— Оставить все как есть? — спросила она саркастически. — Даже не думала, что ты такой ретроград! А вроде бы даже вертолет водишь!..
— Так ты еще не спишь? — удивился он. — Я, помню, ухитрялся спать на лекциях с открытыми глазами. Я считаю, что на планете должны цвести все цветы.
— Ага, — сказала она удовлетворенно, — все цветы — значит, вы все националисты!
Олег засмеялся:
— Что уж исключено, так это национальные интересы Семерых! Правда-правда. Ну, какие, скажи, могут быть национальные интересы у… ладно, не буду называть по именам, скажу только, что среди Тайных есть… гм… был скиф, гунн, а среди помощников, среди посвященных в тайну — гиксос, остгот, даже один гондван… Не знаешь, что это? Назвали условно, потому что он с тех времен, когда там был материк… Да и вообще любой человек годкам к сотне уже перестает чувствовать себя принадлежащим к какому-то племени. Его забота расширяется и на соседние… Так что у меня… как члена Организации с тысячелетней историей, нет неприязни к образованию за океаном, а говорим сейчас о нем, так как это именно оно грозит залить все планету одним цветом и захватить все квартиры себе. Для меня это просто территория, куда совсем недавно набежало народу и где взрывоподобно возникла новая культура… в археологическом смысле, ибо вообще-то культурой это назвать трудно. И вот я мог бы не обращать на нее внимания, как мужчина не должен обращать внимание на гнойный прыщ где-нибудь на лодыжке. Созреет, прорвется, зарастет без следа. Но этот гнойник начал распространяться по всему телу.
— Почему гнойный прыщ? — возразила она, защищаясь. — Это культура в любом случае! Там это… есть всякое!
— Культура это, прежде всего, система запретов, — сказал он мягко. — Только запретами человек вычленился из зверюки. Та свободна, а человеку того нельзя, другого, третьего… Твоя собака не понимала, почему ты в такую жару ходила в платье! А ты же слышала, как тот лоббист, что в самолете, добивается в конгрессе снятия и этого запрета. Это опасно для движения вверх, к сверкающей вершине! Но касалось бы это одной страны или одного народа, я бы первый встал на защиту их неприкосновенности. Как сказал один философ: пусть цветут все цветы. Но этот цветок стремится распространиться по всему свету и вытеснить остальные. Был бы он самым лучшим… Да нет, и тогда нельзя! Нет такой культуры, которая была бы лучше всех остальных, вместе взятых. А заокеанская на это претендует. Поэтому ее надо остановить.
Он сказал просто, буднично, она даже не поняла, почему по спине словно пробежала холодная ящерица, а в комнате пахнуло холодом звездных бездн. Для человека страшноватой Организации, которая видела рождение и закат тысяч культур, ничего не стоит исчезновение еще одной. Тем более такой, которую их Организация не одобряет.
— И что вы хотите? — спросила она. — Или чего добивается хотя бы та часть вашего шпионства… к которому принадлежишь ты? Как я поняла, у вас разногласия?
— Одним из первых параграфов, — ответил он с подозрительной готовностью, — могла бы стать рента, которую следовало бы взимать с отдельной страны-квартиры за пользование биосферой. Рента будет тем больше, чем больше антропогенная нагрузка данной квартиры-страны на биосферу. Рентное число — это равенство всех стран, равенство их ответственности перед человечеством. Рентные деньги, поступающие от стран за пользование биосферой, в первую очередь должны выделяться на сохранение массивов девственной природы мира и направляться в страны, которые содержат такие массивы.
— Ага, — сказала она злорадно, — это развитые страны будут платить бразилиям да индиям за то, чтобы те лежали на солнышке кверху пузом, а лес не трогали? И вообще, остальной мир будет кормить их только за то, что им повезло родиться на свет в местах, где много леса, а не в Японии, где, кроме голых гор, ничего нет?
Он развел руками:
— А кто сказал, что собираемся кормить всех манной небесной? Да, всеобщей справедливости пока нет. Более того, многим это покажется крайне несправедливым. Нарушающим права человека!
— А разве не так?
