Чтение 17–й страницы книги ~Легкие шаги безумия~

- Нравятся. Но я не вижу в них перспективы.

- Вы распорядились, чтобы меня пропустили к вам на прослушивание сразу, без очереди. Вы узнали меня?

Подошел официант. Митя заказал себе кофе, пятьдесят граммов коньяку и порцию жареных орешков.

- А почему, собственно, я должен был вас узнать? - бросил Веня, когда официант удалился. - Разве мы раньше не встречались? А, комсомолец? - Что-то не припомню, - пожал плечами Веня.

- Летом восемьдесят второго, в Тобольске, - Синицын улыбнулся, - ты был завотделом культуры в горкоме. Ты нас провождал.

- Я многих сопровождал. Я не могу всех помнить.

- Но Лену Полянскую ты вряд ли забыл, комсомолец. Она ведь тебе очень нравилась.

- Полянскую? Впервые слышу.

- Неужели? И Ольгу, сестренку мою, тоже не помнишь?

- Нет.

Официант принес Митин заказ.

- Кушай орешки, комсомолец, угощайся. - Митя подвинул вазочку с фундуком к середине стола. - Ты нас кормил ! Тобольске отличным шашлыком и элитарно-партийной банкой потчевал.

Митя залпом выпил коньяк, поморщился, бросил в рот орешек.

- Знаешь, а я не забывал тебя все эти четырнадцать лет. Особенно ясно я помнил ту ночь на берегу Тобола, когда ты устроил нам прощальный пикник. Ты классно жарил шашлык, комсомолец. Ты достал отличную свинину, нежирную, нежную. Ты заранее вымачивал ее в специальном винном соусе. Ты помнишь рецепт того соуса? Нет? Конечно, ты давно уже не жаришь шашлык. Мне иногда даже снится та ночь. Ты резал лук острым, как бритва, туристическим ножом. Потом нанизывал тонкие кольца на шампур. Ты не плакал от лука. У нас у всех текли слезы. Мы смеялись и плакали. А ты орудовал ножом с таким серьезным, сосредоточенным лицом и все поглядывал на Лену.

- Все это очень интересно, - Веня попытался улыбнуться, - но я не помню никакой Лены. Да, бывало, я устраивал пикники для гостей. Много народу приезжало - из Москвы, из Ленинграда. Я встречал и сопровождал.

- А нас, значит, не помнишь? И девочку, которую нашли утром на берегу, неподалеку от нашего кострища, тоже не помнишь? Не может быть! О том ужасном убийстве говорил весь Тобольск, его обсуждали и в Хантах. "Что-то с памятью моей стало..." - пропел он неожиданно громко.

Несколько человек, сидевших в баре, оглянулись.

- Ты пьян, Синицын, - тихо сказал Веня, - езжай домой.

- Нет, комсомолец. Я не пьян. Я не барышня, чтобы захмелеть от пятидесяти граммов коньяку. Знаешь, я ведь уже готов был забыть. Столько лет прошло. У меня было много собственных проблем. И вот однажды я увидел тебя по телеку. Ты что-то вещал о благотворительности. Корреспондентка заглядывала тебе в рот.

А потом, сразу после интервью с тобой, показали очередную серию "Криминальной России". Знаешь, такой документальный сериал, с суровой музыкой и впечатляющей хроникой. Так вот, там рассказывали историю серийного убийцы, который орудовал в Тюменской области в начале восьмидесятых. Он изнасиловал и убил шестерых девочек, от пятнадцати до восемнадцати лет. Четверых задушил. А двоих зарезал. Его нашли. Мерзкая личность, алкоголик. Попался он на том, что продавал у пивного ларька дешевую бижутерию, снятую со своих жертв. Но так и не признался ни в одном убийстве. Несмотря ни на что. А его здорово обрабатывали. В конце концов расстреляли. Но он так и не признался - до последней минуты твердил, что никого не убивал. Как тебе эта история, а, комсомолец?

