Чтение 17–й страницы книги ~Ричард Длинные руки

– Но не Карл.

– Меняется все, – сказал я настойчиво. – Даже Карл в старости будет думать иначе, чем сейчас. Все дело в том, что у нас нет времени: пока у него появятся иные моральные ценности.

Он посмотрел на меня с удивлением:

– Дик, ты раньше так не рассуждал.

– А как?

Он пожал плечами:

– Не помню. Мне кажется, вообще не рассуждал.

– Выжить нужно было, – пояснил я сердито. – А сейчас передо мной другие задачи. Пограндиознее и… поскучнее. Я бы тоже сейчас предпочел на коне с мечом наголо! Не конь с мечом, а я, конь не такой дурак. Тем более что у меня и конь, и меч, и доспехи… сам знаешь какие. Словом, Асмер, пообещай мне одно: если вдруг ситуация резко изменится, ну там Карл окончательно оставит Зорр в покое, ты приедешь ко мне в Армландию? Договорились? И Ланселота с Бернардом уговоришь. Хорошо бы еще Рудольфа с отцом Совнароллом…

Он ответил почти равнодушно:

– Да-да, конечно. Но только в случае, как ты сказал, если реки потекут вспять или Карл оставит Зорр в покое. Но все-таки скажи, чем таким я смогу заманить Ланселота и отца Совнаролла?

Я прямо посмотрел в его глаза, Асмер посерьезнел, похоже, лицо у меня тоже как-то изменилось. Я сказал отчетливо:

– Потому что Зорр будет там. Там граница с Югом, эта граница все время отползает на Север, Асмер! Тихо и незаметно отодвигается. Королевства одно за другим меняют… как бы это сказать, ориентацию. Карл – это не Юг, это местные разборки. Хотя, конечно, Карл кое-какие приемчики Юга взял на вооружение. А я хочу выстроить неприступную твердыню на пути настоящего Юга!.. И для начала просто выстоять.

Он смотрел неотрывно, я видел по его глазам, что наконец-то увидел на месте простолюдина, ставшего на их глазах рыцарем, другого человека.

После долгой паузы, когда я тоже молчал и не шевелился, он вздрогнул, зябко повел плечами.

– Ричард… гм… ты говоришь страшные и… прекрасные вещи. Зловонное дыхание Юга чувствуется даже здесь, ты прав. Карл – его порождение, хотя Карл так не считает. А ты хочешь дать бой Югу прямо у него на границе?

– Я дам бой, – твердо сказал я. – С вами или без. Он уронил взгляд, потом криво улыбнулся, потер лоб.

– Да, конечно… Но я живу тем, что есть. Наш король пленен, войска Карла осаждают Торн, а мы заперты в Зорре.

Я поднялся, вскинул руку в воинском салюте.

– Ты обещал, что если ситуация изменится…

Он тоже поднялся, обнять не решился, я уже другой человек, надо знакомиться заново, но ответил с жаром:

– Клянусь! Если Зорр будет в безопасности, я притащу не только Ланселота, Бернарда и отца Совнаролла!

В нижнем зале я наскоро сожрал пару ломтей ветчины и запил слабым вином. Меня уговаривали посидеть и рассказать, что в мире за стенами Зорра, я сослался на срочные дела и вышел.

Морозный воздух ожег щеки. Я переборол импульс сгорбиться и сунуть руки в рукава, я же рыцарь, спина с натугой выпрямилась, ноги понесли меня к церкви, надменного и полного достоинства. По дороге встречались рыцари, все такие же, с горделивой осанкой, горящими взорами и безукоризненными манерами. Нам нельзя выказывать ни усталость, ни страх, ни уныние. Мы – рыцари.

Отец Дитрих вышел из внутренних помещений, словно ощутив, что захожу в церковь, громко топая и звеня золотыми рыцарскими шпорами.

Я поцеловал ему руку, помня, что выказываю почтение не человеку, а той высокой идее, которой он служит.

– У вас усталый вид, отец Дитрих.

– Есть из-за чего, – ответил он с кроткой улыбкой.

– Отец Дитрих, – возразил я, – все ведь просто!