— Когда на весах судьбы права человека и права человечества, то мы, уж извини, выберем человечество! Я понимаю красивые фразы типа Да свершится правосудие, даже если погибнет мир, но мы — прагматики. Мир и человечество надо сохранить, даже если где-то невинный ребенок из-за этого уронит новую чугунную слезу. К сожалению, планета Земля с ее конечными размерами и ресурсами, конечной способностью регенерировать имеет предел и для народонаселения. Увы, можно содержать не больше семи миллиардов населения. Учти, это в идеале! А сейчас — что-то не больше трех. Из глобальной экологической катастрофы нам можно выйти, только реконструировав мировую систему, переведя из стихийного развития… как сейчас!.. в управляемое, программное. Человечество встало перед немыслимой и неведомой раньше задачей: создать за исторически короткое время принципиально новую управляемую жизнеспособную мировую систему.
Она спросила невольно:
— Как вы это намерены сделать за короткий срок? Это, в самом деле, немыслимо!
Олег подумал, кивнул:
— Да, трудно. Но если надо… Годиков сто-двести это займет, пожалуй.
Она отшатнулась:
— За исторически короткий, — поправил Олег.
Она умолкла, раздавленная, сразу ощутив пропасть между собой, для которой дожить до получки — немыслимо длинный срок, и этими людьми, чья организация живет историческими эпохами, а они живут ее задачами.
Он обхватил ее обеими руками, прижал к груди. Она затихла, сразу отдавшись редкому чувству, когда попадаешь в объятия действительно надежного мужчины, когда не надо выставлять шипы феминистки.
— Засыпаешь? Спи, не стесняйся. Беда в том, что мировая теория и практика пока не наработали опыта, как это сделать. Мировая система должна в количественном виде описывать биосферу, мировую систему, ресурсы каждой страны. Надо, чтобы взаимными обязательствами стран обеспечивалось равновесие человечества с биосферой. Не буду утомлять тебя скучными деталями, но, если хочешь, вот в этой директории весь мир: страны, население, загрязнение, потребления жратвы и нефти, прочее, прочее… Словом, численность населения должна быть стабилизирована и приведена в соответствии с возможностями планеты Земля.
— Как это?
Он помолчал, поинтересовался:
— Тебе в самом деле это хочется знать? Подумай, некоторые вещи надо предоставить специалистам. Даже правительства не желают знать про тайные операции своих спецслужб.
— Говори.
— Напросилась, — ответил он чужим голосом. — Понравится это большинству населения или нет, но из нынешних восьми миллиардов человек придется половину… изъять.
Она ахнула:
— Я ожидала нечто чудовищное, но… такое… до такой степени…
— Уже сейчас каждый четвертый, — сказал он мрачно, — дебил! На его содержание уходит четверть твоей зарплаты. Для идиотов строятся все новые лечебницы, стационары, все больше квалифицированных врачей и медсестер уходит в сферу их обслуживания, все больше медикаментов… Словом, контроль над рождаемостью будет поставлен очень жестко. В каждом родильном доме! Если ребенок рождается с дефектами, он объявляется мертворожденным, а женщина… если хочет иметь ребенка, пусть рожает снова и снова, пока не родит здорового. Это все-таки легче, чем потом всю жизнь ухаживать за уродом.
— Но это только четверть, — сказала она враждебно. — А как остальные? Будете отстреливать? Какие-то народы объявите неполноценными?
— Ты знаешь ответ, — сказал он, морщась. — Ладно, ты зевала… В самом деле пора спать!
— Черта с два, — отрезала она. — После такого… заснешь! Ты так и не сказал, что с остальными!
— Придется почистить общество и от сравнительно здоровых групп населения, — сказал он невозмутимо, — но с различными отклонениями в поведении… Секс-меньшинства, к примеру.
— Но почему?
— Если бы природа сотворила нас однополыми, — ответил он с насмешкой, — как улиток, к примеру… я бы слова не сказал! Но мы — двуполы. От двуполости и любовь, и радость. Остальное — болезнь. Больных — под нож.
— Еще кого?
— Всяких там убийц, рецидивистов, насильников…
— Сразу смертная казнь? — не поверила она. — Простите, а кто будет решать, кто достоин жить, а кто нет?
