже не особо пряча усмешку. Так смотрят профи на работу дилетантов, и, в общем, именно так дело и обстояло. Он-то был «горелый следопыт», в переводе на обычный язык — мародер высшей квалификации. И хотя теоретически на трупах клановцев можно было неплохо поживиться, наработанное чутье подсказывало ему — здесь и сейчас не будет ничего такого, ради чего стоило бы снимать «притершийся» к спине рюкзак, марать руки в крови и тратить драгоценные минуты. Будь по-другому, он первый бы этих дохляков на раз-два, за пару десятков секунд бы выпотрошил, а так…

— Главное, — негромко произнес Шемяка, — как можно скорее добраться до асфальта. Следы на асфальте человек не различит, собаки же в скелет и подавно не полезут, они звери умные.

ШВЕЙЦАРЕЦ

Здесь недавно прошли дожди, а ехать на тяжелом чоппере по дороге, не успевшей толком просохнуть, — удовольствие ниже среднего. Будь земля еще малость по-влажнее, застряли бы, как немцы под Москвой, точно.

«С другой стороны, — зло подумал Швейцарец, — а чего я, спрашивается, хотел? Бетонку? Хайвэй? Интересно, сохранились ли эти самые хайвэй хоть в самой Америке? Наверное, сохранились, что им, асфальтовым, сделается… разве что светятся по ночам».

Они опоздали к закату, но, еще подъезжая, Швейцарец услышал пронзительный лязг железа распахиваемых ворот — их начали открывать на звук мотора. Все верно, здесь уже начиналась окраина, и поселок был не просто поселок, а форпост, о чем возвещала каждому въезжающему промелькнувшая в луче фары надпись. Форпост «Новая заря». Слово «новая», как успел разглядеть Швейцарец, было новым во всех смыслах — дерево букв еще не успело толком потемнеть, а вот растрескавшаяся пластмассовая «заря» явно помнила куда лучшие годы. Довоенные… то ли колхоз «Заря коммунизма», то ли совхоз «Заря социализма». Впрочем, не суть важно. Куда более значимым было слово «форпост»… «передовой пост» в те далекие времена, когда первые «носители европейской цивилизации» водружали свой флаг на землях красных или черных дикарей, а сейчас это просто означало, что дальше к югу людей хоть с огнем, хоть без огня отыскать будет нелегко.

А еще это значило, что здесь рады новому человеку просто потому, что он — человек.

— Вечер добрый.

Приворотных стражей было двое. Один — высокий худой и, на взгляд Швейцарца, лет пять-семь не дотягивающий до именования «дедок» — стоял у ворот, держа перед собой масляный фонарь. Второй же смутно маячил слева пятном домотканой рубахи — пока вывернутый руль не полоснул фарой, высветив самого стража, оказавшегося молодым и очень заспанным парнем, воротную лебедку, с которой тот возился, и даже стоящий позади пулемет на треноге. Вид последнего всерьез озадачил Швейцарца, не фактом наличия, разумеется, а незнакомостью очертаний.

— Кому вечер, а кому и ночь на дворе, — голос у «почти дедка» оказался на удивление низким. Хороший такой, густой бас, куда более ожидаемый от толстяка с Шестью подбородками и пузом типа «бочонок». — Ну-ка,, ночной странник, докладывай, хто таков и откуда путь ведешь?

— Токо прожектор сначала затуши, — добавили слева. — А то прям в глаза полыхает.

Швейцарец послушно выключил фару и заглушил мотор, напоследок, впрочем, успев еще раз мазнуть лучом по загадочному станкачу. Загадочности не убавилось — пулемет явно не был похож ни на одну известную Швейцарцу систему.

— Сидоров, — произнес он, снимая шлем, — Иван Петрович.

Разумеется, заготовлен у него был совершенно другой ответ, однако веселые нотки в басе «почти дедка» подтолкнули его к мысли, что в данной ситуации юмор может оказаться воспринятым лучше, чем правдоподобность.

— Хорошее фамилье, — «почти дедок» приподнял фонарь. — Ну а это, надо полагать, Сидорова Марфа Николаевна к законному мужу своему прильнула, всеми лапками уцепившись?

Мысль оказалась верной, и теперь можно было… почти расслабиться.

— Не угадали. Татьяна и вдобавок Ильинична.