Митя говорил тихо и быстро, он перегнулся через столик и дышал Волкову в лицо коньячно-табачным духом. Волков слушал молча. Он чувствовал, что рубашка под мышками промокла насквозь.

- Вот ты сидишь передо мной, бледный и потный, и не знаешь, что сказать,

- усмехнулся Синицын. - Скажи мне, что ты помнишь, как мы приезжали в Тобольск, помнишь Лену Полянскую, Ольгу, сестренку мою. И меня ты сразу узнал. А девочек ты не убивал. Не было этого. Ну, скажи, Веня. Мне достаточно твоего слова, и я поверю. Нас никто не слышит сейчас. Мы говорим с тобой о том, что известно только нам двоим - тебе и мне. Я сначала хотел шантажнуть тебя, каюсь. Но потом мне стало противно. Мне не нужны ни деньги твои, ни клипы, ни раскрутка. Мне даже оправдания твои не нужны. Просто скажи, что ты не убивал тех шестерых девочек. Поверю тебе на слово. Ну?!

- Ты пьян. Проспись, - тихо произнес Волков и добавил громко: - Пошел вон, надоел!

- Ну, как знаешь, - пожал плечами Митя, встал из-за стола, залпом допил свой остывший кофе, подошел к стойке расплатился с официантом и не спеша покинул бар.

Волков не успел сразу рассказать Регине об этом разговоре. Ее не было в Москве. Она улетала на три дня в Париж.

Она вернулась и прямо из аэропорта приехала в клуб "Статус", где проходила презентация нового альбома Юрия Азарова. Она любила вот так заявляться с корабля на бал. Впрочем никакого бала в "Статусе" не было, только скучный фуршет.

Пофланировав по залу, пообщавшись с теми, с кем надо было пообщаться, они с Веней уже собрались уезжать, не спеша направились к выходу. Азаров провожал их.

И вдруг перед ними вырос как из-под земли Синицын. Непонятно, как он попал в закрытый клуб, да еще в джинсах и свитере.

Он подошел к Вене почти вплотную и тихо произнес:

- Слушай, комсомолец, а ведь у тебя тогда не пошла кровь из носа. Ты соврал. Это была кровь той девочки. И кулончик в форме сердечка ты снял с убитой в Тюмени. Ты ведь помнишь дискотеку в ПТУ? Ты знаешь, как звали ту девочку? Наташа! Она была одна у матери. Ее мать умерла от инфаркта. Сразу, в машине "Скорой". Алкаш, которого расстреляли, был прав, когда не признавался. Его расстреляли вместо тебя, комсомолец.

Синицын говорил все громче, но гул разодетой фланирующей толпы заглушал его слова. Первой опомнилась Регина.

- Есть здесь служба безопасности или нет, черт возьми! - спокойно произнесла она. - Уберите от нас этого сумасшедшего!

Два широкоплечих молодца в строгих костюмах поволокли Синицына к выходу.

- Ты маньяк, комсомолец! Ты - серийный убийца! Регина Валентиновна, он убьет вас! Берегитесь! - выкрикивал Митя, покорно следуя к выходу.

Оглянувшись, Регина наткнулась на внимательные, холодные глаза Азарова...

Глава 21

Майкл потолстел и отрастил бороду. Он был лыс как коленка, из-за полноты и небольшого росточка напоминал тугой, весело прыгающий теннисный мячик. Он выглядел бодрым и отдохнувшим, несмотря на многочасовой перелет.

- Ты знаешь, я страшно голоден! Вегетарианская еда в самолете была отвратительной, - затараторил он на своем порыкивающем бруклинском английском. - Мне дали соевую котлету с фасолью. А ты замечательно выглядишь. Это, как я понимаю, мистер Кротов? - Он стал немилосердно трясти Гошину руку;

- Нет, Майкл, мистер Кротов сейчас в Лондоне, а это Гоша. Мы работаем вместе.

- Гошуа? Замечательно! Вы говорите по-английски?

- Да, немного, - скромно сообщил Гоша, закончивший английское отделение Института иностранных языков.

