вслух я.
сказал он. - Фашизм - это порождение определенных экономических условий и
политической ситуации. А здесь, скорее всего, что-то вроде диктатуры
гаитянского божка с его тонтон-макутами.
по-английски по привычке для Мартина, не для него. А он, конечно, и
половины не понял. Но стоило поглядеть на него в эти минуты: такое жадное
внимание светилось в глазах его, такое пылкое желание понять, вобрать в
себя все услышанное, стать как бы вровень с нами, что сразу исчезла и
напускная его серьезность, и мальчишеская игра в "отца-командира". Он был
удивительно красив, этот юноша, - не лицом, нет, а своей всем открытой
душевной чистотой. Интересно, гордились ли "облака" таким цельным и чистым
созданием и неужели не видели разницы между ним и полицейским, поучавшим
меня послушливому смирению? Нужно ли было повторять мир, в котором
существовали рядом и эта горилла в золотогалунном мундире, и Феб в
ковбойке, может быть встретившиеся на Земле где-нибудь на уличной
демонстрации?
пробивался частый стук копыт, подкованных толстым железом, - такие
подковы, должно быть, и увечили и без того уже изувеченную дорогу. Джемс
вскочил: "Собирайте рюкзаки, тушите костер. Омнибус!" - и выбежал на
проселок с криком, издревле останавливавшим дилижансы, воспетые Андерсеном
и Диккенсом.
запыленный, с двойными колесами на стертых резиновых шинах, но запряженный
шестеркой рослых лошадей цугом. На передке, не совсем обычном для
автобуса, восседал кучер с длинным, похожим на удочку бичом - единственной
диккенсовской деталью в этой смеси времен и транспортной техники. Истошный
вопль Джемса заставил кучера придержать лошадей - громадина дрогнула и
остановилась. Интересно, что в Москве или Париже мы не назвали бы ее
громадиной: любой городской автобус воспринимаешь повсюду как норму
уличного движения. Но здесь, в лошадиной упряжке с двумя гигантскими
оглоблями, он показался нам чудовищных размеров каретой. Но делиться
впечатлениями было некогда: мы втащили рюкзаки в открытую без пневматики
дверь, кондуктор-негр оторвал нам розовые талончики и равнодушно
отвернулся к окну. Больше никто не взглянул на нас: бич свистнул, и лесная
прогалина за окном потянулась назад.
закопченных стеклянных фонарях в голове и хвосте салона, выглядел даже не
двоюродным братом, а прадедом наших московских автобусов. Только пассажиры
были похожи: бородатые парни в джинсах и шортах, девчата с короткой
стрижкой, полуобнявшиеся парочки. Впереди кто-то бренчал на гитаре,
доносился знакомый мотив французской песенки, что-то вроде
"миронтон-тон-тон, миронтэн"; кто-то смеялся, кто-то спал.
каждый раз просыпался, когда вагон жестоко встряхивало на средневековых
ухабах. И каждый раз в открытое окно доносился свист бича, мерный стук
копыт и тяжелое конское дыхание, а сверху мигала мне незнакомая россыпь
звезд, посреди которой чуточку ярче мерцал двойной звездный гриф,
расширяющийся книзу восьмеркой - профилем большой концертной гитары. На
ней, вероятно, играл какой-нибудь здешний космический великан.
заснять.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ. ГОРОД ПЕРВОГО ВЕКА
13. ФОТО ФЛЯШ
в окно струился неяркий желтый свет невидимого светильника. Я выглянул в
окно, высунувшись чуть ли не до пояса. Светильник оказался невысоким
уличным фонарем, видимо газовым, - такие я видел в старых американских
фильмах, - блекло освещавшим часть улицы и впадавшего в нее переулка, где
и стоял наш омнибус. Во всю длину переулка, насколько позволял видеть
фонарь, тянулись не дома, а такие же вагоны, поставленные вместо колес на
толстые деревянные брусья. От дверей на землю спускались лесенки. Частые
окна светились прямоугольными клеточками. Казалось, не переулок это, а
пригородная платформа, по бокам которой стоят два последних ночных дачных
поезда - встретились и вот-вот разойдутся. Дома по улице, большие,
бревенчатые, уходили в темноту, поблескивая тусклыми огоньками в окнах.
Что-то не настоящее, не современное показалось мне в этой улице, похожей
на улицу из американского вестерна вроде "Великолепной семерки".
засвистел в подвешенный на груди свисток.
Но кондуктор подхватил тему.
все задаром. И заставникам до работы рукой подать.
прошлого века или голливудский из павильонов "Твэнтис сенчури фокс"?
перегораживающим комнату. За прилавком на дубовом столе без скатерти и
клеенки четверо "быков" резались в покер. Все это были те же
золотогалунные тридцатилетние парни. Только один из них, длинный и тощий,
был старше по крайней мере лет на десять. И не две, а три золотые нашивки
украшали его рукав.
книге и сказал тощему:
черный аппарат без диска. А ведь Стил говорил, что телефонной связи в
Городе нет. Но Конни преспокойно поднял трубку - нормальную трубку с
мембраной и микрофоном, - назвал странно короткий номер, что-то вроде
"один-тринадцать", подождал и спросил:
сектора и отметил в регистрационной книге: "Четверо с улицы Дормуа, один с
Риволи", мотнул головой и положил трубку.
все прошли. Пропавших нет.
на нас: - Можете подождать здесь до утра, только молча. А хотите
разговаривать - ступайте на улицу.
мы не пропали. Смешно!
аппарат, по которому нас проверяли? - спросил я Джемса.
Телефон есть, а связи нет. Полиция присвоила изобретение, ограничила связь
сотней номеров и запретила распространение.
Города сократилась почти на четверть.
слухам, больше миллиона.
обладали многими благами жизни, какие ему и не снились, и более
несчастных, потому что не имели единственного, что имел он - свободы
распоряжаться тем, что имеешь. О чем думали мои товарищи, я не знаю, - они
сидели рядом на ступеньках деревянного крыльца, вглядываясь в полоску
света от фонаря, таявшую в черной глубине улицы.
прибавил, поясняя картину, проступавшую из темноты:
Флинт Эрик
Сертаков Виталий
Роллинс Джеймс
Перумов Ник
Шилова Юлия
Лукьяненко Сергей