Чтение 17–й страницы книги ~Великий перелом~

Отель «Метрополь» выглядел более чем своеобразно. Среди шикарных интерьеров одной из лучших московских гостиниц ходили пропахшие махоркой и перегаром красные командиры и советские и партийные работники с периферии. Армейские шинели и кожанки, штатские пиджаки и пальто, перетянутые портупеями, наполнили коридоры и холлы. Мат звучал так часто, что даже Крапивин, не слишком избалованный светским обществом, чувствовал себя неуютно. Клубы дыма от самокруток поднимались к потолку, заставляя поминутно кашлять и чихать любого, кто не привык к этому экзотическому куреву.

Немногочисленные служащие гостиницы, оставшиеся, очевидно, в надежде на лучшие времена, испуганно метались среди новых постояльцев. Черт его знает, как поведет себя важный партийный товарищ с Волги или красный командир из бывших унтеров, если после лениво оброненного им приказа: «Кипяток!» — подать не слишком горячую воду или чуть промедлить. Вполне может и стрельбу открыть, и хорошо если в воздух.

«Что может быть хуже человека, который родился и вырос барином? — подумал Крапивин. — Только холоп, который стал барином».

Он резко повернулся к Рачковскому, который, как всегда, попытался незаметно подойти к нему со спины.

— Да что у тебя, глаза на спине? — недовольно проворчал тот, останавливаясь в шаге от комбрига.

Под мышкой Рачковский держал большую бутыль с полупрозрачной жидкостью.

— Глаза не глаза, но больше такие шутки выделывать не советую, комиссар. А то ведь я человек нервный. Могу и стрельнуть.

— А вот этого не надо, товарищ военспец, — недобро прищурился Рачковский. — За убийство комиссара и под трибунал попасть можно.

— Как говорят американцы, пусть лучше меня двенадцать человек судят, чем шестеро несут.

— Ну, если убить комиссара, то приговор трибунала известен заранее.

— Тебе от этого легче не станет.

— Ладно, не злись, комбриг, — усмехнулся Рачковский, доставая из-под мышки бутыль. — Я вот тут самогона у ребят из ЧК взял. Они недавно облаву на черном рынке проводили. Говорят, вам перед отправкой на фронт расслабиться надо. Так что пошли в номер. У нас сегодня славный вечерок будет. Можем и шлюх вызвать.

— Тоже из ЧК?

— Не зли меня, военспец! То, что тебя сам Ленин командовать бригадой назначил, ничего не означает. Если я тебя в контрреволюции уличу...

— А нелюбовь к первачу и шлюхам — это контрреволюция?

— Шлюх можешь не любить, а самогон не пить. Но ЧК как орган пролетарской диктатуры уважать обязан,

Крапивин на мгновение задумался, как бы так ответить комиссару, чтобы не уронить достоинство, не выказать слабость, а вместе с тем не дать и повода для доноса о контрреволюционных разговорах; но тут его взгляд упал на входные двери. Вадим остолбенел. В сопровождении какого-то чекиста в холл вошел Басов. На Игоре был щегольской костюм в тонкую полоску, вычищенные до блеска лакированные туфли и добротное пальто, небрежно накинутое на плечи. Облик франта дополняла белая шляпа, залихватски сдвинутая набекрень.

— Это что за крендель? — небрежно спросил Крапивин, всем видом стараясь показать, что хочет сменить тему разговора.

— Американец. — Рачковский тоже был рад возможности прекратить неприятный диалог. — Приехал вчера договариваться о поставках грузовиков, Буржуй. Ради денег на все пойдет. С нами-то сейчас никто дел иметь не хочет. А этот приехал. Оно, конечно, в два раза дороже получается, но революции нужны грузовики. А деньги эти пролетариат у него все равно заберет, когда мировая революция до Америки докатится.

— Да и черт с ним, — небрежно бросил Крапивин. — Ты, главное, скажи, он не рядом с нами поселился? Все же мы с тобой командуем бригадой, которая послезавтра на фронт отправляется. Черт его знает, на кого он работает.

