подземной хищницы, на постели из шевелящихся черепашек, под медовым
дождем, рядом с гулко храпящим Калекой. Их мрачная берлога превращалась во
вмещающую целый мир волшебную Черную Дыру, в которой исчезало пространство
и истаивало время, а оставалось только безграничное и вечное: поцелуи, то
быстрые и звонкие, как весенняя капель, то мучительные и долгие, как
агония; объятья до хруста в костях; сладкий вкус волос и кожи любимой; ее
захлебывающийся шепот; радостный крик и томительный стон. Их тела и души
были раскрыты навстречу друг другу, не существовало больше никаких тайн и
запретов, но каждое случайное прикосновение, каждая новая ласка могла
довести до экстатической дрожи.
рвением.
Упав в снег в середине или конце очередного перехода, они опять целовались
до обморока и хохотали до изнеможения, а Калека стоял над ними и тоскливо
смотрел куда-то в сторону.
ногу. Вначале он еще пытался ковылять, а потом и ползти вперед, однако в
конце концов был вынужден уступить уговорам Артема расположиться на отдых
до полного восстановления сил и здоровья. Когда Надежде и Артему надоедало
отлеживаться в черепашьем нутре, они отправлялись гулять по окрестностям,
развлекаясь чем только можно, но главным образом друг другом.
журчание которого так славно контрастировало с мертвым молчанием Страны
Черепах. Он напоил ее водой из своих ладоней, а она его той же водой из
своих губ. Затем Надежде вдруг пришло в голову шальное желание искупаться
в ручье. Как ни далек был сейчас Артем от реальности, он все же честно
попытался воспротивиться этому капризу. Но все уговоры и увещевания ("Ты
замерзнешь!", "Ты заболеешь!", "Ты в ледышку превратишься!") не возымели
успеха, и он остался на берегу с ворохом ее одежды в руках.
пустынного заснеженного мира, беззаботно плескавшуюся в чистейшей ледяной
воде, едва доходившей ей до лодыжек. Огромные пушистые снежинки словно
белые бабочки медленно опускались на ее волосы, плечи и юные остроконечные
груди, а когда она, встав на колени, наклоняла лицо к воде - на узкую,
нежную спину.
ощутил, что никогда не сможет забыть этот прозрачный ручей, этот тихий
снег, эти колокольчиками позвякивающие в воде льдинки и это удивительное,
божественное создание (в том, что Надежда не принадлежит к скучному и
отвратному роду человеческому, он уже давно не сомневался), находящее
наслаждение там, где другие нашли бы погибель.
его объятия. Она была мокрая и скользкая, как русалка, но все такая же
теплая.
вскинув на руки, бегом понес к самому большому в окрестностях сугробу, из
центра которого вздымаются столб прозрачного пара, уносившего к небу
дыхание мириад черепашек и натужный храп Калеки.
счастья.
безрадостным краем - и он прекрасно понимал это. Еще он понимал, что
настоящее счастье недолговечно и тем интенсивнее бывает накал страсти, чем
быстрее сгорают обманутые его светом души.
тревожное отрезвление.
думал Артем, лежа в темноте рядом с тихо посапывающей Надеждой. - Будем
рассуждать здраво. С некоторых пор мне кажется, что все мы лишь послушные
фигуры в какой-то хитроумной шахматной партии. Адракс скорее всего ладья,
фигура страшная на любой дистанции, если, конечно, ее на простор
выпустить. Еще неясно, что означает его дальний рейд - попытку спасти себя
самого или отвести беду от других. Кто такой Калека, сразу и не скажешь.
Его и так и этак можно назвать. Ну пусть будет конем - самой
непредсказуемой фигурой на доске. Мне, по крайней мере, смысл его
последних ходов абсолютно неясен. Я - безусловно пешка. Хотя бывает и так,
что именно пешка решает исход поединка. За нее иногда и ферзя отдают.
веса, так сказать. Ферзь в юности. Вот только хотелось бы знать, какого
цвета эта королева - черного или белого. И на какой стороне она играет -
за меня или против. Быть может, все происходящее сейчас между нами как раз
и есть та самая каверзная жертва ферзя, которая в итоге губит
прорывающуюся на последнюю горизонталь пешку? Но ведь ни ферзям, ни пешкам
не дано знать замысел шахматного стратега. Их удел молча гибнуть или молча
побеждать во славу того, кто двигает фигуры. Кто же он, этот неизвестный
гроссмейстер? Где то высшее существо, которое после окончания партии
небрежно смахнет всех нас в черную, как гроб, шашечницу? А может, все это
мне действительно только кажется и на многоклеточной доске жизни мы вольны
сами выбирать лучшие ходы?"
постараюсь прийти в твой сон.
беззащитна и каждый, кто умеет это делать, может без труда проникнуть в
нее.
время умолкла.
опираясь на локоть. Пальцы Артема машинально перебирали ее локоны, и вдруг
он ощутил, как девчонка напряглась.
она. - Тогда тоже было холодно и шел снег.
началу пути... Кругом снег, снег... Ветер... Холодно... Из снега торчат
огромные острые камни... Теперь это настоящие скалы... Идти тяжело... Я
уже вижу горы... Ноги скользят по каменной осыпи... Я забираюсь все выше и
выше... Здесь снега нет, но все равно холодно... Огромное синее небо
открывается передо мной, а далеко внизу видна бескрайняя равнина... Я
медленно опускаюсь к ней... Земля все ближе, ближе... Уже видна трава... С
виду она мягкая и нежная, совсем не такая, как в Стране Забвения...
Цветы... Деревья... Их ветки усыпаны плодами, красными, лиловыми,
золотистыми...
видела.
ты только видел, как сверкает их оперение... В глубине леса гуляют
олени... Как здесь красиво... А дальше, дальше...
навзничь и тяжело выдохнула, словно сбросив с плеч непосильную тяжесть.
себе. - Что ты можешь знать о птицах, а тем более об оленях! Где ты могла
их видеть?
давным-давно, когда я еще и ходить не умела.
пройти. А вокруг словно непроницаемые стены. Или даже не стены, а густая
мгла... Я больше ничего не могу узнать.
ясно, куда мы держим путь. И место это выглядит довольно привлекательно.
поврежденную ногу, как они снова пустились в дорогу. Черепашьи норы
встречались теперь крайне редко, и длина переходов стала зависеть от того,
как скоро они могли обнаружить следующую из них. Заслышав вопль хищницы,
пусть даже очень далекий, они спешили на него, как цыплята спешат на
призывное кудахтанье наседки.
затуманенного сном сознания Калеки, стали обретать реальность. Однажды они