— Вот оно как, — разочарованно вздохнул стражник. — И хто бы мог помыслить — выглядит-то твоя женушка ну совсем как Марфа Николаевна.

— Платить за въезд сколько, уважаемый?

— Ну, — «почти дедок», сграбастав в кулак жиденькую бороденку, задумчиво глянул на небо, словно надеялся получить нужный ответ персонально от Большой Медведицы. — Ваабче-то мы с проезжих дань не дерем, чай, не ватага из лесу, а интересы обчества блюсти поставлены. Обчество же заинтересовано, штоб добирались до наших краев почаще — будь ты хуть три раза Сидоров или вовсе Иванов. Так-то. Поспей ты до закату, въехал бы себе спокойненько, никого не тревожа. А ты ж припозднился, вишь, Федюне из-за тебя пришлось с воротом попотеть.

— Да будет вам, Дмитрий Халыч, — смущенно отозвалась белеющая рубаха. — Разве ж я вспотел?

— Не встревай! — строго произнес «почти дедок». — Да… так это я к чему…

— К дождю, наверное, — Швейцарец разжал кулак, три винтовочных патрона тускло блеснули на черной коже перчатки. — Такие вот огурчики к вашему агрегату пойдут?

— К агрегату не пойдут, — авторитетно заявил Дмитрий Халыч, сгребая протянутые патроны. — Агрегат у нас хитрый. Водились бы щас где музеи, всенепременно сдали б на предмет исторической реликвии. А вот к трехлинеечке Федюниного дядьки в самый раз будут.

«Неужели экзотика времен Гражданской? — восхищенно подумал Швейцарец. — Теоретически рассуждая, в смазке и в погребе оружие может храниться до-олго, а народ в Сибири на такие вещи запасливый. Вполне, вполне может быть… Гочкис какой-нибудь или «сен-этьен»14».

— Остановиться где можно? — спросил он.

— Ежли просто — то хуть прямо здесь! — безмятежно ответил «почти дедок». — Приваливай свою колымагу к забору и располагайся. Заодно и нам с Федюней веселее будет службу нести. А вот ежли желаете комфорту, то лежит вам дорога прямо, прямо и восьмой двор по левую руку — то как раз будет наш, как допрежь говорилось, гостиничный комплекс, он же трактир и ваабче светоч всей нашей поселковой цивилизации. Да его и видать прям отсель, — Дмитрий Халыч махнул рукой вдоль улицы. — Вишь, где огни горят? В прочих-то домах мужики освещение економять, а у Бориса даже над крыльцом фонарь до самой полуночи не гаснет — шоб, значит, кто до ветру ходил, на обратном пути мимо двери не промахнулся.

— Спасибо.

— Наше вам пожалуйста. И, Сидор Иванович, — на миг опередив движение Швейцарца, добавил стражник, — ты уж как-нибудь докати свой трактор по-тихому, сделай одолжение. А то ведь подымешь на ноги весь поселок, народ и сбежится на екзотических гостей поглазеть… оно тебе надо? Вам бы с Марфой Николаевной сейчас поесть по-вкусному да поспать по-мягкому, верно я говорю?

— Неверно. — Швейцарец едва не вздрогнул, настолько внезапно для него прозвенел этот голосок. — Меня зовут Татьяна Ильинична.

САШКА

В скелетах мне всегда не по себе.

Глупо звучит, понимаю, но это факт, и я могу лишь констатировать его.

Наверное, схожие чувства испытывают люди, попав на кладбище. Обычный погост, с крестами, надгробьями и другими условными обозначениями захоронений себе подобных. В принципе скелет — тоже разновидность кладбища, но в скелетах люди ведут себя по-другому. По крайней мере, те из них, кого я имел возможность наблюдать. Возможно, разница заключена в том, что мертвецы составляют весьма незначительную часть общего фона. Или в том, что проблемы насущного выживания напрочь вытесняют из голов менее актуальные мысли. Не знаю. Лично для меня, автомата, насыщенная мертвыми механизмами территория ассоциируется именно с кладбищем. Пусть даже подавляющее большинство этих механизмов не состояли со мной в прямом родстве и вообще навряд ли были столь же разумны. Металл — не водица, и на этом кладбище домашних механизмов я чувствую себя паршиво.