- Очень приятно познакомиться, - продолжал тараторить Майкл. - Как поживаете? Так где, ты сказала, твой муж? В Лондоне? Стивен говорил, ты вышла замуж за полицейского полковника. Поздравляю! И он отправился в Лондон помогать Скотленд-Ярду? Ха-ха-ха! Нет, надо было сохранить те соевые котлеты и предъявить иск авиакомпании. Ты знаешь, Салли завела третью собаку. Опять эрдель. Этому не будет конца, моя жена решила превратить наш дом в собачий рай. Кстати, тебе большой привет от Салли, она собрала для тебя кое-какие лекарства.

- Лекарства? - удивилась Лена. - Зачем?

- Ее подруга Джуди прочитала в какой-то газете, что в России было несколько случаев отравления аспирином. Салли прислала для тебя качественный американский аспирин. На всякий случай. И еще что-то, приедем - посмотришь. Да, ты знаешь, мы с Салли очень долго выбирали подарок для твоей дочки. В итоге остановились на конструкторе "Лего". Купили небольшой набор, специально для двухлетнего ребенка. Наши психологи говорят, будто конструкторы благотворно влияют на детский интеллект... Ох, ну и холодно у вас в Москве! А в Нью-Йорке совсем весна. Правда, на следующей неделе обещали похолодание, но Салли не верит синоптикам. Я тоже... Надо же, как у вас здесь все изменилось! Вы выходите на европейский уровень. Не ожидал, не ожидал.

- Лен, он когда-нибудь молчит? Думаешь, ты выдержишь десять дней? Да еще это бруклинское рычание - у тебя барабанные перепонки не устанут вибрировать? - шепотом по-русски спросил Гоша, наклонившись к Лене.

- Гоша, перестань. Нехорошо...

- Ва-у! - завопил Майкл во все горло. - Мы поедем на "Волге"! В настоящей русской "Волге"! Раньше на таких машинах ездили богатые коммунисты. А теперь

- богатые "новые русские"? Гошуа, вы что, "новый русский"?

- Он еще и дразнится! - прошептал Гоша, выразительно закатывая глаза. - Нет, Майкл, - сказал он по-английски, любезно улыбнувшись и открыв машину, - "новые русские" предпочитают "Мерседесы" и "БМВ".

- О да, действительно! Я недавно видел по телевизору... Майкл всю дорогу не закрывал рта. Лена рассеянно кивала в ответ, иногда произнося: "Да, конечно" или "Правда?! Не может быть!". Она думала о Волкове. Почему у человека, с которым она была знакома четырнадцать лет назад, ее имя вызвало столь бурную реакцию? Судя по тому, что рассказывал о нем Гоша, Вениамин Волков должен быть человеком с железными нервами, но никак не истериком. А реакция была истерической.

"Глупо, в самом деле, - миллионер, суперпродюсер, у которого руки по локоть в дерьме и в крови, испугался одного только имени... А он ведь пылал ко мне лютой страстью четырнадцать лет назад. Но сейчас об этом смешно вспоминать. Нет, не смешно. Опасно и очень серьезно. Прошлые страсти здесь ни при чем. И тем не менее какая-то связь с прошлым есть".

Дома был идеальный порядок, посуда перемыта. Вера Фёдоровна даже не забыла постелить постель для Майкла на диване в гостиной.

- Есть уже поздно, - заявил Майкл, - я знаю, вы, русские, любите по ночам пить чай на кухне. Но я, с твоего позволения, приму душ и лягу спать. Завтра утром я хочу попасть в Третьяковскую галерею. Я читал, что она наконец открылась.

- Хорошо, Майкл.

Лена рада была посидеть в тишине. Гоша выпил чашку чая и отправился домой. В квартире все спали. Было половина третьего ночи, но Лена знала, что уснуть не сумеет.

Этот ужасный день никак не мог кончиться. Она включила чайник, стараясь не шуметь, вытащила из стенного шкафа в коридоре маленькую стремянку, взобравшись на нее, достала с кухонных антресолей картонную коробку из-под пылесоса, в которой хранились старые рукописи и письма.