— Бдительность — это хорошо, товарищ, — довольно произнес Рачковский. — Но на этот счет не волнуйся. У него номер на втором этаже, в другом крыле.

— Вот и отлично, — буркнул Крапивин, провожая взглядом поднимавшегося по лестнице Басова. — Ладно, где там твой самогон, комиссар? Пойдем и вправду выпьем.

— Это дело, — засуетился Рачковский. — Я еще и сальца достал, и лучок приготовил. Извиняйте, шампанского с трюфелями нетути, ваше высокоблагородие.

— Обойдемся и без шампанского.

— То-то. Ближе к народу надо быть, товарищ военспец. Мы еще сделаем из тебя настоящего человека!— Рачковский добродушно хлопнул Крапивина по плечу.

Искусство пить, не пьянея, Крапивин постигал еще в своем мире. Его этому учили как одной из дисциплин, которую в обязательном порядке должен освоить офицер специального подразделения КГБ. Поэтому, хотя комиссар и сам старательно пытался подпоить военспеца, оставаясь по возможности трезвым, методики советского секретного института и опыт Крапивина взяли верх над народной сметкой и хитростью Рачковского. Раскрасневшийся комиссар в очередной раз разливал самогон по хрустальным бокалам и приговаривал:

— Пей. Послезавтра на фронт, там уж так не выпьешь.

— Там я никому не дам так пить, — ответил Крапивин, изображая значительно большее опьянение, чем испытывал на самом деле.

— И это верно. Дисциплина должна быть революционной, — пробурчал Рачковский и рыгнул.

— Дисциплина должна просто быть, — спокойно ответил Крапивин. — Иначе никакое превосходство в оружии и численности на поле боя не спасет.

— А вот здесь ты не прав, товарищ военспец, — пьяно засмеялся Рачковский. — Революционная дисциплина отличается от буржуазной тем, что основана на сознательности трудовых масс.

— Мне плевать, на чем она основана, — поморщился Крапивин. — Мне надо, чтобы она была.

— А ты не любишь революцию, — наклонился над столом Рачковский. — Ну скажи, ваше благородие, чего ты к нам прибежал? От расстрела спасался? А как на фронт прибудем, так и ножки сделаешь?

— Я не «ваше благородие», а «товарищ комбриг», — проворчал Крапивин. — А если бы я хотел к белым уйти, то сделал бы это, еще когда мимо Юденича шел.

«Что же ты не засыпаешь? — раздраженно думал он о Рачковском. — Ведь и самогона вроде влил в себя предостаточно. Ну же, пора спать, товарищ стукач».

— А чего ты все-таки к нам переметнулся? — не унимался Рачковский. — Ведь не веришь ты в революцию, ой не веришь!

— Да верю я, — отмахнулся он. — Поэтому и в Красной армии служу. И противник у нас с тобой один.

— Не противник, а враг, — стукнул кулаком по столу Рачковский. — И бить нам этого врага до полного изничтожения.

— Мы, военные, оперируем термином «противник», — сухо заметил Крапивин.

— Это у буржуазных военных «противники», — передразнил его Рачковский. — Сегодня противник, завтра союзник в очередной империалистической войне. А в классовой борьбе есть только враг, которого надо уничтожить. А ну скажи: беляки, они враги для тебя или противники?

— Ну хорошо, враги, — буркнул Крапивин.

«У политиков те, кто на пути стоят, всегда враги нации или класса, — добавил про себя Крапивин. — Чтобы легче было остальных заставить в драку лезть».

— Не «ну хорошо», а враги! — рявкнул Рачковский. — А ну, крикни что есть мочи: «Беляки — мои враги!»

Рука комиссара почему-то опустилась на кобуру с револьвером.

— Беляки — мои враги! — гаркнул Крапивин.

— Вот и ладно, — расплылся в довольной улыбке Рачковский. Он развалился на стуле и весь обмяк. — А давай теперь споем «Интернационал».