– Когда я был молод, – ответил он, – мне тоже все было проще простого… Сын мой, сразу отвечу на вопрос, который зрю в твоих очах: я так и не решил, увы.

– Ох, – вырвалось у меня. – У вас, отец Дитрих, было столько времени!

Он покачал головой.

– Не смотри с таким укором. Я долго говорил с Господом, уже почти принял решение, но потом…

– Что? – спросил я тревожно.

Помолчав, отец Дитрих произнес глухим надтреснутым голосом:

– Сэр Ричард… мне не хочется вам такое говорить, это уязвит вашу гордыню, но дьявол являлся не только вам.

Я дернулся, посмотрел расширенными глазами:

– Что… и вам?

Он кивнул, на лице проступила очень бледная и невеселая улыбка.

– И мне, и другим. У каждого у нас, живущих на этой земле, возникают соблазны… Дьявол является всем, сэр Ричард! Всем в разном обличье. Большинство даже понимают, что с ними говорит дьявол. Многие, очень многие поддаются ему, ибо слаб человек.

Я молчал, ошарашенный, сбитый с толку и, верно сказал отец Дитрих, весьма уязвленный, что не одного меня, оказывается, соблазняет Враг рода человеческого.

Он смотрел усталыми глазами много испытавшего человека. В них был вопрос, я даже догадывался, какой, но предпочел увильнуть, не на все вопросы можем ответить даже себе, а уж другому так и вовсе чересчур.

– Отец Дитрих, – сказал я, – как уже сказал, я сейчас гроссграф Армландии. Вы, возможно, даже не слыхали о такой области, но она весьма… удобно расположена, так сказать. И, как я уже говорил, весьма богата ресурсами. Как людскими, так и природными. Я подыскиваю тех, с кем можно разделить ношу – не ответственность, а только ношу! – и не вижу никого лучше на роль духовного наставника, чем вы, отец Дитрих.

Его глаза остро блеснули при напоминании, что я уже не тот безбаннерный и даже безлошадный рыцарь, каким он меня увидел впервые, но посмотрел внимательно и промолчал, ощутил, что я здесь не для того, чтобы распустить павлиний хвост и ходить перед ним, чванясь и бахвалясь подвигами, захваченной богатой добычей и полученными титулами.

– И вообще, – договорил я уже другим тоном, – хотя я, конечно, само совершенство, но я не Господь Бог, что везде и во всем. Я с собой не всегда управляюсь, а уж с такой немалой областью, где тьма городов и замков, не говоря уже о селах с их массой проблем…

Он сказал несколько настороженно:

– Что ты хочешь, сын мой?

– Помощи, – ответил я честно.

– В чем?

– Ах, отец Дитрих, что мы опять за рыбу гроши… Мне нужна помощь в реале. Я понимаю, церкви не хочется заниматься такой мелкой фигней, как прогресс, цивилизация, технические новшества, вы ж вечными вопросами занимаетесь! Но. к сожалению, враг не дремлет, отец Дитрих.

– Мы знаем, сын мой. Я вздохнул.

– Пока вы с ним воюете на духовном, так сказать, уровне, он бьет ниже пояса. То есть соблазняет материальными благами. Мирскими, как вы говорите!..

Он смотрел внимательно, в ясных глазах инквизитора я видел борьбу с самим собой.

– А ты, выходит, намерен…

– Отец Дитрих, что мы снова о том? Или думаете, что скажу иначе? Человек слаб, как вы сами сказали. И легко ловится на слабости. Как я уже сказал, хотелось бы и там перекрыть… по возможности, лазейки для Врага.

Он покачал головой.

– Сын мой, это очень серьезная и сложная борьба. Я сегодня всю ночь беседовал с Господом, и душа моя все еще смущена… Уверен ли ты, что, начиная борьбу с ним, не действуешь по его незримой подсказке?

Меня осыпало морозом.