Он развел руками:
— Извечный российский вопрос… Как только хотят затормозить решение, а потом и вовсе утопить в дерьме, сразу же начинается: а кто будет решать, а где провести грань, чтобы не упала ни одна слезинка невинного ребенка!.. Да нет таких решений. Вон Сербию бомбили, много ли считались со слезинками невинных ребенков. Всегда есть процент допустимых потерь. Согласен, если убийц — к стенке, а неубийцам — пряник, то что с подростками, укравшими кошелек? Стрелять или не стрелять? Одно могу сказать точно: подростка, который после школы вместо изъятия кошельков ходит на балетные курсы, ни одна власть стрелять не будет.
Она смотрела недоверчиво. Мелькнула мысль, что это он так изощренно мстит за ее расспросы. Достала, вот и ответил. Как если бы на вопрос Как здоровье? взять кому-то и подробно рассказывать о всех проблемах со здоровьем. Или на Как дела? долго и скрупулезно, как идут дела…
Вот и врезал. Надо сказать, здорово врезал. У нее на полгода отпала страсть о чем-то спрашивать вообще.
Она наморщила носик:
— Не люблю балерунов. Мужчина должен быть чуточку зверем… Противно, когда от мужчины пахнет духами.
— Надо, чтоб крепким конским потом, — согласился он. — Так это ж я!
Он распахнул объятия, она с готовностью бросилась на эту могучую грудь, прильнула, скользнула под толстые руки, сразу чувствуя себя как в гнездышке, где защищенно, уютно и никто не укусит.
Стены колыхнулись, поплыли. Это он нес ее на руках, она чувствовала сильные уверенные шаги, прижималась к горячему телу, в голове была счастливая мысль, что никогда не будет такой дурой, чтобы еще раз спровоцировать его на умные разговоры о своей профессии или судьбах мира.
ГЛАВА 26
Она спала всегда чутко, на этот раз при всем ее блаженстве что-то встревожило. Долго прислушивалась, потом женский инстинкт заставил обнять крепче эту толстую горячую шею, а закинутую на него ногу сдвинула ниже, еще, ниже…
Ее маленькие розовые пальчики с педикюром чувствовали себя так, словно приближались к леднику. Наконец коснулась этого льда, еще не понимая, как все тело может быть горячим, а от колен и ниже обе ноги застыли, туда не поступает кровь, клетки начинают задыхаться без кислорода, вот-вот гангрена…
В ужасе она затормошила его обеими руками, затрясла так, что у него мотнулась голова. Он, наконец, поднял веки, зеленые глаза еще затуманены сном, затем огромный зрачок мигом сузился до крохотного отверстия, словно проколотого самым кончиком острой иголки.
— Что случилось?
Голос его был хриплым, а дыхание горячим, словно в груди работала плавильная печь.
— Твои ноги, — пролепетала она. — Олег!.. Что случилось?
Он тупо посмотрел на нее, еще не понимая, она видела по его глазам.
— Ноги?.. Да, у меня есть ноги… Даже две. А что?
— Но они же… — пропищала она… и осеклась.
Ее нога все еще лежала на его теле, и вот всей поверхностью бедра, затем голени и в конце концов кончиками пальцев она чувствовала, как по его телу пошла горячая волна, ударила в ноги, заполнила вены, пошла по капиллярам, и вот обе ноги такие же горячие, как все его тело! Она ощутила, что ее всю трясет.
— Что это было?
— Да так, — ответил он неохотно. — Можно сказать, йога… У всякого человека, когда спит, температура падает. Так отдыхаешь лучше, силы восстанавливаются быстрее. А упражнениями это можно еще больше, понимаешь?
— Понимаю, — ответила она, хотя ее всю трясло и ничего не понимала. — Но почему ты не предупредил? Ты стал как льдина!
Он пробормотал;
— Да я как-то не подумал. Забыл, понимаешь?
Она опустила голову ему на грудь, снова обхватила рукой за шею. Пусть думает, что поверила. Но у него голос дрогнул, для него самого эта… йога, оказалась неожиданностью.
Что с ним?
Юлия вынесла шезлонг на веранду, утреннее солнце уже нежно целует плечи. Загар ляжет ровный, ласкающий, светло-шоколадный, а если еще пару дней здесь понежиться, то и вовсе все ее тело станет как шоколадка. Воспоминания о грязных лапах этих сволочей, об их… даже простом прикосновении в самом деле потускнели и стали забываться. Она думала, что это останется с нею на всю жизнь, но это могло остаться бы только в ровной размеренной жизни инженера технадзора за компрессорами. Но не в ее, уже шпионской!