Когда же на перекрестке Красных Зорь и Кантонской Коммуны я увидел останки «ЗАЗа», меня словно передернуло — в смысле, всего, а не просто затвор. Мамой-фрезой клянусь, еще чуть-чуть, и начал бы капать смазкой на асфальт.

Даже не могу представить, почему именно его вид меня так зацепил. Казалось бы, с чего? Он для меня никто и ничто, он вообще даже не оружие — разве что щенка лопоухого переехать или, при очень большой удаче и разогнавшись под уклон, старушку задавить. Дурацкая малолитражка. «Запорожец». Ушастый. Запор. Горбатый. Уйма кличек, и все, что характерно, презрительные. Маленькая глупая машинка.

Но когда мы шли мимо него и я смотрел, как он лежит: перевернутый ударной волной, беспомощно растопырив свои крохотные смешные колесики, глубокие вмятины по всему корпусу, осколки стекла вокруг, и только единственная чудом уцелевшая фара жалобно поблескивает дождевыми каплями…

Он будто бы спрашивал у нас, деловито спешащих мимо и не с укором — с недоумением: за что? Вы сильные, страшные — за что вы меня так? Ну что я сделал плохого, кому помешал? Ведь я был новый, я совсем недавно сошел с конвейера… мне нравилось мчаться сквозь майскую грозу, высекая из луж фонтаны брызг, я любил разгонять ночную тьму лучами фар… я любил жизнь! А теперь… теперь я лежу здесь, который год. Я убит — но смерть все никак не идет, даже она проходит мимо, словно жирная крыса, брезгливо стряхивая ржавую пыль!

Почему вы так поступили со мной? Так жестоко…

Неужели только за то, что я попытался быть счастливым?

Маленькая несчастная машинка…

Никому не позволено быть счастливым. Даже людям.

Хотя раньше они считали по-другому. А некоторые — даже и сейчас.

ШВЕЙЦАРЕЦ

Вой разрывал ночную тишину, словно гнилую тряпку. Надрывный, пронзительный, он летел сквозь ночь, казалось, до самого диска повисшей над горизонтом Луны.

Швейцарец резко сел. Покосился на ставни, из-за которых доносился вой. Усмехнулся… недобро. Затем наклонился и вытащил из-под кровати ночной горшок.

— Туалетом воспользоваться не желаешь?

Девушка молчала.

— Тишина в данном случае означает «не хочу»? — после минутной паузы уточнил Швейцарец.

— Нет. Хочу.

— Я могу за дверь выйти, — предложил Швейцарец. — Если, — с сомнением добавил он, — проблема в этом.

В ответ раздался короткий смешок.

— После всего, что было… да уж, самое время вспомнить о девичьей стеснительности.

— Тогда в чем…

— В темноте.

— А ты на ощупь, — Швейцарец, наклонившись вперед, коснулся плеча Тайны. — Давай… шаг вперед… чуть левее… ну вот, цель прямо под тобой. И… я отвернулся.

Под окном снова коротко взвыло.

«Вот интересно, — подумал Швейцарец, — сказать, что… хм, ее журчание очень мелодично звучит, это будет комплимент или как?»

— Все.

— Отлично.

«Теперь, — мысленно добавил он, — осталось выяснить, насколько умение прицельно стрелять в темноте коррелирует с умением в темноте же прицельно мочиться. Впрочем, промахнуться на такой дистанции и по такой большой мишени попросту стыдно… даже из такого оружия».

Закончив, Швейцарец поднял горшок, осторожно шагнул к окну и, едва только снаружи послышались начальные нотки очередного взвоя, резко распахнул ставню…

Вой оборвался мгновенно, сменившись хрипящим клекотом. Выглядывать наружу Швейцарец не стал, но, судя по звукам, источник клекотания удалялся от трактира очень быстро, притом не особо разбирая дорогу.

Тайна сдавленно хихикнула.

— Не пропадет твой скорбный труд, — продекламировал Швейцарец, аккуратно закрывая окно, — теперь поспать нам всем дадут.

Он вытянулся на кровати, уснув почти мгновенно… и лишь пятью минутами позже сообразил, что на самом деле все еще не спит.

Это был нонсенс. Форменный нонсенс, как сказал бы Старик, положивший уйму сил и времени, чтобы добиться от своего воспитанника правильного, «кошачьего» сна. «Слишком уж ответственное это дело, — повторял он, — чтобы доверять его всякой случайной физиологии… на меня смотреть! Не моргать!»

