Чтение 17–й страницы книги ~Но ад не вечен~

посланцы ада ушли слишком далеко. Тайга судорожно, нехотя, будто тоже
полагаясь исключительно на судьбу, а не на собственную страсть к жизни,
просыпалась от зимней спячки. Птиц не было вообще. Ни одной.

...снег почти сошел, из обнаженной, заваленной лесным мусором
земли местами пробивался бледный стреловидный папоротник. Небо
подернулось мутной пеленой, и солнце, размазанное по нему от края и до
края, неохотно роняло на землю чахлые лучи.

Неизвестно, чем он питался все эти дни, наверное, инстинкт далеких
предков помогал ему найти в полумертвой тайге какие-то крохи, способные
поддержать искру жизни в изможденном, доведенном до истощения теле.
Уродливо распухшие почки, вот-вот готовые лопнуть, липкими гроздьями
застревали в волосах несчастного путника, когда тот, не в силах поднять
воспаленные веки, шел напролом сквозь липовый молодняк, сквозь заросли
орешника, через густые ельники. От земли, медленно прогреваемой дневным
светилом, невидимыми струйками поднимались вверх нездоровые запахи
гнили, кладбища и плесени.

...лес покрылся первыми, бледно-зелеными, с желтоватым отливом,
очагами распускающейся растительности. Но очаги эти вселяли не надежду,
а скорее уныние, тоску и пессимизм. Похоже, очередное пробуждение к
жизни давалось Природе с большим трудом. Действительно, к чему все эти
усилия? Ведь это -- последнее пробуждение, пробуждение перед смертью, а
затем -- вечное небытие. Так стоит ли стараться?..

...теперь их стало трое...

Как-то раз, пробудившись от тяжелого, лишенного сновидений сна, он
увидел перед собой желтое мутное пятно. Когда пятно обрело более четкие
контуры, он понял, что это лицо. Мутант с интересом наблюдал за ним;
чуть поодаль, кивая большой косматой головой, стоял желтый Марс. Пес
понимающе улыбался.

Ни страха, ни отчаяния -- ничего. К чему? Так ли уж страшна жизнь
в шкуре желтого безумца? По крайней мере, хуже уже не будет. Пусть
судьба решает сама...

Судьба решила. Желтые морщинистые руки протянулись к его лицу. Он
закрыл глаза, затаил дыхание. Мягкое прикосновение... ласковое
поглаживание по щеке... дыхание у самого уха... И дикий восторг!

Он вскочил на ноги, раскрыл глаза. Мир был желтым, желтым и
теплым, словно парное молоко. От радости хотелось визжать, кубарем
кататься по чахлой таежной траве, беззаботно скакать -- и ни о чем не
думать. Силы вновь вернулись к нему -- вдвое, втрое, вдесятеро.
Гигантские уши-лопухи порхали у его плеч, когда они -- он и его новый
друг -- взявшись за руки, носились по обреченной земле. Вот оно --
счастье!

...он снова один. Но восторг не покидает его. Он весел и сыт --
что еще нужно человеку?

Перед ним покинутая деревня. Кое-где видны обуглившиеся остовы
домов. Это особенно смешно. По кривым деревенским улочкам, на старом
дребезжащем мопеде носится престарелый мутант с длинной, развевающейся
на ветру, бородой. Желтая пыль стелется вдоль дороги... Он падает на
землю и захлебывается в собственном хохоте.

...сны. Сны не дают ему покоя по ночам. Во сне он снова становится
прежним человеком -- уродливым, отчаявшимся, одиноким, дрожащим от
холода и страха, потерявшим надежду. От этих кошмаров он просыпается в
холодном поту -- и тут же все забывает.

...их снова трое. Особенно рад он Марсу. Наверное потому, что пес
любит таскать его за уши, а вечерами грызет задеревеневшие пятки. Обувь
давно уже развалилась.

Там, где оставались их следы, рождалась желтая жизнь...

И все-таки тайга пробудилась от зимнего сна -- судорожно,
болезненно, с заметным опозданием, но пробудилась.

Чахлая трава, куцые сморщенные листочки, бледные цветы -- это,
пожалуй, все, что смогла из себя выжать обреченная Природа. Ни жужжания
пчел, ни трескотни кузнечиков, ни суеты юрких белок, ни гордого шествия
грациозного оленя, ни мерного стука красноголового дятла, ни ночного
шелеста летучих мышей -- ничего этого не было и в помине, все это
исчезло, растаяло, растворилось в прошлом. Тайга вымерла, и даже
деревья не шелестели своей листвой, так как вот уже несколько дней
стояло полное безветрие.

Но словно грибы после теплого дождя, возникали в тайге островки
новой жизни. То была желтая жизнь, жизнь-мутант.

Разрывая рыхлую землю, выползали на свет Божий фантастические
змееподобные мясистые стебли, в считанные часы возносились ввысь, на
недосягаемую высоту, обхватывали стволы ближайших сосен и, подобно
тропическим лианам, карабкались к мутному солнцу. Огромные желтые
цветы, испускающие удушливый, приторный аромат, в одночасье покрывали
лесные поляны; гигантские грибы разбухали буквально на глазах. В тайге
появились птицы, но то были птицы-мутанты -- огромные, лишенные
оперения, с выпученными глазами. Они не пели -- они выли подобно диким
волкам.

Нет, жизнь не ушла из тайги, она сконцентрировалась в желтых
островках. Бурная активность желтой флоры на фоне полусонного
бледно-зеленого леса казалась исступлением, безумным вихрем,
бешенством. Желтая зараза с жадностью расползалась по тайге, оккупируя
все новые и новые территории. Тайга не сопротивлялась, она знала, что
обречена.

Но и желтая жизнь -- не жизнь, а лишь агония, прелюдия к всеобщей
смерти.

Пир обреченной Природы во время последней чумы...

Новая глава

Но ад не вечен, когда-нибудь жизнь начнется снова...

Альбер Камю

Февраль -- март 1991 г., август 1993 г.
Москва