Она легонько засмеялась себе. В самом деле, стала считать себя шпионкой, хотя ее лишь как хвостик таскает за Олегом, пока тот не завершит какую-то операцию. Страшно подумать, что та завершится к концу недели… И что потом? Снова в свою стандартную квартиру, на свою крохотную зарплату? После того, как соприкоснулась с этой ужасной, отвратительной и такой… такой необыкновенной жизнью?
Солнечные лучи проникали в тело все глубже, сладкий жар растекался под кожей, просачивался, оставался там.
Она лежала, отдаваясь неге бездумно и безмятежно. Как хорошо просто быть… А что ее ждет завтра, пусть будет завтра. Она живет сегодня.
От моря дул легкий бриз. Она не знала, что это, только слышала выражение, но сейчас ее грудь жадно приподнималась, побольше захватывая свежего чистого воздуха с ароматом морской соли, а в мозгу стучало: Это и есть бриз, запомни… Когда сон закончится, будешь вспоминать в стандартной московской клетушке это море, этот дворец, эти сильные руки, этот необыкновенный мир…
Совсем рядом послышался голос Олега:
— Юля!.. Быстрее в дом!
В ручке шезлонга замигал зеленый огонек. Теперь она увидела, что ровный квадратик из пластика умело имплантирован в дерево, подобран под цвет, а сейчас он даже покраснел, как хамелеон при виде опасности.
— Что случилось? — спросила она, чувствуя себя глупо, когда обращается в пустоту.
— Сюда направляются вертолеты! — донесся голос Олега. — Быстрее!
Она вскочила, на пороге дома появилась полуголая фигура. Олег требовательно махал рукой, но сам из-под козырька здания не выходил. Она на бегу вспомнила, что он опасается наблюдения со спутников. Сейчас яркий солнечный день, с низкой орбиты можно рассмотреть заголовки в газетах…
— Что случилось?
Он грубо схватил за руку, Юлия промчалась с ним в холл. По экрану телевизора на этот раз шел, как ей показалось, приключенческий фильм: над голубыми волнами неслись мрачного вида вертолеты. Потом она с холодком сообразила, что это не фильм, что следящая система не только засекла приближение непрошеных гостей, но и передает изображение во всей резкости и четкости.
— Я их не звал, — сказал он сдавленным голосом. — Это незаконное вторжение.
— Что будем делать?
— Не звать же полицию, — огрызнулся он.
— А почему нет? — удивилась она. — Здесь Греция? Жаль, не Турция… Те бы сразу нарушителей на каторгу!
— Да, конечно…
Он смотрел с тоской, пятился. Юлия пугливо огляделась по сторонам.
— Может быть, — предположила она, — это местная полиция?.. Проверка паспортов, всякие формальности…
Из окна хорошо было видно, как огромный вертолет опустился в середину посадочного круга. Юлии показалось, что даже вцепился в нее хищными лапами, как стрекоза хватается когтистыми лапами за лист, чтобы не сдуло ветром, повел по сторонам огромными выпуклыми глазами лобового стекла.
На боках вместо дверей — темные проемы, оттуда выскакивали фигуры в темных, блестящих, словно намазанных жиром, комбинезонах. У всех в руках либо автоматы, либо гранатометы, на спинах рюкзаки, будто их отправили в Аравию или в Сибирь, куда не доберутся поставки запчастей и патронов. Последним выскочил высокий офицер, костюм у него обычный пятнистый, за плечами пусто, только на поясе кобура с пистолетом.
Олег хмуро смотрел на экран. Четыре вертолета, четыре группы спецназа, вооружены по последнему слову науки. Отборные ребята, ничего не скажешь. Прекрасный генетический материал, который истребляется в первую очередь, а там, за их спинами, сохраняется и раскармливается за счет хиреющего общества популяция уродов и дебилов, извращенцев, засоряющих породу гомо сапиенс…
— Уходим, — сказал он глухо. — Юлия, нам с ними не справиться.
Ее колотила дрожь. Разогретое на солнце тело пронизал космический холод, в сердце впились ледяные иглы. Это все те же безжалостные люди, которые…
Она задохнулась, прикусила губу. И хотя те ее насильники погибли в огне, но это такие же, это они — живые и вернувшиеся к жизни звери, лютые и безжалостные!