В советские времена половина населения страны занималась литературным творчеством. В редакции журналов приходили горы рукописей. В основном это были стихи, но попадалась и проза. Все эти тонны народного творчества полагалось прочитывать, рецензировать и возвращать автору с подробным, основательным ответом.

При каждом отделе литературы был целый полк внештатных литконсультантов, которые занимались этой муторной, но доходной поденщиной. В основном литконсультантами были безработные писатели и поэты, но иногда и сами сотрудники редакций подрабатывали таким образом. Каждый прочитанный авторский лист (двадцать четыре машинописные страницы) стоил три рубля. Прихватив из редакции домой пачку зарегистрированных рукописей, посидев пару-тройку вечеров за пишущей машинкой, можно было заработать лишний полтинник, а то и сотню - если хватит сил прочитать Двести сорок страниц графоманских текстов.

Писали все - пионеры и ветераны войны, трактористы и Доярки, шахтеры и летчики, моряки дальнего плавания и домохозяйки. Но больше всего стихов приходило из мест "не столь отдаленных". Это были самые патриотические, самые истые с идеологической точки зрения опусы.

Домушники и насильники писали стихи о Ленине, о партии, о победе коммунизма. Как правило, они не стеснялись вызывать статьи, по которым отбывали срок, прибавляя к этому "неправедно и незаконно осужденный...".

Один пожилой убийца не поленился, пересказал своими словами и записал в столбик текст Гимна Советского Союза.

Тетрадный листочек он обвел красивой рамкой из колосков перевитых красной ленточкой, в одном уголке нарисовал профиль Ленина, в другом - Брежнева, а внизу - серп и молот.

После университета, работая спецкором в популярном молодежном журнале, Лена часто латала финансовые дыры и брала домой рукописи, приходившие в отдел литературы. Но дело было не только в деньгах. Ей нравилось, когда в тоннах словесного мусора неожиданно мелькал слабый проблеск таланта.

Бывало, что литературные творения сопровождались длинными письмами, в которых человек рассказывал всю свою жизнь, изливал душу. Это оказывалось куда интересней самих творений. Как правило, авторы были людьми глубоко одинокими, и несколько корявых четверостиший служили всего лишь поводом высказаться, получить ответ, написать еще.

За годы работы у Лены накопилось сотни три таких вот писем-исповедей, присланных в редакцию и адресованных ей лично. Многие из них она хранила - рука не поднималась выкинуть.

Сейчас, глубокой ночью, она искала в куче старых бумаг несколько писем, присланных когда-то из Тобольска и Тюмени. Одно из них попалось на глаза почти сразу.

"Здравствуйте, уважаемая Елена Николаевна!

Пишет вам Захарова Надежда Ивановна. Мой сын Олег Захаров, старший лейтенант милиции, давал вам читать свой рассказ. Вы отнеслись к нему по-доброму, прислали подробный ответ. Он прислал вам другой рассказ, а вы опять ответили хорошим письмом. Хотя вы и отказали в публикации, но объяснили ему правильные вещи про литературу. И вот он хотел, чтобы вы ознакомились с другим его рассказом. Уже собрался перепечатать на работе и послать вам, но случилось большое горе.

Сынок мой, Олег, был убит бандитским ножом в сердце Вот я высылаю вам его последний рассказ. Товарищ его на машинке для вас перепечатал. Пусть будет у вас этот рассказ на память. Раз хотел сынок мой вам прислать, значит, я и высылаю за него.

Всего вам хорошего, здоровья и спокойствия.

Надежда Захарова, город Тобольск, 12 ноября 1984 года"

Письмо было приколото скрепкой к рукописи. Рассказ назывался "Справедливость". На десяти машинописных страницах излагалась странная история о следователе, который не верит в виновность человека, подозреваемого в убийстве. Этот следователь по имени Вячеслав чувствует, что убийца - кто-то другой.