– Отец Дитрих, – проговорил я тоскливо. – Сатана не раз демонстрировал, что я иду, несмотря на все сопротивление, по той дорожке, которую наметил для меня он. Но так ли это или это ловкий ход в борьбе… а вся жизнь борьба, как говорят классики, я не знаю. Но сейчас на мне Армландия, и я не могу сидеть сложа руки и наслаждаться правом первой брачной ночи! Надо что-то делать. " нет-нет, отец Дитрих, я не прошу подсказки, я уже наметил ряд реформ!.. Но мне нужны люди, что будут ее проводить. И мне очень хотелось бы, чтобы церковь несколько отошла от своего чистоплюйства и приняла участие.

Он поморщился:

– Сын мой…

– Да, отец Дитрих?

– Нельзя о церкви столь непочтительно, – проговорил он с укором. – Это просто нехорошо.

– Простите, отец Дитрих, – произнес я с невольным раскаянием. – Это я от излишней… детскости, наверное. Чтобы вроде защититься. Я весьма чту церковь, даже очень чту, потому и защищаюсь. Путано? Сам знаю. Но главное – церковь чту и хотел бы, чтобы она не только о божественности, где с Сатаной сражаться нетрудно, но и на земле, где у него на руках все козыри. И будет еще больше, если прощелкаем хлебалами. Церковь уже щелкает! А то ли еще будет… И церковные браки между гомосеками разрешит. Это я так апокалипсирую…

Он вздохнул:

– Груб ты, сын мой. И говоришь то, чего никогда не будет, пока церковь существует. Но я понимаю тебя, хоть и с трудом. Это от твоего смущения. Тебе стыдно показать, что заботишься о ком-то, что желаешь сделать добро… Даже не знаю, из какого непотребства ты явился в наш мир, если стыдишься добрых слов и добрых дел. Неужели в твоей стране так уж все попрано святое и чистое?

– Вы даже не представляете, отец Дитрих, – ответил я, – как угадали. В моей стране каждый говорит с гордостью: «Вот такое я говно!», и всякий живет, как это самое говно.

– Живет ли?

– Живет, – подтвердил я. – И считают, что в говне лучше, чем в яблоке.

– Чем же?

– Мыться не надо. Он протянул:

– Да-а-а, это серьезный довод.

– У нас все можно объяснить и все оправдать, – сказал я тоскливо. – Это называется политкорректностью. Наша церковь по уши в этой дерьмовой политкорректное™. Хоть тут еще не сдается… Отец Дитрих, я знаю, что если не укреплять церковь ежечасно, она превратится в дом ряженых. И считаться с нею не будут. Но сам я укрепить ее не могу. Мне в Армландии нужны вы!

Отец Дитрих произнес с некоторым одобрением:

– Мне приятно общаться с тобой, сын мой. Ты странно быстро возмужал, не заметил?

– Насчет возмужания, – ответил я нервно, – не уверен, но что-то во мне поменялось, верно. Слишком многое свалилось на мою голову, которую я вообще-то берег от любых забот. Отец Дитрих, повторяю, вы мне нужны в моей Армландии! Не увиливайте от серьезной работы.

Он покачал головой.

– Сын мой, это ты – вольный лорд. А я шагу не могу ступить без разрешения церкви. И трибунала святой инквизиции.

– Так получите разрешение!

– Это не так просто.

– Почему? Он вздохнул:

– Это у тебя все легко: приказал – и все. А у нас решения принимают только после долгих обсуждений…

Я удивился:

– Разве не вы – Великий Инквизитор?

– Я, – согласился отец Дитрих, – но я всего лишь первый среди равных.

– Ага, – сказал я, – это как Цезарь в сенате. Понятно.

– Цезарь?

– Он тоже сперва долго миндальничал, – объяснил я, – но тамошние демократы так его достали, что прикрыл ту лавочку и начал править, как надо.

Отец Дитрих кивнул:

– Единоначалие – великое благо. Но только во время войны, голода или великой катастрофы.

Я сказал с угрозой:

– Так вот откуда выползла эта демократия… Вот уж не думал, что колыбель – церковь! Ладно, вы хоть поставите этот вопрос? В смысле на обсуждение, а не как-нибудь иначе? Он кивнул, глаза стали очень серьезными и строгими.

– Поставлю.

– Сразу же? – потребовал я.

– Сразу, – пообещал он. Добавил: – Дело серьезное, вижу по тебе, сын мой.

