величине их атомного веса, представляют явственную ПЕРИОДИЧНОСТЬ свойств".
уточнять местоположение отдельных элементов, исправлять погрешности;
можно, если позволит совесть, доказывать свой приоритет в той или иной
частности, но главным останется то, что именно у Менделеева хватило гения
открыть закон, который Соколов предвидел и ожидал, но не разглядел, хотя
почти ударился в него лбом.
Соколова. Он жестоко завидовал Менделееву, но в то же время был счастлив,
что решительный шаг, наконец, сделан.
Тьери: "Есть в мире нечто стоящее больше материальных удовольствий, больше
счастья, больше самого здоровья, - это преданность науке." Изречение это
могло быть эпиграфом ко всей жизни Николая Соколова. А зависть - она
пройдет.
Менделеев, Бутлеров и Меншуткин, они были молоды, талантливы и активно
работали. Оставалось ждать, что откроются новые вакансии в Технологическом
или Земледельческом институтах, в Медицинской академии или еще где-нибудь.
экстраординарные профессора. Партия ректора, пытаясь помешать избранию,
устроила обструкцию, а затем профессора Абашев, Лапшин и Палимпсестов
опротестовали результаты выборов. И хотя на перебаллотировке Вериго
получил большинство избирательных шаров, но ссороа в ученом собрании
перешла всякие границы приличий, и излишне горячий Ценковский был вызван
на профессорский суд. Извиняться перед Абашевым Ценковский не стал и подал
прошение о переводе в Харьков, куда его давно звали. Следом начал искать
себе другое место и Мечников. Новороссийский университет стремительно
терял лучших ученых.
неожиданным и трагическим образом. Началось "дело о крамоле в Лесном".
любые студенческие корпорации и объединения, а также сходки. Разрешались
танцы. И Александр Энгельгардт, исполнявший в Лесном должность декана,
получил разрешение на устройство студенческих вечеров с танцами. А
явившись на вечер, студенты были вольны танцевать или заниматься чем иным.
На танцевальных вечерах устраивались диспуты, обсуждались зажигательные
статьи, а во время праздничных обедов (и такие бывали) в открытую
провозглашались тосты за революцию и Российскую республику. Декан на
собраниях неизменно присутствовал, но мер к пресечению не принимал
никаких, лишь иногда добродушно журил, причем не самых радикальных, а
всего-лишь самых шумных.
студентов, до двух сотен набиралось гостей из университета и всех
институтов столицы. Беспорядков не было ни малейших, и, строго говоря,
даже устав не нарушался, ведь и оркестр и буфет имели место, значит,
собрание было законным, а нигде не сказано, что во время танцев нельзя
беседовать о Марксе.
приказано было разорить гнездо крамолы,
несколько студентов были арестованы и препровождены в крепость. Следствие
проводилось поспешно, и так же стремительно закончилось. Поскольку состава
преступления найти не удалось, то не было и суда. Был только приговор.
Высочайшим указом Александра Энгельгардта, учитывая общее вредное
направление его деятельности, сослали под гласный надзор полиции в родовое
имени - сельцо Батищево, Смоленской губернии. Анна Энгельгардт и Павел
Лачинов были освобождены "по недостатку улик", а все оказавшиеся под
подозрением студенты, исключены без права поступления в университеты и
столичные институты. "Дело в Лесном" благополучно завершилось.
нежелательным, поэтому ни одна газета словом не обмолвилась о событиях, и
если бы не письма Любавина и Меншуткина, то Соколов бы не скоро узнал,
почему перестал писать Энгельгардт. В письмах сообщалось, что химическая
лаборатория закрыта, вольнослушатели по курсу химии - отчислены, сам курс
прекращен, и что станется дальше - неведомо.
дочь, которую он, в честь Энгельгардта назвал Александрой, и теперь он
много времени проводил дома.
ногами, выскочил мальчишка-разносчик.
ВАС ПРИНЯТЬ КАФЕДРУ ХИМИИ В ИНСТИТУТЕ = ДИРЕКТОР ПЕТЕРСОН"
Николаевич без сожаления оставлял этот город. Тревожила только судьба
лаборатории и учеников, часть из которых уже вели самостоятельные работы.
