твоими племянницами. Их мясо было нежным и вкусным, словно их кормили одной
карамелью... Ха-ха-ха.
Королева, злорадно смеясь, повернулась к жрецу-распорядителю, вошедшему
вместе со стражниками.
- Все ли готово для жертвоприношения Сеапсуну? - спросила она.
- Великий Бог уже выпущен на арену, моя повелительница, - с низким
поклоном ответил жрец.
- Хорошо, - сказала королева. - Сначала мы предадим Сеапсуну
приготовленных для него пленников, а уже потом, в самую последнюю очередь-
этого смутьяна. Перед смертью он узнает, что такое страх!..
Она снова расхохоталась и махнула рукой, давая знак, чтобы пленника
увели.
Затем она проследовала на широкий балкон, устланный коврами и украшенный
пестрыми полотнищами развевающихся на ветру штандартов. Здесь королева
уселась на специально выставленное для нее кресло, откуда хорошо
просматривалась устроенная во дворе Замка круглая арена с высокими бортами.
Арену окружали поднимающиеся амфитеатром трибуны для зрителей. Трибуны были
битком набиты зеленокожими воинами, которые громкими криками приветствовали
появление своей владычицы.
Поскольку солнце заходило, вокруг арены были зажжены десятки факелов. В
четырех медных чашах у бортов горели большие костры, отбрасывая зловещий
багровый свет на толпу возбужденных зрителей, балкон, где сидели королева и
ее приближенные, и громадного змея, неторопливо ползающего по каменному дну
арены.
Сеапсун передвигался не извиваясь, как змеи, а полз, подобно пиявке -
рывками подавая вперед свое толстое грязно-зеленое тело. Красным огнем
горели его бессмысленные, не выражавшие ничего, кроме тупой злобы, глаза;
зубастая пасть, из которой выбивались языки пламени, была постоянно
раскрыта. Он был настолько тяжел, что не мог приподнять над полом свою
уродливую голову, да ему это и не требовалось: пленники, которых сбрасывали
к нему на арену, после недолгих метаний неминуемо оказывались в его пасти.
Голых, кричащих, корчащихся от ужаса граэррцев сталкивали на арену
сотнями. Чтобы они не могли слишком долго ускользать от неповоротливой
твари, им наносили жестокие раны, чаще всего на ногах, распарывая мышцы и
сухожилия. Очень скоро пол арены оказался весь залит кровью. Пленных было
так много, что на арене возникла давка. Чудовище заглатывало своих жертв,
не прилагая к их поимке никаких усилий.
Сгустились сумерки, вокруг арены было зажжено еще несколько десятков
факелов, а пленных все сбрасывали и сбрасывали. Сеапсун обладал
удивительным свойством поедать людей, не насыщаясь, причем масса пожранных
могла во много раз превосходить массу его собственного тела. Проглоченные
мгновенно сгорали в его огненном чреве, превращаясь в золу. Поверье
утверждало, будто пожранные Сеапсуном становились в потустороннем мире
рабами умерших людей из Рода Змеи! Чем больше пленных поглотит ненасытный
монстр, тем больше слуг будет у каждого убитого зеленолицего воина, а у
покойных дворян из Рода Змеи на том свете их будет по нескольку десятков.
Поэтому пленников не жалели. Большие толпы обнаженных и окровавленных
мужчин, женщин, юношей и девушек под конвоем зеленолицых копьеносцев
сгонялись к арене, вынуждая их переваливаться через ее борта и падать на
дно, где их ожидала смерть. У Крокки, который смотрел на эту сатанинскую
бойню, в глазах стояли слезы, и руки тряслись так, что звенели кандалы.
Граэррцев сбрасывали на арену такими большими толпами, что змей даже не
успевал их глотать: многих он, передвигаясь, давил своей массивной тушей.
Вскоре арена представляла собой круглое озеро крови, в котором плавали
изувеченные, раздавленные останки несчастных, и в этом озере волочил свое
скользкое туловище ненасытный Бог, порождение гиблых пещер змеиной пустыни,
тупая, злобная тварь, бессмысленная даже в своем необузданном людоедстве.
Крики жертв мешались с воплями зеленолицых зрителей, опьяневших от вида
крови и ужасающей мерзости, творившейся на арене. Их ноздри раздувались,
они проталкивались поближе к бортам и с жадностью вдыхали запах обожженных
тел, крови и смерти. Глаза их блестели, в злобном смехе скалились рты, они
злорадно подбадривали тех граэррцев, у которых хватало сил уворачиваться от
пасти Сеапсуна, и когда те все же гибли, то визжали и улюлюкали от
восторга.
Сеапсун своим мрачным, бессмысленным, бесконечным и абсолютным зверством
как нельзя лучше олицетворял двух этого дьявольского Рода, нагрянувшего в
Граэрру из далекой южной страны. Бесчеловечность кровавого обряда, видимо,
не доходила до сознания этих полудиких детей пустыни, приведенных сюда
своей зловещей королевой. Ужас и оцепенение сковали сознание Крокки. Если
бы он внутренним усилием воли не заставил себя отключиться от
происходящего, то, наверное, лишился рассудка...
Очнулся он от грубых толчков своих конвоиров. Он глянул вниз. Сеапсун
расправился со всеми сброшенными ему пленниками и буквально плавал в
кровавом месиве, по-прежнему выпуская пламя и зловонный дым из разинутой
пасти.
