удивиться этому, как из-за поворота вынесло всю компанию: "А я говорю, у
меня сопрано!" - и снова разинутые в ржании пасти, матерые потные морды:
"Ой, не могу!". Ржали с энтузиазмом, до икоты, в изнеможении наваливались
на стены трясущимися животами, перхали и давились, смахивая слезы, и -
шлеп, шлеп! - перли вниз, самодовольные, как тот ослик, дотянувшийся,
наконец, до травинки; их просто распирало. Некоторых Шабан знал в лицо:
все здоровенные сытые мужики, местная рабочая аристократия, мастера,
десятники, герои подземных миль, прогрызатели каменных хребтов, погонщики
бессловесных убегунов. "Плешь! - восторженно закричал белобрысый солист,
увидев Шабана, и озабоченно пощупал свою макушку: - А у меня такой нет", -
добавил он грустно и, состроив плаксивое лицо, талантливо захныкал. Новый
взрыв гогота не успел достичь апогея - Шабан, прыгнув вперед, сшиб солиста
косым ударом под челюсть. Не давая упасть, поймал за ворот, ударил еще, не
разбирая куда, чувствуя, что злость никак не проходит, - белобрысый гулко
обнял стену и, заваливаясь набок, жалко выставил защищающую ладонь, в
моргающих глазах - испуг и непонимание. Схватить, вытрясти из мерзавца
душу, пока остальные не опомнились, - нельзя - Шабан спиной чувствовал,
что нельзя. Разворачиваясь на каблуке, подавил желание лягнуть
отползающего с подвываньем белобрысого, шагнул навстречу раскормленным
жвачным мордам, выдохнул-крикнул: "Ну!". К нему приближались стадом, все
сразу. Распаляя себя, подходили медленно, не спеша поддергивали рукава,
щерились, ласково ощупывая глазами. Один еще не отсмеялся, гогот ушел в
емкое сырое чрево, и оттуда взрыкивало. Убьют, решил Шабан. Вот сейчас
кинется первый, а за ним все стадо - затопчут, забьют по-мясницки и только
потом начнут жалеть, что забили так быстро, без выдумки, и будут думать,
что делать с трупом... Пятясь к стене, он вытащил из кобуры пистолет,
обхватил ладонью ствол - увесистая штука, такая и быка свалит, если по
лбу, что и требуется. "А толку? - подумал он, почувствовав лопатками
стену. - Ну, оглушу одного-двоих, а дальше? Дальше видно будет, хотя
скорее всего дальше уже ничего не будет видно."
обернулся - загривок в потных складках, красный, - о чем-то шепчется с
другими в полный голос. Ага, вот оно: "Разведчик, я его знаю". - "И что?"
- "Живоглот шкуру снимет..." - "А при чем здесь разведчик?" - и кто-то уже
одергивал засученные рукава, кто-то пряча глаза, отходил в сторону. Шабан
все еще продолжал сжимать в руке ствол, слыша, как в груди прыгает сердце,
холодное, как большая лягушка. Перед ним расступились, давая дорогу.
"Извиняемся", - прогундосил тот, что шептался, и Шабан вспомнил, что видел
его когда-то давно десятником в тоннеле. Он отлепил лопатки от стены и
понял, что сейчас никуда не пойдет, - ноги норовили зайтись дрожью, и он
почувствовал, какая это будет дрожь: не крупная, колотящая, как несколько
часов назад, когда попал под ливень, и уж тем более не благородная дрожь
гнева и негодования, - а мелкий, подленький, трусливый ознобчик, который
никак нельзя показывать этим самодовольным животным, чтобы ни к кого из
них не хватило духу хрипеть потом: "А вот один передо мною так прямо в
штаны и наклал, спроси кого хочешь...". "Пошли, ребята", - наконец сказал
десятник, решив, видно, что разведчик держится стены, чтобы не подставлять
зря спину; остальные уже шлепали вниз, избегая смотреть друг на друга, со
злобой скашивали глаза в сторону утирающегося белобрысого.
Шабан побрел вверх. Как ни странно, ноги не дрожали, а только очень устали
и немели где-то под коленками. Почувствовав, что руку до сих пор
оттягивает пистолет, Шабан сунул его в кобуру и не сразу попал. Зря
боялся, подумал он и, покрутив головой, усмехнулся: надо же, на этот раз
Живоглот спас, вот уж чего не мог себе вообразить. Да и мало ли чего я не
могу себе вообразить... Все его боятся, не один я, а вот все ли ненавидят
так, как я? Где уж там. Ненависть - это роскошь, это ведь не каждому
дается, а только за большие заслуги, вроде медали, и чаще всего вместе с
переводом куда-нибудь на шельф, чтобы не маячил. Вот и от этих "героев
подземных миль" ждать нечего, струсили - и только. Два пугала у них -
Живоглот и фоновое излучение, но радиации они боятся все же меньше. И даже
повадки у всех сходные, потому что все, что у них есть, помимо работы, -
жратва, деньги, обмен моделями да еще, пожалуй, устроить дебош в баре,
погонять по коридору канцелярскую крыску. Понять бы их, пожалеть бы, как
того требовали великие гуманисты, да как-то не получается. Ведь убили бы,
видно было, что убьют или, в лучшем случае, безнадежно покалечат, и ведь
ничего не стоило наставить на них ствол, показать значок или просто
удрать, а, как ни странно, даже в голову не пришло, тоже мне, вздумал быть
щепетильным, словно мальчишка какой-нибудь, начитавшийся приключенческой
классики и потому честно считающий, что Добро с кулаками непременно
победит. А с кулаками оно - Добро ли? То-то и оно. Добро и Справедливость
должны быть прежде всего в сером костюме, неплохо бы с галстуком, у
школьной доски перед десятком внимательных глаз - вот тогда лет через
пятьдесят или сто что-нибудь получится, только все это утопия, сэр Томас
Мор и другие, а раз утопия, то вместо кулаков подошла бы, пожалуй,
лазерная пушка...