В основе сюжета лежали не факты и улики, а общие рассуждения. Лене вдруг показалось, что покойный старший лейтенант нарочно не касался в рассказе ничего конкретного. Возможно, речь шла о каком-то реальном, "горячем" деле, и он, по естественной милицейской осторожности, даже в литературном произведении сохранял законную секретность. Но и промолчать не мог. Так волновало его это дело, что решил написать рассказ.

Конец у рассказа был счастливым. Справедливость восторжествовала. Невиновный был выпущен на свободу, его престарелая мать рыдала у благородного следователя на груди, а настоящего убийцу, коварного и хладнокровного, вел конвой к скамье подсудимых.

- Захаров, Захаров, а не ты ли этот добросовестный и честный следователь? И не потому ли тебя убили? - Лена не заметила, что говорит вслух.

Отложив рукопись с письмом, она стала искать дальше. А дальше было еще одно письмо - из ИТУ с длинным номером-шифром. Но Лена знала, что это ИТУ находилось неподалеку от Тюмени.

"Здравствуй, Лена!

Спасибо тебе, что напечатала мое стихотворение в "Антологии одного стихотворения" в журнале. Ты и правда выбрала самое мое любимое, с твоими небольшими исправлениями я согласен. Так и правда лучше. И еще спасибо, что прислала тот журнал моей маме. От нее тебе низкий поклон.

Дела у меня плохие. Можно сказать, херовые. Батю моего судят за шесть убийств. Говорят, что убивал он девчонок молодых. Ерунда это. Он у нас алкаш, за бутылку душу готов продать, и лупил нас с мамой часто. Но он не "мокрушник". Не мог он девчонок насиловать, душить и резать.

Подробности не пишу. Сама знаешь почему. Просто делюсь с тобой, а больше не с кем. Мама все глаза выплакала.

Ты напиши мне - просто так, о чем-нибудь. О чем хочешь, только напиши. Желаю тебе встретить хорошего парня, выйти замуж, детишек родить. А

может, ты и замужем уже? Об этом тоже напиши.

Василий Слепак. 6 апреля 1984 г.".

- Вася, - вздохнула Лена, прочитав письмо, - Вася Слепак... - Она произнесла это вслух и опять не заметила.

Он не рассказал в письме подробности потому, что зековские письма проходили цензуру. И письмо, в котором говорится об уголовном деле, могло не дойти по цензурным соображениям.

Когда-то, много лет назад, Лена выполнила свое обещание. Она пробила публикацию для опущенного зека Василия Слепака. Это стоило огромных сил и нервов.

Стихи авторов "с улицы" публиковались крайне редко, даже в рубрике, созданной специально для начинающих и названной "Антология одного стихотворения", все равно печатали своих - хоть сколько-нибудь своих. Дело было вовсе не в качестве стихотворной продукции. Вся система жизни в советское время была основана на связях и знакомствах - в такой же степени, как теперешняя жизнь в России основана на деньгах.

В те счастливые времена по блату покупали продукты, стриглись, лечили зубы и все прочее. Без блата сложно было нормально родиться, красиво сыграть свадьбу, поступить в институт, занять солидную должность, получить место на хорошем кладбище. Опубликовать стихотворение или рассказ в журнале тоже было сложно без блата.

Разумеется, в этой "блатной" системе бывали исключения. Но они только подтверждали общее правило.

Когда Лена положила на стол перед заведующим отделом литературы своего журнала стихотворение Васи Слепака, которое она выбрала и сама перепечатала на машинке, он брезгливо поморщился и фыркнул:

- Опять ты со своим "самотеком"? Ну куда я это суну? Смотри, у меня план по "Антологии" забит на двадцать номеров вперед.

- Лев Владимирович, пожалуйста, я ведь редко прошу.

- Ты редко просишь?! Да я скоро вообще перестану давать тебе рукописи. Ты постоянно суешь мне какого-нибудь очередного гения из "самотека". Я тебе давал рецензировать Студенца?

- Мне. Но там ничего нет.

