наскоро разломанных ружейных и патронных ящиков костров не ради тепла, а
чтобы вскипятить в помятых котелках чай и просто так, бездумно смотреть на
живой огонь.
посторонних по отношению к войне делах. Грубые, почти лишенные остроумия
шутки, воспоминания о боях, даты которых не имеют значения, все равно -
Перемышль ли четырнадцатого года, озеро Нарочь шестнадцатого или хутор
Верхнебаканский зимой двадцатого, вдруг всплывающие имена товарищей,
павших в боях или бесследно сгинувших в круговерти жизни и подвалах
губернских чрезвычаек.
пресловутую, столь любимую кинорежиссерами черную с красными кантами
форму, все больше добела выгоревшие и застиранные гимнастерки, кителя с
обтрепанными обшлагами, разбитые сапоги, нередко - самодельные погоны с
нарисованными химическим карандашом звездочками...
тряпочку, на дне вещмешков.
Берестин, - которые явно, решительно обрекли себя на смерть, давно
разочаровавшись в жизни. Неизвестно, остались ли среди них те, кто плакал
в восемнадцатом году над гробом генерала Корнилова, ужасался охватившему
обе сражающиеся стороны кровавому озверению, стрелялся от бессмысленности
происходящего, искал достойный выход из безвыходной ситуации... Алексею
казалось, что вряд ли. Этим - уже все равно. Они будут сражаться с
десяти-, стократно превосходящим противником, даже не надеясь на победу.
Судьба против них? Отечеству и Богу не нужен их подвиг? Тем хуже. Есть
какая-то извращенная радость - назло Року погибнуть за безнадежно
проигранное дело. Последние оставшиеся у них ценности - сознание своего
боевого мастерства, спокойный фатализм, чувство фронтового товарищества и
желание уничтожать врага, пока остаются силы и патроны в подсумках. Больше
ничего - ни надежды уцелеть, ни планов на мирную жизнь, ни страха ранения
и смерти.
Его словно бы никто вообще не воспринял как живого человека. Как будто бы
и не было его здесь. Он останавливался возле офицерских бивуаков, слушал
их разговоры и песни, даже задавал кому-то вопросы, они на них отвечали -
и тут же переставали видеть и помнить нежданного гостя.
Шульгин. В небольшой ложбинке на склоне холма он разложил у задних колес
"урала" вынутые из кабины сиденья, открыл консервы, нарезал хлеб и
помидоры. В дорожном холодильнике, кроме водки и пива, у него были
припасены несколько бутылок "Боржоми", и Алексей долго и жадно пил ледяную
пузырящуюся воду.
сильно пахло пылью, полынью, дымом костров и откуда-то, наверное с
недалеких населенных хуторов, коровьим навозом.
пустую бутылку и вытер губы, стряхнул капли воды с подбородка.
же мысли, что и Берестина. - Ты о Якове или вообще? - Вообще.
километров на пятьдесят, если не дальше. - Он непроизвольно избегал
употреблять термины "красные", "большевики" и им подобные, словно переводя
тем самым стоящую перед ним задачу в некую абстрактно-теоретическую
плоскость.
они, конечно, запредельные. Я марковской памятью кое-что помню. Как такие
же, как эти, двумя ротами сутки держали кубанскую переправу против нашей
дивизии, притом неоднократно переходя в штыковые контратаки. Такой ерунды,
как в кино, чтобы парадными колоннами на пушки и пулеметы переть, себе не
позволяли. Так то же чужая память, а сейчас я наяву посмотрел. Что они
после войны делать будут?
карты играть. Если победят - чего им горевать? Спасители отечества.
Вьетнамские и афганские синдромы обычно после проигранных войн
проявляются. Ты когда-нибудь слышал, чтобы у евреев после их войны что-то
такое случалось? - То шестидневная, а то шестилетняя... - Брось. - Шульгин
плеснул в серебряные стаканы водку. - Солнце село, теперь и выпить можно.
Что касается евреев, так они тоже больше тридцати лет воюют, и весьма
успешно. Четыре миллиона против ста миллионов окрестных мусульман. И
нормально себя чувствуют. Но я не об этом. Ты со Слащевым обо всем
договорился?
чтобы никакой самодеятельности...
тоже. И еще полмашины водки. Будет чем боевой порыв поддержать.