Глава 5

Я вышел из церкви на мороз весь из себя жаркий и чуть ли не дышащий огнем, доводов все больше, чем дальше от церкви, вот такой умный всегда с запозданием. Холодный воздух охладил лицо, с неба сыплется мелкий снег, у прохожих на плечах уже белые полоски, а один прошел мимо, удивив огромными заснеженными бровями.

Честно говоря, идеи христианства для этого мира чересчур светлы и возвышенны. Вообще для человеков вне зависимости от эпохи. Даже отцы церкви, более приземленные и практичные, к тому же совсем не святые, а очень наоборот, мало что смогли сделать, чтобы они стали проще и понятнее рядовому человеку. Правда, поработали достаточно, чтобы закрепить в сознании, но это больше за счет того, что убедили принять новую веру правителей, а простому народу… гм…

Даже воскресший Христос непонятен: явился каким-то бабам и одному из своих учеников, а мог бы – Ироду, который зря истребил младенцев, или Пилату, который отправил его на крест, Иуде, который предал, Каиафе, что настоял на осуждении и казни! Я уж точно поступил бы так, я их всех, гадов, довел бы до сердечного припадка!

Но Иисус – не граф Монте-Кристо, упустил возможности, так понятные всем. Граф Монте-Кристо потому так и популярен, что поступил, как каждый бы из нас на его месте. А Христос недостаточно… понятен, потому что слишком чист. Бог – непознаваем по определению, даже и пытаться не стоит, его сын Иисус – познаваем частично, все-таки он из чрева земной матери, а вот если бы Иисус пожил дольше, женился и нарожал детей, то вот они, внуки Бога, были бы намного понятнее как королям, так и простому люду, чем их батя, в котором слишком много от их деда, Бога. И если бы они, а не их отец, создавали новое учение, еще более приземленное и упрощенное, чем христианство, оно быстрее укоренилось бы в народе…

Возле северной башни прохаживается часовой, сразу заступил мне дорогу:

– Туда нельзя!

– Знаю, – ответил я невесело, – но я имею честь быть замеченным Ее Величеством. Королева знает меня.

Часовой покачал головой:

– Сожалею, у меня приказ.

– Не сожалей, – посоветовал я. – Кликни старшего.

– Я здесь и старший, – ответил часовой. – У нас нет свободных людей, сэр. Я вижу, вы не знаете, что делается в Зорре. Ваше имя?

– Ричард Длинные Руки, – ответил я.

Он запнулся, всмотрелся в меня внимательно.

– Я слышал о вас, сэр, – проговорил он наконец. – Я прибыл в Зорр уже после вашего отъезда, но о вас говорили, что вы помогли остановить переворот. Сэр Ричард, мы чтим Ее Величество и бережем ее покой…

– Вижу, – ответил я, – и клянусь, мой визит чуть-чуть развеет ее скорбь.

Он отступил в сторону:

– Идите.

– Спасибо, – сказал я тепло.

Поднимаясь по винтовой лестнице, я не встретил ни слуг, ни хотя бы приставленную к королеве служанку: в Зорре не хватает людей, и даже у самой последней двери, что у комнаты под крышей, нет ни слуги, ни стража.

Я постучал в запертую дверь и, не дожидаясь отклика, сказал громко:

– Ваше Величество! Ричард Длинные Руки жаждет засвидетельствовать вам свое почтение!

Некоторое время было тихо, затем я услышал шаги. Лязгнул металлический засов, покинув петли, дверь дрогнула. Я потянул на себя и перешагнул порог.

Шартреза, прямая и сильно исхудавшая, с бедным строгим лицом, в черном платье и в черном платке, отступила на шаг, давая войти. Сердце мое болезненно сжалось. Когда увидел ее впервые, это была самая эротичная женщина на свете, воплощенная чувственность и, как мне тогда казалось, при полном отсутствии души. Сочное, но гибкое тело, высокая привлекающая взоры грудь, чувственные губы, крутые бедра, что так и просятся в жадные мужские руки… Все рыцари не отрывают от нее взглядов, в этот момент ненавидя своих жен-дурнушек, а в сравнении с Шартрезои все женщины – дурнушки, и как я был поражен, убедившись, что на самом деле она влюблена в своего мужа, престарелого Шарлегайла!