Олег тащил ее за руку в глубины дворца. Мимо мелькали стены комнат, покоев, залов, куда она так и не успела добраться, побывать, побалдеть, насладиться их роскошью и комфортом, ее каблучки стучали по паркету, тонули в толстых коврах, а роскошные двери все бежали навстречу, распахивались…
Пахнуло холодной сыростью. Они вбежали в подвал, настоящий дикий подвал, даже пещеру, грубо вырубленную из красного мрамора. Целые глыбы торчали из стен, только пол был сравнительно ровным.
В лицо ударил сильный запах вина. Одну из стен не видно из-за ряда бочек, огромных, дубовых, в днищах торчат медные краны. Олег забежал в угол, уперся в одну стену спиной, в другую руками. За спиной удобная выемка, уперся в выступ, мышцы напряглись, покраснели. Несколько мгновений ничего не происходило, затем с легким треском рубашка лопнула на спине. Глаза Юлии округлились. Мышцы вздувались тугие, побагровевшие…
Лопнула ткань на рукавах. В напряженной тишине слегка скрипнуло. На стыке стен появилась темная щель. Юлия поняла без слов, метнулась как мышь. Камни обдирали бока, она еще подумала, как проберется следом широкий Олег, но кое-как протиснулась, замерла в темноте, чувствуя, как в спину и в бока упираются холодные камни.
Олег вдвинулся следом, она слышала, как он все еще упирается в камни, затем надсадное дыхание перешло в стон, но щель сомкнулась.
В абсолютной темноте прямо в ухо шепнуло:
— Очень тихо… Иди за мной.
Его пальцы ухватили ее за руку. Двигались в темноте, под ногами чувствовался все тот же неровный камень. От стены несло холодом, словно они очутились в подземелье Перми, где даже летом холодно, воздух постепенно становился влажным, наконец стал совсем сырым.
Она потеряла счет поворотам. Внезапно вспыхнул свет. Она зажмурилась, хотя после солнечного света глаза еще не успели привыкнуть к темноте.
Они находились в узком подземном ходе, что все так же вел неуклонно вниз. Олег оглянулся, в глазах была горькая насмешка.
— Не в восторге?
— Ликую от счастья, — отрезала она. — В Москве ползали по всяким подземельям, здесь… Мог бы как-то и разнообразить!
Он оглянулся через плечо:
— Увы, природа экономична и целесообразна. Она ищет новые варианты, только если старые доказали нежизнеспособность.
Зануда, — подумала она. — Как школьный учитель. Буркнула в широкую спину:
— Так то природа.
— А мы и есть природа, — ответил он. — Другой нет.
Ход расширился, в слабом свете камни блестели свежими сколами. В розовой стене часто попадались красные и багровые прожилки, свет играл, переливался, ей чудилось, что идут в лабиринтах застывшего крема.
Дважды опускались по узким ступенькам, наконец уперлись в дверь. Открылась сразу при их приближении, Юлия едва не вывихнула шею, стараясь увидеть сенсорные датчики.
Помещение было вырублено в нежно-розовом камне. Не больше стандартной комнаты, стол, один стул, узкое ложе, зато на столе уже ставший привычным комп с плоским экраном, а прямо в стену врезан еще один экран — огромный, какие она видела только в телепередачах о совещаниях больших боссов.
Олег кивнул в неопределенном направлении, что могло означать стул, стол или его солдатскую кровать:
— Располагайся. Я сейчас.
Она не видела, чтобы он что-то включал, но большой экран вспыхнул, разбился на квадраты. В каждом бежали, ползли, карабкались темные человеческие фигурки, похожие на тюленей. Все в гидрокостюмах, в руках короткоствольные автоматы, но двое держали на плечах пугающего вида ракетные трубы. Если у всех обычные автоматы с подствольными гранатометами, то у этих в руках настоящие чудовища. Юлия с холодком ощутила, что такие пробьют лобовую броню любого танка, бронированную дверь банка или прошибут армированную стену.
— А сюда не доберутся?
— Не трусь, — заверил он, но она уловила в его строгом голосе сомнение. — Они знают прекрасно, что на этом островке нет и никогда не было подземелий.
Она в недоумении повела глазами по пещере:
— А это откуда?
