Симеон Ратмирыч, Онисим Симеоныч, Яким Онисимыч...
потусклее, чем прародительские...
Михалыч... и два имени, Митькино да Тошкино, вроде бы стираются, исчезают,
лишь Степка на листе остается...
Фомич...
человеки и нет, но живут в потомках своих. Пока сияет златом память, до
той поры и Русь жива...
перезвона, в колдовском неразрывном трехцветий донеслось затихающее:
это? мыслимо ли? Доколе Руси быть... а где она, Русь? где?.. внизу, под
тучами, дымом стелется, пеплом едучим исходит; да ведают ли в покоях
благолепных, что в мире деется?
вся! Татарва гуляет по святой Руси, о том ведаешь ли? и нет боле нашей
матушки! В небо ушла, гарью легла - ужели не чуешь?..
худшее горе настанет: ляхи придут, немцы придут крушить! да что ляхи?
немцы что? - литвины из болот носы высунут! чудь белоглазая к русичам зад
развернет, и всякая украина себя отдельной возомнит! и где же ты будешь,
когда Антихрист, патриарший убор надев, кресты свергнет с куполов?.. с
какой памятью останешься, Искупитель?!
обвисающее, нежданно тяжелое тело Михайлы Якимыча; хрустко проваливается
наст, тонут, увязают ноги; нечего уже прятаться, всполошились поганые,
вдогон идут; эх, беда, раньше вскинулись, чем было рассчитано.
бессильные ступни, а Бушок и помочь-то не в силах: сам едва поспешает по
целине, едва ль не на карачках...
по маслицу: тишком скользнули в шатер, старичина и пискнуть не успел -
Кудрявчик, как уговорились, кулаком свалил, махнув в четверть силушки
(чтоб оклематься смог после); сколько там в шатре задержались - ну два, ну
три мгновения, и все споро, слаженно, словно единым телом стали на время;
только треснул еле слышно под ногою Бушка маленький бубен знахаря, еле
слышно хрустнул - только простонал жалобно бубен и прищелкнула,
разрываясь, тугая кожа; а медные бирюльки на войлок и вовсе беззвучно
просыпались...
безлунную...
стукнуло, сперва тихо, а тут же и громче, и еще громче:
"тук-така-така-така-тук!" - с медным призвякиванием, и тотчас едва не
оглушило грохотом: "дан-дана-дана-дан-н-н!"... и уже сбегались к шатру
поганые, вопя, уже вспыхнули факелы... но и тогда еще надежда была
вырваться к городу, пусть бегом, на последнем духе, но прорваться по
утоптанному снегу - и не вышло: рокотал гром натянутой кожи, забегал с
боков, словно отрезая путь, и там, где возникал отзвук, вспыхивали огни,
мельтешили темные тени в малахаях...
спешить к лесу, к пуще дремучей: ни в жизнь степные туда не сунутся...
заметались, приближаясь... вот-вот настигнут; не сбились, вражины, уже и
не собьются, коль сели на след; ну не беда еще, изрядно в отрыв ушли, даст
Бог, успеем к опушке раньше нехристей...
рыжей головы обронил давно, слиплись от пота волосья; Бушок было помочь
сунулся, ухватил ногу боярскую, да и упал тотчас носом в сугроб, не
угнался за товарищем; а Михайла Якимыч не то что не ходок, а вовсе не в
себе: дышит - не дышит, мычит - не мычит в забытьи...
провожают ласково - в шею выталкивают дерзкого, а в покоях замутился свет,
захмарился, колеблется трехцветное сияние, мутью подергивается... а
лодочка качается, качается... и не лодочка вовсе, а люлька расписная... и
матушка над дитятком склонилась, напевая "баиньки"... и пахнет от матушки
молоком да медом... "люли-люли, Мишенька, люли-люли, маленький"... и все
бы ладно, а вдруг - "Ай!" - о бороду укололась матушка, отпрянула...
отстать; слов не выбирает, теперь уж не до приличий, живым бы уйти. -
Держись, кому говорю, образина! крепись, брат, уже близенько...
зубами, крошит желтые клыки, одно только и зная: не рухнуть бы; свалюсь,
не встану - все прахом пойдет...
свинцом; гудит под рыжей гривою набатный колокол, и сердце, в лад набату,
бухает круче бубна татарского:
но и опушка недалека уже; вот и первый куст прибрежный приподнялся,
выкинул ветви из пуха, вот деревья, пока еще одинокие, редкие...
кромешной, частые, ветвистые; все, добрались, - поняли молодцы... не
разумом осознали - разум натуга выела, - а ноги сами сообразили:
подломились наконец, опрокинули в стылый снег Кудрявчика, придавили
боярской тушей. А погоня отстала, вроде мечутся факелы на берегу, в сотне
шагов; не полезут в лес степняки, никогда такого не было, тем паче -
ночью...
попробовал привстать и рухнул. Гулко выдохнул, набрал снежок, размазал по
лицу; растереть сил не хватило. Рядом Бушок ест снег, не вставая. И боярин
трудно дышит под боком.
думать надо, как в град вернуться. А все же...
сплетенье ветвей; решеткою перепутались корявые, а меж ними на куски
поделенное темно-серое клочковатое небо...
прижал, распахнув ветхий тулупчик.
боярин с небес, но плавно летит, словно парит в воздухе, огибая звезды, и
ни зги не видать, кроме точек ярких в полной тьме... а впереди туман
белесый колышется... и вплыл боярин туда, и засветилось по сторонам
мертвенное сияние, схожее со светом гнилушек. И не смог Михайла Якимыч
разжать веки, но не удивился тому, а удивился, что и так все видит: и
кусты, и дерева, окованные льдистой коркой... и Бушок-дружинник отчего-то
на белом ковре сидит, ноги растопырив, - он-то откуда тут?.. и другой
парень незнакомый чуть в стороне, грива рыжая инеем припорошена...
шевельнулся Бушок, тоскуя от безделья.
незримое, и злился, и страдал: отчего так спокойны вы, молодцы? разве не