засахаренного арахиса и коробками "Принте". Я невольно
хихикнула. Да, далеко зашел прогресс, вместо дров на
саночках - любимая жратва американцев, отвратительная и
вовсе не полезная.
дубленке и темно-синих джинсах. Ноги в блестящих кожаных
ботинках болтались на весу, руками в дорогих замшевых
перчатках он сжимал грязные вожжи.
улыбнулся еще шире и пояснил:
черпает, а Нюрка везде протащит...
поводья.
раз к воротам выйдете, только он мужской.
направлении.
тропинки, по бокам возник лес. Тишина стояла замечательная,
лишь под ногами громко и бодро скрипел снег.
небольшое сельское кладбище, а за ним старая церковь из
красного кирпича. В здании явно шел ремонт, стены были
.*`c&%-k лесами, стекол не было, но купола горели
праздничным золотым блеском. Впрочем, ни одного человека на
стройке я не заметила, лишь пустое ведро валялось у входа.
и исчезло.
увидела трехэтажную кирпичную постройку, вход в нее
закрывала отличная железная дверь, на косяке виднелся
звонок, я нажала на пупочку, где-то вдалеке разнеслась
бодрая трель. В двери приоткрылось небольшое окошко, карий
глаз уставился на меня, а невидимый рот вежливо спросил:
вежливо ответил голос, и окошечко захлопнулось.
пробирался под куртку, хоть под ней и было два теплых
свитера, а все равно холодно, да и сапоги не предназначены
для прогулок по лесу, пальцы ног превратились в обледенелые
деревяшки. Минуты текли томительно, наконец загремели
засовы, и дверь распахнулась.
нечто, больше всего похожее на черный сатиновый халат,
подпоясанный витым шнурком. На голове парня красовалась
черная же шапочка, а густая борода полностью закрывала щеки,
и только глаза, ярко блестевшие на лице, выдавали истинный
возраст - лет двадцать пять, тридцать, не больше.
ехала, устала, замерзла, как собака, и зря... Юноша покачал
головой.
носит имя отца Иоанна.
Филарет и добавил:
рукой на низенькую деревянную дверь.
небольшой, чисто вымытой комнате с дощатыми, не слишком
ровными полами. В "красном" углу висели иконы, стены
украшали картины божественного содержания, небольшой
диссонанс в обстановку вносила лишь табличка в углу
"Ответственный за пожарную безопасность о. Феоклист".
терпения на физиономии завел отец Филарет, - вы приехали в
мужской монастырь, здесь на разговоры с женщинами
благословили лишь меня.
гожусь в матери, ладно, в старшие сестры.
парень. - Вам лучше объяснить мне цель визита.
эмоций сообщил:
вышел, слегка задев меня "халатом". Снова потянулось время.
В комнате стояла жара, я расстегнула куртку, сняла шапку и
размотала шарф. Но, не успев согреться, поняла, что меня
поджидает новое испытание. Страшно захотелось есть и, что
хуже, пописать. Как назло, откуда-то изнутри монастыря
начали наползать запахи готовящейся еды: только что
сваренной гречневой каши и чего-то печеного, хлеба или
пирогов. Монахи явно собирались трапезничать. В голове
моментально всплыли главы романа Мельникова-Печерского "В
лесах". Писатель самозабвенно описывал быт
церковнослужителей и посвятил много страниц рассказам о
постной еде - грибах, соленьях и моченьях, фруктах, киселях,
варенье, орехах...
измучилась, не понимая, чего хочется больше - в столовую или
туалет. Когда оба желания достигли пика, дверь распахнулась
и в комнату вошли двое. Один - уже знакомый отец Филарет,
другой - невысокий худощавый мужчина с редкой рыженькой
бородкой.
я на ноги.
неотложная надобность, требующая моего присутствия.
правильной речи, я начала излагать суть дела. Николай слушал
не перебивая. Его слегка выпуклые, грязно-зеленые глаза
смотрели без всякого выражения, на лице не отразилось
никаких эмоций. Только при сообщении о смерти Насти он
быстро перекрестился. С ним было очень трудно разговаривать.
Да и разговором монолог назвать нельзя. Трижды повторив одно
и то же и не дождавшись никакой реакции, я не выдержала и
спросила:
дабы сообщить об успокоении рабы божьей Анастасии, -
выдохнул Рагозин.
мускулом, заявил:
действия. Давайте договоримся, что я завтра подвезу вам
доллары и письмо, а вы ищите Егора.
свинцовый, взгляд и ответил:
моя жизнь посвящена Господу.
вас!
собеседника.