— А потом шлюх вызовем?

— А потом шлюх, — оживился Рачковский.

— Ладно, только давай вначале выпьем на брудершафт.

— Это как?

— Сейчас покажу.

Крапивин подошел к Рачковскому, который безуспешно пытался подняться из-за стола, и дружески похлопал его по плечу.

— Ничего, это сейчас пройдет, — пообещал он.

Его пальцы мягко скользнули на шею комиссара и придавили его сонную артерию. Через несколько секунд голова Рачковского безвольно упала на стол.

«Ну вот, — подумал Крапивин, — три-четыре часа сна тебе обеспечены. Учитывая, что хмель возьмет свое, до утра, скорее всего, проспишь. Главное — проснувшись будешь думать, что сам свалился с перепоя. А я пока с господином американским бизнесменом пообщаюсь».

Он выскользнул из номера, спустился на второй этаж, прошел в другое крыло и узнал у коридорного, где остановился американский бизнесмен.

— Входи, Вадим, — послышалось из-за двери, когда Крапивин постучал в нужную дверь.

Крапивин вошел в комнату и тяжело опустился на диван рядом с Басовым.

— Рад вас приветствовать, господин...

— Ричард Бейс. Впрочем, это не имеет значения. Ты, кажется, на кочерге, друг мой.

— Да, надо было отделаться от соглядатая.

— Это того, с которым я тебя видел в холле?

— Точно. Подсунули чекиста в качестве комиссара, чтобы я не сбежал.

— Что-то у тебя отношение к ЧК поменялось, Помню, как ты мне в восемьдесят третьем с гордостью говорил: «Мы — чекисты».

— Да ладно тебе, — недовольно поморщился Крапивин. — Было дело. Мы же и сами о ЧК имели представление по фильмам о железном Феликсе.

— Да, мир полон легенд, которые кажутся людям правдоподобнее реальности, — согласился Басов, — Тебе не худо ли? Может, коньячку? У меня хороший, французский.

— Нет, хватит с меня спиртного. Лучше водички налей.

Басов поднялся, налил гостю стакан воды и снова сел рядом с ним.

— Ты ко мне приехал? — спросил Крапивин, жадно хлебая воду из стакана.

— И к тебе тоже. И посмотреть на революционные события. «Блажен, кто посетил сей мир в его минуты роковые».

— Как видишь, ничего хорошего здесь не происходит.

— Но я так и предполагал. Это для тебя, кажется, оказалось сюрпризом. Только не говори, что тебя не предупреждали.

— Твоя правда.

— Не кори себя. Человеку свойственно не верить чужим предостережениям. Ему надо самому набить шишку. Это и называется опыт.

— Обидно, что я Сергею помешал. Он ведь собирался все это предотвратить. Кстати, не знаешь, как он? Я знаю, что он бежал.

— С ним все в порядке. И вряд ли вам многое удалось бы в октябре. В любом случае, ты кое в чем разобрался, а это главное.

— Да ни в чем я не разобрался. Я просто понял, что и большевики не выход. Белые, может, они что-то смогут? Хотя я сомневаюсь.

— Честно говоря, я тоже.

— Я так и думал. Но бойню как-то надо остановить.

— Попробуй, если желание не пропало.

— Если честно — пропало. Все, теперь я больше в политику не суюсь. Везде обман и предательство. А в основе — корыстные интересы очень узкой группы людей.

— Ну, слава Богу, понял.

— Да как сказать. Ленин, положим, для меня загадка. Кажется, он искренне верит, что ведет человечество к мировой революции, которая осчастливит всех. При этом он готов нагромоздить горы трупов.

— Ничего необычного. Многие готовы убивать ради своих идей. Ты сам был на этом пути, только порог количества пролитой крови у тебя оказался значительно ниже, чем у Ульянова. Ты просто не выдержал всей этой мясорубки. Вот, собственно, почему я не переношу великих идеологов. За их красивыми словами обычно стоят очень неприятные ребята — палачи. Ну а реальную отдачу получает все тот же узкий круг лиц с корыстными интересами. Все возвращается на круги своя.