Крокки грубо швырнули к наковальне. Рослый Змей кузнец освободил его от
кандалов, и Крокки понял, что настал и его черед. Сидевшая по ту сторону
арены Швазгаа не сводила с него глаз. Ее стройное тело облегало расшитое
золотом платье, тяжелыми складками ниспадавшее до вола, над копной черных
волос сверкала и переливалась бриллиантовая корона Геррига. Она нетерпеливо
махнула рукой, приказывая палачам поторопиться.
Когда с Крокки сняли последний обруч кандалов, к нему с окровавленным
ножом подошел жрец. Граэррца обхватило четверо дюжих воинов, и жрец с
садистской улыбкой, скривившей его морщинистое лицо, сделал на ногах Крокки
длинные продольные разрезы - не очень глубокие, но такие, чтобы пленник не
слишком долго мельтешил по арене, заставляя змея гоняться за собой. Крокки
изогнулся всем телом, крик невыносимой боли сорвался с его губ. Жрец
удовлетворенно засмеялся и кивнул державшим Крокки воинам.
Корчащегося от боли короля протащили сквозь толпу зеленолицых и, взяв за
ноги и за руки, бросили через борт прямо в кровавое месиво.
Крокки локтями ударился о камень пола и некоторое время лежал, не в
состоянии пошевелиться. Сеапсун, который в это время находился у
противоположного края арены, неторопясь развернул свое грузное туловище и,
пыхтя, заскользил навстречу новой жертве.
Застонав, Крокки напряг силы и встал. Его голое тело все было залито
кровью, его собственная кровь смешалась с кровью тысяч несчастных жертв
Сеапсуна; стоя в кровавой луже, он хрипло дышал, морщился и стонал от
мучительной боли во всем теле, особенно в ногах. Кровь стекала с его
спутавшихся волос, сочилась по груди, капала с пальцев бессильно опущенных
рук.
Уже один его вид вызвал в зрителях рев кровожадного азарта. Всем
хотелось, чтобы он немного побегал по арене, уворачиваясь от медлительного
Сеапсуна, и когда Крокки, перемогая себя, сделал несколько нетвердых шагов,
из публики донеслись подбадривающие крики. Змей повернул голову и, не
снижая, но и не увеличивая скорости, двинулся за ним. Крокки зашагал вдоль
края арены. Очень скоро он понял, почему змеиные жрецы наносили раны
пленникам, предназначенным в жертву Сеапсуну: тварь, очевидно, не могла
двигаться быстрее, и любой человек, а тем более он, стремительный и ловкий
Барс, легко ушел бы от нее, увернулся бы из под самого се носа, и это
преследование по арене длилось бы много часов; теперь же Крокки чувствовал,
что погоня будет недолгой. Силы его убывали с каждым сделанным шагом, с
каждой каплей крови, вытекшей из его ран. Он брел, хлюпая босыми ногами по
кровавой жиже, а змей, неумолимо двигавшийся следом, обдавал его сзади
горячим дыханием.
Ужас сдавил грудь Крокки, ледяными клыками впился в его душу. Свет померк
в глазах молодого короля. Его всего трясло, рука его судорожно хваталась за
край арены, а в ноги словно вонзались сотни раскаленных ножей, их словно
жгли огнем, драли из них суставы. Каждый шаг давался Крокки с такой болью,
что хотелось закричать, упасть и забиться, кинуть свое истерзанное тело
прямо в паств ненасытному чудовищу и покончить с этой нечеловеческой пыткой
ужасом и болью. Но он заставлял себя идти.
Он шел медленно, с трудом, но скорость преследующего его змея была почти
такой же, и это забавляло публику. Все знали, что смельчак долго не
продержится, и заранее предвкушали момент его неминуемой гибели. Бежать
было некуда, да и не было сил. Он чувствовал, что гибнет. В помутневшем
сознании возник Зал Танцующих Изваяний, и он снова, как тогда, когда
цеплялся за каменную ногу исполинской фурии, мысленно воззвал к королю
Герригу.
Но даже на более-менее связную мольбу у него не было сил. Сознание его
почти полностью парализовали страх и нестерпимая боль. И лишь в каком-то
уголке его, ясном и не замутненном ужасом, проплывали видения гранитных
статуй, озаренных таинственным скользящим светом голубого карбункула,
украшенный затейливым орнаментом купольный потолок. В мыслях его всплыло
видение каменного змея, высеченного на потолке. Змей, изгибаясь кольцом,
заглатывал собственный хвост.
Крокки вспомнил, что на этот барельеф почему-то указал ему демон -
Хранитель Браслета... Змей, кусающий свой хвост... Сознание Крокки стало
проясняться, глаза его раскрылись шире и по ним словно впервые ударил блеск
десятков горящих факелов. Крокки стиснул волю в кулак, зло и упрямо мотнул
головой, презрительно сплюнул в сторону вопящих зеленолицых и оттолкнулся
от борта арены.
Рывками, как ходули, переставляя изрезанные ноги, он двинулся вдоль
круглого борта арены, постепенно смещаясь к ее середине. Змей с прежней
неспешностью следовал за ним.
Крокки шел по кругу, и по тому же кругу ползло за ним огнедышащее
чудовище. Казалось, оно настигает граэррца. Публика вскочила со своих мест,
истошно вопя. Крокки споткнулся о чьи-то останки, поскользнулся в кровавой
мешанине раздавленных тел и его едва не обожгло дыхание неумолимо
настигающего его змея. Но пленник поднялся, шатаясь как пьяный, и, с
усилием переставляя ноги, продолжал движение по той же окружности.
Шилова Юлия
Прозоров Александр
Маккарти Кормак
Круз Андрей
Русанов Владислав
Андреев Николай