- У Студенца ничего нет?! Он - секретарь правления Союза писателей, лауреат пяти премий, и у него ничего нет? Из сорока стихотворений можно было хотя бы на полосу наскрести?

- Нельзя. Любой колхозный графоман пишет лучше.

- А рукопись его ты куда дела?

- Отправила через отдел писем, - пожала плечами Лена.

- О Господи! Покажи хоть копию рецензии. Лена достала свою папку из шкафа, извлекла из толстой стопки рецензий скрепленные два листочка. Заведующий стал читать.

Сначала он схватился за сердце. Потом за голову. Потом за живот. Смеялся он долго и хрипло. Наконец позвонил по внутреннему телефону в отдел писем. Но выяснилось, что рукопись с ответом секретарю правления уже отправлена.

- Жди теперь большой телеги, боец за высокую литературу, - вздохнул он, - Студенец этого дела так не оставит.

- Лев Владимирович, - осторожно спросила Лена, - но ведь у вас было для него местечко? Была ведь полоса? Вот давайте кого-нибудь, кто планируется в "Антологию", передвинем на эту полосу, а моего Васю напечатаем?

- Ну ты даешь, Полянская! Кто тебе этот Вася? Брат родной?

- Мне он никто. Он зек, к тому же опущенный...

- Совсем спятила?

- Это для него очень важно, Я за всю жизнь не видела низкого более несчастного и униженного, чем он.. Это шанс для него... остаться человеком.

- Лен, журнал - не богадельня, - сказал заведующий вполне мирно и внимательней перечитал стихотворение, лежавшее на столе.

- Богадельня лучше блатной "малины", - еле слышно заметила Лена.

- Нет, с этим я не спорю. И стихотворение вполне приличное. - Лев Владимирович закурил и уставился в окно. - Опущенный, говоришь? Несчастный? Можно подумать, я счастливый. Мы все, между прочим, в какой-то степени опущены этой властью.

- Лев Владимирович, это общие слова, - разозлилась Лена, - вы ведь выступали в зонах, вы прекрасно знаете, что это такое - опущенный: Человек погибает, его почти нет. А у вас есть возможность соломинку ему протянуть. Вам это ничего не будет стоить. И главный поймет. Поворчит, но поймет. Вы его знаете.

- Ладно, если ты такая жалостливая, иди к главному и скажи, что ты хочешь, чтобы вместо стихов секретаря правления Союза, лауреата пяти премий, великого советского поэта Студенца в нашем журнале были опубликованы стихи уголовника Васи.

- И пойду, - выпалила Лена, - пойду и скажу именно так.

- Иди, - кивнул заведующий, - иди! Схватив листочек со стихотворением, Лена направилась к двери.

- Подожди! - окликнул ее Лев Владимирович. - Не забудь сказать, что я категорически против!

Секретарша главного Рита сделала страшные глаза, когда Лена влетела в приемную, размахивая листочком со стихотворением.

- Ленка, стой! - зашептала она. - Там у него Студенец, только и слышна твоя фамилия.

- Ты дал меня рецензировать какой-то сопле! Что такое эта Полянская?! Что это такое? Ты посмотри, она просто издевается надо мной! Да я... Да ты... Да я ее!.. - неслось из-за приоткрытой двери кабинета.

В ответ раздавалось невнятное, вполне мирное бурчание главного редактора.

Лена уселась в кресло у стола секретарши и спокойно закурила.

- Ты что? - испугалась Рита. - Иди лучше к себе в отдел. Попадешься под горячую руку.

- Ничего, Ритуль, - улыбнулась Лена, - мне не привыкать. Все равно ведь сейчас вызовет на ковер.

- А может, рассосется как-нибудь, если мелькать не будешь?

Через минуту из кабинета пулей вылетел толстый лощеный дядька в кожаном пиджаке, с багровым лицом и, шарахнув дверью, помчался по коридору к лифтам.

А еще через минуту голос главного редактора произнес по селектору:

- Рита, Полянскую ко мне вызови.

- Ну вот, я же говорила. - Лена загасила сигарету и мужественно шагнула в кабинет.