Слащева. Берестину отвечать не хотелось, вообще не хотелось говорить ни о
чем накануне решающего всю кампанию и вообще дальнейший ход здешней
истории сражения. Вечер был хорош, воздух тих, на небе загорелись первые
звезды, с корниловского бивуака донеслась негромкая песня. Голос певца
звучал чисто, но слов было не разобрать.
ночь крутиться, и день будет долгим. - Не тянет. Разлей еще грамм по
сто.Так посидим, расслабимся. Похожая ночь вспоминается, на целине. Я еще
курсантом был. С одной девчонкой тоже так вот на кургане сидели. -Ну и?-с
интересом спросил Шульгин. - Ну и ничего. "Киндзмараули" из горлышка пили.
Его там в сельпо навалом было, и никто не брал.
километров на юг, вывел свою колонну в заранее намеченном месте на берег
Днепра. Грузовики оставили здесь, а четырьмя БТРами за три рейса на
правобережье переправились сто человек рейнджеров с необходимым
снаряжением.
и незадолго до рассвета занял позиции, господствующие как по отношению к
противоположному, низменному берегу Днепра, так и к тыловым позициям
красных войск.
обоих смыслах.
облачками, первые шрапнели. Затрещали далекие пулеметные очереди, по
огромной дуге боевого соприкосновения белых и красных частей хлопали
винтовочные выстрелы, гулко рвались снаряды полевых пушек.
красной пехоты. Направление главного удара Эйдемана наметилось еще вчера -
силами четырех дивизий он начал наступление в районе Черненька - Большие
Маячки. Введя в бой свои главные силы, он вполне мог надеяться к исходу
дня сломить сопротивление Слащева, разрезать белый фронт надвое и выйти на
оперативный простор. От Перекопа и крымских перешейков их отделяло меньше
сотни верст. Жуткий соблазн для большевистского командования - в три дня
закончить невыносимо затянувшуюся войну.
маскировочная сеть, подпоручик с радиостанцией ждал приказа. В соседней
ячейке устроился капитан Басманов, которому и предстояло начать акцию
реванша. Оттуда доносились обрывки слов, тоже посверкивали стекла оптики.
войск, силами не менее пятнадцати тысяч штыков, почти не встречая
сопротивления, быстрым шагом, иногда переходя на бег, продвигались вдоль
чаплинской дороги.
двухбашенные броневики, не меньше дивизиона, скакали на рысях конные
батареи, за ними телеги со снарядами. Фланги наступающих войск прикрывали
конные разъезды. Слева и справа от главных сил, теряясь в жаркой солнечной
дымке, веером расходились пешие и конные отряды. Совсем далеко, за
пределами видимости, все чаще и яростнее била артиллерия.
дислокации войск, а особенно из справедливости того дела, за которое
сражались героические рабоче-крестьянские полки, белогвардейцам следовало
бы сейчас начать планомерное отступление, переходящее в паническое
бегство.
(кажется, в 1962 году, в фильме "Хмурое утро"), когда белые офицеры,
непременно в новенькой, почти парадной форме, при орденах и с сигарами в
зубах (откуда же сразу сигар столько набрали?), попытавшись испугать
революционных бойцов психической атакой, вдруг попали под шквальный огонь
красных батарей и в панике разбегались по голой степи, сотнями падая в
красивых фонтанах взрывов. На самом же деле даже дураку, а не только
кадровому офицеру, должно было быть ясно, что единственный в подобном
случае тактически грамотный выход - развернуться в редкую цепь и взять
батарейцев на штык. И любой подпоручик знал это с первого курса училища.
Со ста или двухсот метров туг и делать нечего. Самая легкая пушка - не
пулемет, против отважной и обученной пехоты она беззащитна.
потом расходились из кинотеатра, довольные торжеством справедливости. Ну,
Бог им судья, тем сценаристам и режиссерам. Сталинские и ленинские премии
дороже абстрактно понятой правды жизни. Хотя Берестину, как человеку,
самому не чуждому искусства, всегда было интересно- а вот Алексей Толстой,
граф и великий советский писатель, он как, искренне писал то, что написал,
или, наслаждаясь немыслимыми для других в советской стране благами жизни,
Березин Федор
Лукьяненко Сергей
Контровский Владимир
Афанасьев Роман
Каменистый Артем
Посняков Андрей