Глаза мои защипало, я наклонился к ее руке и задержал губы на бледной холодной коже, чтобы не дать ей увидеть свои влажно заблестевшие глаза.

– Шарлегайл, – произнесла она. Я ответил:

– Шарлегайл, Ваше Величество. Шарлегайл! Только он. И я почему-то уверен, что снова увидим Его Величество на его троне. Ни Зингильда, ни кто-то еще не посмеют и приблизиться.

– Сэр Ричард, – произнесла она тем же тусклым и бесцветным голосом, но я ощутил, как в нем просыпается жизнь, – вы уже однажды спасли трон.

– Это вы спасли, – возразил я. – Я помогал, как мог. И часто – неуклюже.

Она вздохнула:

– Вас не было, сэр Ричард.

Острая боль кольнула в сердце, я задержал дыхание. Шартреза не обвиняет, у меня нет полномочия Беольдра или других полководцев, но все равно я ощутил себя виноватым. Мало шансов, что я чем-то мог бы помочь, Шарлегайла похитили вдали от Зорра, но все-таки…

Я снова склонился к ее руке, все с той же безукоризненно атласной молодой кожей, но теперь холодной, как лед.

– Ваше Величество… я, как и все люди Зорра, сделаю все. Вы понимаете, Карл нанес нам тяжкое оскорбление. Такое смывается только кровью.

Я отступил через порог и закрыл за собой дверь. С той стороны звякнул засов.

Полдня я скитался по крепости, дважды встретился с Беольдром. Тот неутомимо заделывает все бреши, перераспределяет оставшихся воинов. Мрачно улыбнулся мне, ничуть не удивившись, что и я осматриваю стены, а как же, все христианские воины должны прийти на защиту Зорра.

– Ланселот, – сообщил он, – а также Рудольф, Бернард и еще с десяток сильнейших воинов… рыскают в поисках следов Шарлегайла.

– Бесполезно, – вырвалось у меня. Он кивнул.

– Это понимают все. Но Ланселот буквально обезумел. Он поклялся убить Карла, его детей и вообще вырвать с корнем все его семя.

– Я его понимаю, – сказал я горько, он остро взглянул, я пояснил: – Дурак я, но все-таки решился побеспокоить Ее Величество.

Он помрачнел.

– Шартреза в первые дни вообще не могла ни есть, ни пить. А сейчас живет только надеждой на чудо.

– Да, – согласился я, – только чудо может спасти Шарлегайла.

Я козырнул и, оставив его с воинами, отправился к церкви. Пришлось подождать, когда закончится служба, отец Дитрих вышел усталый, круги под глазами, еще одна бессонная ночь. Сообщил, что по его просьбе совет инквизиции соберется сегодня вечером. Сбор экстренный, но кворум для решения наберется: зима, все на месте.

Я вякнул насчет того, чтобы и мне поприсутствовать, отец Дитрих лишь слабо улыбнулся. Мол, с суконным рылом да в калашный ряд, потом неожиданно добавил, что после заседания меня могут выслушать. Просто, чтобы из первых рук получить сведения, как и что в тех дальних и крайне неблагополучных странах.

Я проторчал весь вечер в прихожей дома, где собрались на экстренное заседание инквизиторы. Заседание длилось несколько часов, слуги на меня посматривали сочувствующе и трижды предлагали поужинать или хотя бы перекусить.

Наконец, из зала донесся шум, голоса стали громче. Через минуту двери распахнулись, начали появляться священники. Я дождался, когда выйдет отец Дитрих. Он сразу направился ко мне и сказал с иронической улыбкой:

– Не радуйтесь, всего лишь перерыв. Люди немолодые, отдыхать надо чаще… У отца Феодосия нелады с мочевым пузырем, ему приходится то и дело отлучаться…

– Господи, – пробормотал я, – вы третью мировую войну развязываете, что ли?

– Вроде того, – ответил он рассеянно. – Дел много, а мой вопрос не самый важный.

– Хотите сказать…

– Да, до него еще не добрались.