Но все же Швейцарец лежал и не спал, и доски на потолке выглядели столь же реальными, как и клочья мха в щелях между ними. А ответ напрашивался лишь один, как бы он ни казался маловероятен.

Швейцарец очень медленно перенес левую руку к стене. Затем так же медленно — даже будь сейчас ясный день, сомнительно, чтобы сторонний наблюдатель сумел бы засечь эти шевеления сквозь ватное одеяло — протащил ее обратно, уже отягощенную добавочным кило. Еще больше времени отнял затвор, но борьба за миллиметр в минуту того стоила — наружу не просочилось ни единого звука, способного подсказать, что пять с половиной граммов свинцового сплава вплотную познакомились с нарезами ствола.

Теперь оставалось лишь ждать.

Или… или это все же просто наваждение, сбой перетянутых нервов и никакой опасности на самом деле нет и в помине?

Этот вариант тоже имел свою вероятность — и даже отличную от нуля. Но — ненамного.

Тогда, четыре дня назад, на привокзальной площади эти перетянутые нервы дали ему почти минуту форы, проявив среди толпы смыкающую кольцо пятерку. Целую минуту — спокойно, не торопясь оценить обстановку, просчитать и дождаться… пока те пятеро, наконец, начнут. Это, пожалуй, было труднее всего остального — не просто позволить им вскинуть стволы, но и оставить за ними первые выстрелы. Пятеро на одного — это все же слишком, чтобы еще давать им такую фору, но ему нужно было подставить их, а иначе…

Иначе… могло сложиться, будь там шестой — на одной из окрестных крыш. Повезло. Впрочем, на это везение он рассчитывал. Найти пятерых, или даже больше, жадных полудурков не так уж сложно. А вот разыскать за тот же срок хорошего снайпера и, что куда важнее, убедить его рискнуть…

Тогда, около вокзала, все прошло как надо, «по нотам» — стремительный танец и пять не очень подвижных мишеней. Проще, чем он опасался, — перед ним оказались не профи и даже не полупрофи, а обычные шпанюки, «крысы», у которых глупость и неуклюжесть успешно соревновались с их же собственной алчностью. И страхом. Эти неуделки хоть и остаканились «перед делом», но алкоголь приглушил им лишь рефлексы, страх же, наоборот, выпустил из глубин подсознания наружу. Шедшие от пятерки флюиды ощущались так четко, что при желании можно было стрелять по их сигналам почти как на звук, а когда одного из «крыс» облаяла мелкая шавка, повода для сомнений не осталось.

Тогда прошло как надо. А сейчас?

Мысли скользили, будто жуки-водомерки — по поверхности. Задумываться всерьез, загружать мозг работой было нельзя, ведь он не чувствовал конкретной опасности, не мог определить и оценить степень угрозы, вероятное направление атаки. Сейчас Швейцарец мог лишь ждать — с пустой от лишнего мусора головой и расслабленными мышцами. Дешевая тряпичная кукла, готовая в любой миг взлететь, подброшенная мощной пружиной капкана — и те доли мгновения, которые расходуют медлительные синапсы на «переключение», запросто могли бы стать решающими.

Он ждал. Секунды, вначале казавшиеся неимоверно длинными, понемногу складывались в минуты — и ничего не происходило.

К исходу пятнадцатой минуты Швейцарец все же решился проанализировать свои ощущения. Рискованное дело — но риск в данном случае был оправдан, — последние минут пять Швейцарец все четче понимал, что ощущает не отсутствие направления предполагаемой вражеской атаки, а отсутствие опасности вообще.

Это было что-то новенькое. Впрочем, однажды он уже побывал в похожей ситуации. Точно также проснулся, не понимая из-за чего. Добрых полчаса, судорожно сжимая пистолет, изображал из себя сонную колоду. А затем его вдруг резко отпустило, и он провалился в сон, едва успев спрятать «210-е».

В тот раз ответ нашелся утром, когда за кустом в трех метрах от своего спальника Швейцарец обнаружил крупные отпечатки кошачьих лап. Пантера или снежный барс. Хищник стоял довольно долго, переминаясь с лапы на лапу, поигрывая когтями, но прыгнуть так и не отважился, уйдя, в конце концов, на поиски менее подозрительно выглядящей добычи.