Но здесь неожиданную услугу Соколову оказал Абашев. По его рекомендации в
Новороссийский университет был приглашен из Казани Владимр Марковников -
лучший ученик Бутлерова.
в хорошие руки, а что до разницы во взглядах, то Абашев упустил из виду,
что Соколов на лекциях одинаково подробно освещал и свою, и бутлеровскую
теории, и взгляды Августа Кекуле, и многое множество иных мнений
современных ученых, оставляя в сторонен лишь бездоказательные измышления,
сколь бы заманчивы они ни были.
самый комфортабельный путь был и самым долгим: сначала морем, затем на
пароходе вверх по Дунаю, до Вены, через Германию дилижансом до Берлина, а
уж оттуда чугунным путем в Петербург. В Лесном Соколов появился лишь в
середине сентября и немедленно был зачислен в штат ординарным профессором.
заперта крамольная лаборатория, сам Энгельгардт выслан. Один цветник в
виде двуглавого орла остался прежним.
царил и тишина. Словно и не было сходок, шумных вечеров, чтений Лассаля.
Словно не было Александра Энгельгардта. Лишь в химической аудитории
бросились в глаза оставшиеся на доске формулы: с одного края жераровские,
с другого - структурные, Бутлерова; здесь тридцатого ноября читал
Энгельгардт свою последнюю лекцию. И целый год никто не решался стереть
написанное его рукой.
гребенками лабораторных столов, профессорская и лаборантская комнаты,
кладовки для химикатов, весовая и темный "фотографический" чулан. Там одна
из лучших в России лабораторий, в которой могут заниматься разом сто
учащихся. Жаль попасть туда нельзя - болтается на двери красного воска
печать, навешенная по приказу корпуса жандармов генерал-майора Дурново.
Даже в аудитории Соколову нен дали слишком задержимваться, директор
Петерсон повел его в актовый зал, где с гордостью продемонстрировал
восьмиугольную чугунную доску, позолоченные буквы которой извещали, что
"1840 года марта 20 дня Его Императорское Величество Государь Император
Николай Павлович Осчастливил первым Посещением Лесной и Межевой
институты". Тут-то крамолы быть не могло, и директор долго и обстоятельно
рассказывал, как изволил пошутить государь, назвавши русского лесника
наибольшим лесу вредителем.
Соколов помещения, изредка покашливал в платок, безучастно выслушивал
объяснения, молча шел дальше. Немногие оставшиеся студенты с удивлением
смотрели ему вслед: полно, тот ли это Соколов, о котором легенды ходят, о
котором столько рассказывал бывший декан?
занятия. Институт вернулся к жизни, если не считать, что в 1872 году
вместо привычных ста студентов записались на первый курс всего
четырнадцать.
бюджет, расширять лабораторию, вводить новшества. Да и кто позволил бы
такое при сократившемся числе студентов? Если бы не деятельные помощники,
оставшиеся от Энгельгардта, то возможно, у Соколова вовсе бы опустились
руки. Да и теперь практикумы Соколов полностью передоверил Лачинову и
Кучерову.
собрания которого он приезжал изредка, отпросившись со службы. Тогда это
был молодой подпоручик, которому совершенно не шла давившая его армейская
форма. Он был на редкость покладист и никогда не старался выдвинуться
вперед. При Энгельгардте тихого помощника профессора почитали за ярого
либерала, но едва Энгельгардта не стало, Лачинов превратился в умеренного.
Вместе с Энгельгардтом Лачинов изучал толуидины и, выйдя из тюрьмы,
добросовестно закончил исследование, разделив с соавтором Ломоносовскую
премию. И больше к толуидиннам не возвращался, переключившись на
соединения со сложными кислородными функциями - любимую тему Соколова.
нем главное - огромную любовь к работе, к самому ее процессу. Собственно
говоря, доктор Лачинов всю жизнь оставался лаборантом, но лаборантом
гениальным. И Соколов радовался, видя, как Лачинов к сорока годам начинает
находить свое место в науке.
интересовала по преимуществу природная, он готов был предпринять целый ряд
опытов, даже без надежды открыть что-либо новое с химической стороны, лишь
Роллинс Джеймс
Свержин Владимир
Орлов Алекс
Доценко Виктор
Пехов Алексей
Прозоров Александр