Главный редактор сидел, откинувшись в кресле и барабаня пальцами по столу.

- Ты меня когда-нибудь в гроб вгонишь, - мрачно сообщил он, не поднимая глаз на Лену, - нельзя дураку говорить, что он дурак. Особенно если он не простой дурак, а заслуженный и агрессивный. Нельзя, понимаешь?

- Понимаю, - кивнула Лена, - но не всегда могу сдержаться.

- Учись, иначе пропадешь. Что мне прикажешь с тобой делать? Ругать? В угол поставить? Слышала бы ты, как на меня сейчас этот Студенец орал! Вот возьму и наору на тебя так же.

- Я слышала, Глеб Сергеевич. Наорите, если вам легче станет.

- Слышала? Ты что, в приемной была?

- Да. Я к вам шла...

- Только не говори, что с повинной.

- Нет, - улыбнулась Лена, - я хотела попросить... - Она протянула главному редактору листок и рассказала о Васе. - Лев Владимирович категорически против, - добавила она.

Вот тут он начал орать - от души. Лена услышала, что она и нахалка, и хулиганка, и пороть ее некому, и в Союз ее никогда не примут, ибо в правлении сидят сплошные Студенцы, с которыми она общаться не умеет, и так далее, и тому подобное.

Около недели Лена приставала к главному редактору и к заведующему отделом литературы, наслушалась тяжелых вздохов, восклицаний, нотаций и всяких слов про себя и свою настырность. Но в итоге стихотворение Васи Слепака все-таки публиковали в "Антологии"...

Все это было страшно давно, словно в другой жизни. Нет уже того молодежного журнала, заведующий отделом литературы сидит на пенсии, нянчит внуков. Главный редактор скакнув в политику, какое-то время продержался на высокое Волне девяносто первого года, тихо и плавно спустился в частное предпринимательство. Советский поэт Студенец заделался отцом-основателем одной из многочисленных организаций нацистско-коммунистической направленности.

Только про Васю Слепака Лена не знала ничего.

Глава 22

Веня влетел в комнату как ошпаренный.

- Ты и ребенка готова была убить?! Двухлетнего ребенка! Тебе все равно? Даже последний отморозок не догадается подложить взрывчатку в детскую коляску! - кричал он.

- В чем дело, радость моя? - спросила Регина, повернув к нему лицо, покрытое толстым слоем зеленой косметической маски.

- Я смотрел криминальные новости по московской программе. Ты так сильно хочешь прикончить Полянскую, что тебе все по фигу? Ты соображаешь, что творишь?

- Во-первых, успокойся. - Регина говорила сквозь зубы. Когда лицо покрыто маской, губами лучше не двигать. - С чего ты взял, что речь шла именно о Полянской? Там что, и фамилию назвали?

- Не придуривайся! - выкрикнул Веня. - Зачем ты вообще все это затеяла?

- Я затеяла?! Я?! Очень интересно! Ты хоть соображаешь, что говоришь? Ребеночка ему жалко стало! Тоже мне, Алеша Карамазов! Жалостливый нашелся! И не ори на меня! Сиди тихо и молчи в тряпочку. Ты понял? Все, что я делаю, - для тебя, любимого-драгоценного. Таскаюсь по Москве, общаюсь со всякой швалью, шкурой своей рискую, а ему ребеночка жалко.

- Для меня? Для меня можно было остановиться на Синицыне. Достаточно было только его.

- Ага, - кивнула Регина, - Синицын, Азаров, потом несчастная наркоманка Катя. И все, на этом - стоп. Нет, счастье мое, машина запущена. И следующей будет Полянская, с ребенком или нет - это уже детали. Сам знаешь, если хоть что-то, если хоть капля информации о твоих художествах с девочками просочится к друзьям-"браткам", Веня, это будет хуже суда, хуже смерти. Для меня тоже, конечно. Но я сумею выкрутиться. А ты... Я делаю все для тебя, ради тебя. Возьми себя в руки, не распускай сопли.