"Погодите!". Шабан обернулся. Это был белобрысый солист, потный,
утирающийся рукавом, мордатый. Чего это он, подумал Шабан. Предупреждение,
угроза свести счеты? И так ясно, что теперь одному лучше в шахты не
соваться. Или он меня глупее себя считает? Становилось любопытно. Шабан с
интересом поглядел на белобрысого, подождал, пока тот отдышится и
отплюется.
особого труда проглотил одышку. - Быстро вы, разведчики, ходите, насилу
догнал. Ребята плохого не хотели. Праздник же, ну и выпили немножко, в
такой день как не выпить, сегодня разрешено без ограничения. К тому же у
большинства срок истекает... Два года в тоннеле как каторжные, сами
понимаете, - и все, пробили, наконец, прогрызли, даже не верится. А ловко
вы меня отделали, не каждый бы так смог, а мы-то, честно говоря, подумали
- клерк попался, хомяк сидячий. Так что вы обиды не держите, ладно?..
к сердцу. Действительно, артист. Если бы еще не настороженные глазки,
которые он так старательно отводит, чтобы выдержать роль, не показать
ледяной злобы, совсем можно было бы подумать: раскаивается человек, чуть
только не хнычет. Подлец, земноводное, брезгливо думал Шабан. Ударь его
сейчас - утрет морду и спасибо скажет. Липкий, как слизень, и голый, как
слизень же, насквозь виден. Боится, что Живоглоту донесу. По себе судит,
гад, но пусть боится, это только к лучшему...
Некоторое время из-за поворота были слышны его шаги, потом шаги
заторопились, быстро удаляясь, - белобрысый спешил догнать свою компанию -
и вскоре далеко внизу еле слышно залаяли голоса: не то белобрысый получал
от сотоварищей внушение за недогадливость, не то компания добралась уже до
гаража и скручивала в бублик диспетчера на предмет выдачи вездехода. Ну и
черт с ними, безразлично подумал Шабан. Он попытался заставить себя думать
о комедийно закончившейся стычке, но не это сейчас было главным, и мысли
упорно не лезли в искусственное русло. Стычка произошла слишком давно и не
с ним, была забыта, выпала в прошлое на тысячу лет, а историки, как
известно, врут и путают. Догадка подтвердилась - теперь Шабан твердо знал,
что тоннель окончен. Когда-то он часто пытался представить себе свои
ощущения, когда узнает об окончании тоннеля, - что это будет: гнев,
отчаяние или, может быть, то и другое вместе? Во всяком случае, не
восторг, как у большинства, это он знал точно. Все оказалось совсем не так
драматично, как можно было себе представить, и он с удивлением понял, что
не был готов к этому. Оказывается, не так уж это страшно, когда все вокруг
переворачивается, подумал Шабан, входя в боковой коридор, - лишь бы и ты
переворачивался в ту же сторону. А может быть, все это бред, и мир
наоборот встает с головы на ноги? Приятно так думать, а уж если быть с
собой совсем честным, то приятно и наоборот, когда все за, а ты один
против и упиваешься раздражением, благоразумно не показывая виду. Да нет,
ерунда, я просто устал. Нельзя ни о чем думать, кроме постели, когда так
устаешь, непременно отыщешь философский тупик там, где его сроду не было,
и спать не захочешь, а назавтра: "И дурак же я вчера был!"
дверную ручку. "Нет приема, - с неприятными интонациями только что
разбуженного человека ответил дверной автомат. - Не рвите ручку и
приходите в приемные часы."
скорее всего в самой двери. Спохватившись, Шабан расстегнул куртку,
обнажая служебный значок второй степени. "Очень сожалею, но шефа
действительно нет, - смягчился голос, меняя тембр - теперь это было
бархатное контральто. - Если у вас срочное сообщение, пожалуйста
подтвердите это, и я попробую с ним связаться. В случае секретности
сообщения категории выше третьей, согласно инструкции, передайте
информацию в спецархив. Ближайший пункт приема информации находится..."
сказал в спину автомат. И тебе того же, подумал Шабан, волоча ноги. Опять
мимо. А было бы неплохо вот так и явиться к начальству, всклокоченным, с
грязью в отросшей щетине, разнузданно ввалиться в ореховый кабинет, сжимая
кулаки, провонявшие чужими мордами, принести с собой хотя бы запах того,
что творится вовне, а там - рявкнуть, взорваться, заорать, что так дальше
нельзя, и, может быть, тогда удастся увидеть - нет, не понимание, куда
там, - хотя бы испуг, и то хорошо. Нет, поправил он себя. Не выйдет. С
Поздняковым так не получится, не такой человек Поздняков. В лучшем случае
возьмет за плечо и снова скажет: "Нельзя, Искандер, нельзя". Вот с
Живоглотом можно бы попробовать, если припрет: слишком уж он властен, не
может быть, чтобы не испугался человека, который его не боится. Хм...
Акунин Борис
Круз Андрей
Флинт Эрик
Володихин Дмитрий
Орлов Алекс
Круз Андрей