— Но неужели не бывает в политике честных людей?

— Случаются. Но их очень быстро выгоняют или убивают. Они работают ради других, а их противники заботятся только о себе и о своей власти. Так что честный человек может удержаться только в период великих потрясений, когда остальным просто боязно лезть наверх.

— Печально.

— Увы. Но мы отвлеклись. В политике ты, кажется, разочарован. Что планируешь делать?

— Да есть кое-какие соображения. А ты зачем меня видеть хотел?

— Только сказать, что если ты захочешь, то можешь покинуть этот мир. За последнее время мы открыли еще несколько миров, как идентичных нашему, так и отличающихся очень значительно. Я сам подобрал для себя одну очень симпатичную реальность. Мы проведем тебя в любой, который тебе понравится.

— Нет, я еще здесь долги не отдал.

— Логично. Так что планируешь делать?

— Знаешь, есть одна семья, которая поручила свою охрану мне. Я тогда не смог ее спасти. А теперь вот подумалось, если страну спасти не могу, так, может, хоть одну семью выручу.

— Что же, задача достойная. Помощь нужна?

— Но ты же не вмешиваешься.

— Я не вмешиваюсь в политику. Я не готов убивать за то, чтобы вместо коричневых концлагерей землю покрывали красные, а вместо красных — белые. Участвовать в спасении людей я готов всегда.

— Но ты понял, про кого я говорю?

— Разумеется.

— Вообще-то я планировал перебежать к белым сразу после прибытия на фронт и сколотить там боевую группу из самых толковых офицеров.

— Белые разочарованы в Николае. Он ведь для них политическая фигура, а не человек. С глаз долой — из сердца вон. Более того, для белой армии он фигура нежелательная. Слишком разномастное это формирование. Выйди он к белым, у Колчака с Деникиным сразу начнутся большие проблемы. Если они поддержат Николая, то их покинут все сторонники Учредительного собрания и либеральных реформ. Если они не примут царскую чету, то лишатся монархически настроенного офицерства. Так что подарочек-то с сюрпризом будет.

— Не станут же они их убивать.

— Не станут, разумеется. Но если ты переведешь к белым Николая и его семью, то, как ни странно, сделаешь большой подарок красным. Это приведет к расколу белого движения.

— Почему же в нашем мире коммунисты расстреляли царскую семью?

— Из-за неадекватной оценки ситуации. В пылу сражения весь мир черно-белый. Наши — не наши, свои — чужие. Кто не с нами, тот против нас, и так далее.

— Но я же хочу просто спасти людей. Детей хочу спасти. Плевать мне на все эти политические игры.

— Ну так спасай.

— Я планировал собрать для этого небольшую группу офицеров-монархистов.

— Положим, ты их наберешь. Но зачем такие хлопоты? Может, я заменю тебе этот отряд?

— Ты можешь заменить целый полк, если не дивизию. Но если все, что ты сказал о белых, правда... Что мы будем делать, когда освободим их?

— Об этом предоставь позаботиться мне. Что, если мы отправимся прямо сейчас?

— Пожалуй. Но может, лучше выехать с нашей бригадой и отколоться от нее в пути? Так будет легче проделать часть маршрута. Я включу тебя в состав бригады.

— Теоретически — да. Но, во-первых, я не вынесу общества твоего Рачковского. От него, кажется, очень воняет луком. И потом, противно видеть рядом с собой человека, который все время думает, что искусно обманывает тебя. А во-вторых, здешние портье давно уже являются осведомителями ЧК. Тот факт, что ты навещал американского бизнесмена, никак не пойдет тебе на пользу. Послезавтра ты можешь оказаться в подвалах Лубянки, а не в вагоне поезда.

— Черт, я об этом не подумал, — выругался Крапивин.