Мысленно Швейцарец чертыхнулся — есть, есть что-то… неуловимое, словно распадающаяся при малейшем касании паутинка. Что-то, мелькающее на краю сознания, не мысль, нет, намек на мысль… упрямо маячащий в отдалении — стоит лишь попытаться рассмотреть его пристальнее, как он вмиг пропадает. Исчезает, растворяется, оставляя за собой только пылинки — горсточку белых искорок, самозабвенно пляшущих в лунном свете под неслышимую музыку.

…неслышимую музыку!

Поймал!

Выделенная им комната без особой натяжки могла претендовать на титул каморки — кроме двух кроватей, в нее вмещался лишь разделяющий эти лежбища метр — с весьма куцым хвостиком — некрашеного пола. Расстояние, вполне достаточное для того, чтобы превосходно различать не только храп, но и обычное дыхание соседа…

…и подсознательно среагировать, когда оно становится непохожим на ритм спокойно спящего.

ШЕМЯКА

Пока что шли они ходко — за последние двадцать минут остановиться пришлось только раз, когда Анна разглядела впереди черный ручей. Масляно-черный, он неторопливо вытекал из подвального окна, пересекал мостовую и, разбившись на два более мелких ручейка, втекал в подвалы на противоположной стороне. Дождь к тому моменту уже стих, потому шелест и пощелкивание люди четко расслышали метров с пятидесяти, а ближе подходить не рискнули.

«Огнемет бы мне, — в приступе яростной брезгливости подумал Сергей, — и не ручник, ручником тут хрен справишься, а такой, чтобы позади на машине стоял здоровый бак, до краев полный смеси. Чтобы точно хватило всех этих тварей к чертовой матери… выжечь, выжечь, выжечь…»

Он даже не сразу понял, что бормочет это вслух, судорожно стиснув автоматную ложу. Впрочем, Анне и Энрико было сейчас не до него — на черный «ручей» они пялились куда более зачарованно, чем сам Айсман.

— Часто они… так?

Сергей скорее догадался, чем расслышал вопрос Энрико, — респиратор превращал обычный хриплый шепот скуластого в почти неподдающееся расшифровке бормотание.

Кстати, о маске… Шемяка ослабил ремешок и, сдвинув респиратор на шею, медленно, с видимым наслаждением, вздохнул полной грудью. Эх, закурить бы еще…

Пока что, благодаря карте, все шло на удивление гладко — прицепленный к куртке драгоценный индикатор, на который Шемяка по въевшейся в плоть и кости привычке скашивал глаза каждые пять секунд, выглядел в точности так же, каким был взят из заветного пенала. Даже когда они, обнаглев, решились короткой перебежкой пересечь вытянувшийся поперек улицы отросток фиолетовой кляксы. Повезло — Зона то ли поменяла контур, то ли попросту протухла. Дюжина причин могла сыграть, а лезть на дно рюкзака в поисках счетчика и проверять, которая из этих причин реальна, — благодарю покорно, но, увы и ах, нас зовут дела поважнее.

Пока что карта их не подводила, но лучше было не рисковать — скелет жил по своим законам. Будь даже эта карта нарисована по самым свежим данным вчерашнего вечера — к текущему часу в бывшем городе наверняка случилось множество изменений. Незначительных, но любого из них вполне хватит, чтобы угробить дурака, пожелавшего безоглядно довериться бумажному обрывку. Что угодно… даже просто шальной ветер, который, со свистом проскакивая полуобвалившийся чердак, загребет в невидимую ладонь пригоршню ядовитых пылинок и, хохоча, развеет их над улицей.

— Редко.

— Чего ты маску снял? — Анна следовать примеру Сергея не стала, чем заработала еще один плюс в его личной таблице успеваемости. Предмет — выживание, тема Урока: «Большую часть того, что позволяет себе следопыт, остальные могут делать лишь по его команде».

— Тараканы, — Айсман мотнул головой в сторону «ручья», — твари мерзкие, но умные. Зуб даю, они для миграции выбрали самое безопасное время на полгода вперед. Так что можно спокойно подышать, а заодно, — добавил он, опускаясь на потрескавшийся асфальт, — ногам роздых дать.

— Я тут не сяду. Не-е-т… рядом с этими…

— Садись! — повысил голос Шемяка. — Перестань дурью маяться и садись! Им сейчас до нас дела нет.