— Я сам, — ответил он угрюмо. — Ручками, ручками.
— Киркой?
— Отбойным молотком, — огрызнулся он. — Уже после того, как купил весь островок. А до этого сделали полную карту, как экологическую, химическую, радиоактивную, так и на предмет пустот и каверн. Во всех документах этот остров — цельная скала, торчащая из моря. Где никогда не было разработок камня, никто не жил… А где бы ты предпочла прятаться? Пещеры — самое надежное. Они не подвержены изменениям веками… сотнями тысяч лет. А то и миллионами. Тот, кто… ну, принадлежит к нашему тайному ордену, должен позаботиться о тех, кому и через сто лет топтать землю, должен иметь такие норы, чтобы прятаться вовремя.
Она зябко передернула плечами. Через тысячу лет кто-то из этих масонов спустится в эту пещеру и будет перебирать компьютеры, как сейчас перебирает хомуты и супони в других тайных хранилищах?
— Все понятно, — обронил он глухо.
От экрана на его лицо падал мертвенный свет. Кожа стала землистого цвета, а все черты заострились. Пальцы торопливо выстукивали по клавишам, за спиной Юлии легонько скрипнуло.
Она в ужасе отпрянула. В двух шагах каменный пол зиял широкой трещиной, а та продолжала шириться. Олег оставил комп включенным, поднялся. Юлия опасливо заглянула в темный провал. Оттуда поднимался холодный воздух, почему-то почудился запах соленых волн. — Опускаемся, — сообщил Олег.
— Еще… глубже?
— Не сидеть же в прихожей, — ответил он, но она уловила в его ровном голосе нотки беспокойства. — Здесь даже поесть нечего.
Внизу вспыхнул свет. Юлия поняла, что начинают работать системы, которые включил Олег с этого компа. Снизу повеял ветерок, там сейчас явно проснулись агрегаты по очистки воздуха.
Олег наклонился над краем, внезапно прыгнул. Юлия вскрикнула, но он уже повис на руках, под ногами звякнуло. Голос донесся извиняющийся:
— Здесь простая лесенка. Я же не знал, что буду принимать такую гостью.
— Которая не умеет по лестнице?
Он уже спускался, лесенка здесь такая же простая железная, перекладины из круглых прутьев, похожих на жердочки для попугаев, она опускалась с одной на другую, стараясь не смотреть вниз.
Когда ступни зависли в воздухе, не в состоянии нащупать перекладину, она осмелилась повернуть голову. Это был громадный зал. Олег почти прыгнул за широкий стол, перед ним в стене экраны в два ряда, а ее ноги все еще глупо болтались в сантиметре от пола.
ГЛАВА 27
Руки еще дрожали после короткого спуска. От каменных стен веяло холодом, плечи то и дело передергивались как в цыганском танце. Зал хоть и необъятен, но потолок низкий, ощущение давящее, словно попала в могильный склеп.
Она часто дышала и ошеломленно оглядывалась по сторонам. Попала в зал по управлению космическими кораблями, что ли? По всей стене широкие экраны, не меньше двух десятков, а посреди огромный стол, Олег уже остервенело стучит по широкой клавиатуре, побольше, чем у компа, со множеством переключателей, табло и чего-то, что она назвала бы манометрами, хотя не знает, что такое манометры.
Экраны вспыхнули как один. Юлия со страхом узнала знакомые места во дворце, на других экранах проплывали такие апартаменты, что она едва не взвыла от зависти:
Даже не успела побывать!
Люди в черном скользили как тени, быстрые и неслышные. Все в облегающей одежде, что делает их похожими на тюленей, настороженные, с короткими автоматами в руках, бесшумно двигаются вдоль стен, надолго замирают, вслушиваются, потом мгновенно выбивают дверь, треск, грохот, вваливаются кубарем, всей толпой, наставляют во все стороны автоматы, затем опять разбегаются как мыши вдоль стен, ни у одного не хватает отваги пробежать через середину комнаты, скапливаются толпами у следующих дверей…
Она не отрывала взгляда, душа трепещет, да и Олег смотрит неотрывно, хотя там повторяется все снова и снова перед каждой дверью.
— Это… интерграторщики? — спросила она шепотом.
Посняков Андрей
Шилова Юлия
Шилова Юлия
Муркок Майкл
Шилова Юлия