— Алкоголь затмевает разум, — развел руками Басов. — Пожалуй...

— Слушай, а может, есть возможность переместиться в другой мир? Б каком-нибудь восемьдесят втором году сядем на поезд Москва — Свердловск и поедем со всеми удобствами. Как раньше.

— Не стоит, — покачал головой Басов. — Во-первых, тебе будет полезно проехать по стране именно в восемнадцатом. Это должно завершить твою подготовку. Во-вторых, в восемнадцатом нам будет значительно проще провезти вот это.

Он поднялся, открыл большой платяной шкаф и вытащил оттуда несколько тяжелых чемоданов. Крапивин изумленно вытаращил глаза, когда его приятель извлек из первого чемодана два разобранных автомата и два двадцатизарядных пистолета Стечкина с полным боекомплектом.

— Откуда это? — выдохнул Крапивин, дрожащими руками поднимая знакомое до боли оружие.

— Это мы с Алексеевым подобрали на месте гибели отряда «Гранат» в тысяча шестьсот втором году. — Басов распаковал оставшиеся чемоданы, и на диван легли два тяжелых армейских бронежилета, два шлема и два комплекта обмундирования российского спецназа начала двадцать первого века. — Ты же сам рассказал мне тогда, где они должны находиться. А для того, чтобы больших препятствий нам в дороге не чинили, я изготовил несколько мандатов за подписью Ульянова-Ленина. В них сказано, что товарищи Басов и Крапивин направляются Советом народных комиссаров в Екатеринбург с особым заданием. Соответствующие образцы я скопировал в архиве Ленина еще в тысяча девятьсот семьдесят восьмом году. Ну и соответствующие костюмы я тоже приготовил.

Басов открыл другой шкаф, извлек из него чекистскую кожанку, косоворотку, галифе, сапоги и принялся неспешно переодеваться.

— С этим мы горы свернем. — Крапивин любовно собирал знакомое оружие. — Значит, уходим. Вот ведь смешно, только что стал комбригом. Считай, генеральское звание. И в прошлый раз, считай, генералом был, когда саблю в сердце получил. А не получил бы, так заговорщики бы прикончили. Не любят меня генеральские должности.

— Это ты их не любишь, — усмехнулся Басов. — Ты — честный вояка. Быть генералом — это политика. А про политику мы с тобой уже все обсудили.

— Погоди, — спохватился Крапивин. — А о какой подготовке ты говорил?

— А разве я говорил о подготовке? — изумленно посмотрел на него Басов.

— Ты говорил, что мне надо проехать по стране, потому что это будет завершением моей подготовки.

— Я такого не говорил, — мягко улыбнулся Басов. — Я сказал, что в восемьдесят втором нам сложно будет оружие в поезде провезти.

— Да? — с сомнением произнес Крапивин. — Мне вообще-то показалось... Впрочем, это, наверное, от выпитого самогона. А все-таки странно очень. Ты будто знал, что именно так все повернется.

— Я просто вижу чуть больше, чем остальные. Тебе это тоже скоро откроется.

ГЛАВА 28
Отставка

— Это конец, Сергей. — Маннергейм сумрачно посмотрел на Чигирева. — Мои регентские полномочия истекли. Красные разбиты и изгнаны из Финляндии, поэтому сенату я больше не нужен. Они не продлят мои полномочия как регента. Хотят посадить на престол Финляндии одного из немецких принцев. Идиоты! Задумались бы хоть над тем, что Германия неизбежно проиграет войну, сейчас это абсолютно ясно. В этих условиях я не могу оставаться на посту главнокомандующего. Я подаю в отставку.

— А может, все-таки бросим силы на Петроград? — с надеждой в голосе спросил Чигирев. — Вся операция подготовлена нами и выверена. В Генштабе лежит подробный план действий. Петроград совершенно не защищен с севера, все силы красных на Северо-Западе брошены против Юденича. Совдепия с трудом борется с белыми армиями на юге и востоке. Отразить наш удар им будет нечем. Он станет для Советов если не смертельным, то тяжелым.