Поколебавшись секунды две-три, она все же послушалась его — но, судя по бледности, далось ей это нелегко.

— 3-заразы… ненавижу. Теперь ни в один здешний дом…

— И трястись перестань, — Айсман стянул капюшон и, задрав голову, посмотрел на небо — разрывов между тучами прибавлялось с каждой минутой, и все шло к тому, что солнце вот-вот начнет вновь наяривать в полную силу. Жаль, ну да грех, в общем-то, жаловаться — дождик и так подарил им куда большую фору, чем выходило по Шемякиным расчетам.

— Возьми себя в руки, — сказал он. — Ну, тараканы… подумаешь. Яд у них слабый, с ног сразу не валит, если не хлопать ушами, то удрать всегда сумеешь. А в какую-нибудь здешнюю хибару нам нужно будет занырнуть в ближайшие минут семь-десять, потому как на охоту выйдут куда более опасные твари.

— Крысы?

— Угу. Крысы. На двух ногах.

ШВЕЙЦАРЕЦ

Первая его мысль была простая — спросить, почему она не спит. Вернее, он сначала убрал пистолет, а потом подумал — проще взять и задать вопрос, чем лежать и гадать.

А еще мгновением позже решил, что можно и погадать.

Тогда, в их первую совместную ночь, она была похожа на… Швейцарец озадаченно нахмурился — банальное «натянутая струна» казалось ему неточным, по крайней мере, не до конца точным. Ответ пришел пару секунд спустя и заставил его довольно улыбнуться — детонатор! Именно так — она тогда лежала вроде бы колода-колодой, но любое неверное… а, скорее всего, и просто любое движение могло спровоцировать ее шайтан знает на что.

Ведь она так хотела поверить — и еще больше боялась.

«В таком случае… сомнительно, чтобы она поверила мне, — подумал Швейцарец. — Скорее всего, просто устала бояться».

Следующую ночь занял их безумный лесной марафон…

…а через сутки он проснулся за миг до ее крика.

Агеев бы не поверил, мысленно усмехнулся Швейцарец, в жизни бы не поверил, что после снотворного его выделки человек может проснуться из-за кошмара. Как он тогда сказал? Динозавра свалит? Что ж, в динозавра я тоже верю — безмозглым ящерам сны не снятся, разве что спинномозговые.

Лишь на четвертую ночь мы научились с этим справляться, вспоминал Швейцарец, — если это можно назвать таким словом. Ложиться вместе, чтобы я мог чувствовать ее — и будить в самом начале приступа. Никаких чувств, голый рационализм — так она лучше высыпалась, и, кроме того, в лесу по ночам прохладно, даже в нынешнем лесу.

А сейчас…

Он услышал, как прошуршало сдвигаемое в сторону одеяло. Тихий, почти на грани слышимости, скрип — это рама лежака среагировала на перемещение центра массы. Очень легкой массы, здешние кровати ладились из расчета на купчину необъятной пузатости или же на приказчика, разворотом плеч не уступающего хозяйскому пузу. Шлепок — ступни коснулись пола, еще один, обозначивший решительный шаг через разделявшее кровати пространство… эге, а вот дробный перестук вызван явно не холодом, так успеть замерзнуть ты, девушка, совершенно точно не могла.

Тайна даже не успела испугаться — слишком быстро все произошло. Только что стояла перед лежаком, уже решившись окончательно, бесповоротно, — но все-таки, чтобы это решение стало реальностью, какой-то крохи мужества ей не хватало. Она как раз пыталась отыскать в себе эту кроху…

…в следующий миг ее голова была на подушке, а остальное тело по шею накрыто ватным, уже согретым чужим теплом одеялом. Слева была стена, справа — ОН.

— Слушай, так нельзя, — озабоченно сказал Швейцарец. — У тебя сердце барабанит громче зубов. Ты же не колибри, да и на ручной пулемет не похожа. Зачем тебе темп десять в секунду?

— Я даже ойкнуть не успела, — удивленно прошептала Тайна.

И, едва договорив, вспомнила, для чего она здесь, что хотела — рванулась, обняла, прижалась, замерла, боясь сразу всего-всего на свете и одновременно твердо зная, что ничего страшнее быть уже не может.

Пять минут спустя Швейцарец, наконец, решился поправить одеяло.