— С каким удовольствием я бы сделал это! — вздохнул Маннергейм. — Немцы не дадут. Они заключили мир с большевиками. Очень выгодный для себя мир. Их положение на Западном фронте настолько тяжелое, что они не допустят нашего наступления на Петроград. Они боятся, что тогда большевики обвинят их в подстрекательстве и прекратят выплаты репараций по Брестскому договору. А вести войну на востоке Германия уже не способна. Даже такую убогую, как в феврале. В случае если финская армия перейдет советскую границу, немецким частям приказано арестовать меня и ударить в тыл нашей армии. Агенты, которых мы с вами внедрили к немцам, подтверждают это. Увы, Сергей, у нас не будет ни единого шанса.

— Жаль. А ведь когда месяц назад к вам приезжал Юденич, вы были склонны поддержать его. Сегодня мы могли бы уже взять Петроград и даже отпустить финскую армию домой. У Юденича достаточно людей в Петрограде. Он пополнил бы запасы оружия и боеприпасов на петроградских арсеналах и ударил бы по Москве. Это был бы конец советской власти.

— Конечно. Тогда мы уже были в состоянии перейти в наступление на Петроград и Карелию. Более того, Юденич был согласен с нашим главным условием: признание независимости Финляндии. Но Юденич признал Колчака как верховного правителя России с диктаторскими полномочиями, а тот наотрез отказался признавать независимость нашей страны. На те же позиции встал и Деникин. У этих белых генералов потрясающее свойство: они совершенно не желают видеть реальное положение вещей. Я сильно сомневаюсь, что им будет сопутствовать успех. Жаль только Юденича, это толковый генерал. Надеюсь, ему будет сопутствовать успех.

— Сомневаюсь. Части Юденича очень малочисленны. Кроме того, им остро не хватает оружия и боеприпасов. Все основные оружейные склады и заводы в Петрограде. Они в руках большевиков. Как вам известно, я пытался наладить поставки оружия Юденичу, но наткнулся на сопротивления немцев. Они не дали провезти ни ящика патронов, ни одной винтовки. Русская армия для них все еще страшнее, чем большевистская чума. Нам с вами надо было плюнуть на все и бросить войска на Петроград еще в апреле. Тогда немцы еще не точно определили свою позицию по Петрограду.

— Нет, Сергей. Они бы приняли это решение постфактум. Кроме того, если бы мы даже вошли в Петроград, за нами туда ворвалась бы немецкая армия. Немцы в Петрограде! Это же невозможно! И чтобы я привел их туда?! Простите, Сергей. Когда вы пришли ко мне, я дал вам очень много обещаний. Видит Бог, я искренне верил, что сделаю все, о чем говорил. Я действительно хотел все это осуществить. Но вы же видите, что политическая обстановка не позволила мне сделать этого. Я умываю руки. Простите меня.

— У вас будет второй шанс, — пообещал Чигирев. — К ноябрю немцы потерпят полное поражение. Во всей Европе условия будет диктовать Антанта. Правительство Финляндии, которое придет на смену вам, будет дискредитировано сотрудничеством с немцами, а планы воцарения в Финляндии немецкого принца потерпят фиаско. Финляндия станет республикой и вспомнит о вас. И тогда как первый финский президент вы сможете исполнить все задуманное. Не тяните, иначе в игру снова вступят посторонние силы. Еще до Нового года мы должны быть в Петрограде.

Маннергейм удивленно посмотрел на собеседника:

— Вы иногда так говорите, Сергей, словно действительно видели все, что произойдет.

— Бывают минуты озарений, — скромно улыбнулся Чигирев. — Кажется, мои пророчества пока что оправдывались.

— Пожалуй, — согласился Маннергейм.

— Вот и теперь не забудьте, о чем я говорил. Иначе Советская Россия вырастет в монстра, который со временем станет угрожать свободе и независимости самой Финляндии.

ГЛАВА 29