Чтение 17–й страницы книги ~Ингвар и Ольха~

-- Княже!..

-- Не суетись, воевода.

-- Он ее похитил!

-- Гм...

Князь сделал какой-то знак рукой. Сфенел и Ольха оглянулись. Всадники с копьями и топорами пустили коней вперед. Они теснились от стены до стены. За первым рядом были еще всадники и еще.

-- Один! -- выкрикнул Сфенел из последних сил. -- Прими меня в свою небесную дружину!

Он ухватил рукоять топора обеими руками и вскинул над головой. Ольха ощутила неладное, оглянулась. Она успела увидеть, как князь Олег молниеносно сорвал с седельного крюка массивный топор, швырнул почти без размаха.

Ольха завороженно смотрела, как топор распарывает воздух, переворачивается, проносится над головами пеших воинов, переворачивается еще, и уже ничто не в состоянии остановить смертоносное оружие на пути к золотой голове юного викинга...

На самом деле топор пронесся с такой стремительностью, что многие вовсе не успели заметить смазанное движение. Он дважды перевернулся в воздухе, с силой ударил викинга в затылок топорищем. Ноги Сфенела подломились. Он рухнул, словно из него выдернули стержень. В откинутой руке все еще держал страшный топор, просветленное лицо было повернуто к небу.

Ольха не успела отвести взор, как запоздало услышала стремительный цокот копыт. Что-то тяжелое обрушилось на нее. Она едва успела повернуть меч, услышала сдавленную ругань. Сильные руки сдавили ее, она узнала этот ненавистный запах, грубо выдрали меч из ослабевших пальцев.

Олег подъехал, когда Ингвар, крепко держа сопротивляющуюся Ольху, пытался пнуть распростертого викинга.

-- Негоже бить поверженного, -- заметил Олег осуждающе с высоты седла.

-- Он... он похитил...

-- Полно тебе, воевода. Она сама с ним бежала, не видно?

Воины утащили за ноги распростертого Сфенела. За ним оставался кровавый след. Ольха успела удивиться меткости князя, тот явно нарочито ударил в затылок топорищем. Зачем, чтобы юного викинга казнить страшно и жестоко?

Ингвар грубо тряхнул Ольху:

-- Он ведь похитил тебя? Похитил?

Воины перестали двигаться, ждали. Олег внимательно смотрел, конь тоже смотрел печальными карими глазами. Ольха понимала, что от ее ответа зависят не только условия плена, но и сама жизнь. Она выпрямила спину, что было нетрудно, Ингвар как в капкане сдавил руки за спиной, голос ее был чистый и ясный:

-- Это я побудила его бежать со мной.

По хмурым лицам дружинников видела, что верят. Пусть они самые умелые воины, но древлянские князья тоже учили своих детей владеть оружием. А как, трое киевских дружинников уже проверили на себе.

Князь Олег начал поворачивать копя. Ольха чувствовала, как напрягся Ингвар. Его пальцы, сжимающие ее локти, дрогнули. Ольха ждала, что князь буднично велит ее убить на месте. Что ждал Ингвар, она не знала, но великий князь тем же будничным тоном, которого она ждала, бросил Ингвару уже через плечо:

-- Не забудь, за нее по прежнему отвечаешь ты.

Она услышала могучий вздох Ингвара. Но была ли это досада? Или непонятное облегчение? Возможно, он настолько жаждет ее унизить, что даже смерть считает для нее слишком легким выходом из плена?

Он толкнул ее:

-- Пойдем.

Она непроизвольно дернула локтем, попала по ребру, услышала сдавленный вздох. Лицо его было белое, даже глаза побелели. По правому боку стекала струйка крови.

Боян заметил, подбежал:

-- Княже!.. Ты ранен?

-- Пустяки, -- сказал он как можно болев беспечно, но голос выдавал, что он сдерживает боль. -- Где-то поцарапался. Еще в тереме.

Боян метнул на нее ненавидящий взгляд:

-- Я даже знаю где. Эти хазарские мечи оставляют плохие раны. Давай я перевяжу.

-- Эта змея ускользнет.

-- Порешить ее и дело с концом, -- предложил Боян. -- Кто берет меч, тот берет и смерть от меча.

Ингвар сказал хмуро:

-- Мы должны думать о благе нашей новой родины. Убить эту женщину -- это начать войну с еще одним древлянским племенем.

Но даже Ольха ощутила, что воевода говорит слишком высокопарно. Дружинники его слишком хорошо знают. Их ка мякине не проведешь.

Ее окружал лес копий. Сердце стучало отчаянно, раздираемое противоречивыми чувствами. Если бы Ингвар признался, что его ранила она, то князь Олег в отместку за своего любимца мог бы жестоко казнить ее. А то и велел бы сперва обесчестить прямо на улице. Но почему смолчал Ингвар? Жаждет отомстить сам?

Неожиданно для себя сказала негромко:

-- Дай я перевяжу твою царапину.

Его глаза все еще были сумасшедшими от бешенства:

-- Ты?

-- Это не помешает нашей войне.

Он несколько мгновений изучал ее сузившимися глазами Лицо было изнуренное, злое. Сказал, после минутного колебания:

-- Обойдемся. У моих людей есть чистые тряпицы.

Она подошла, следуя за его взглядом к оседланным коням. Дружинники уносили раненых и убитых. Павка подвел коня выводе, на Ольху смотрел сердито, осуждающе. Ольха отыскала коня волхва по запасам лечебных трав и кореньев.

Ингвар скрипнул зубами, когда она расстегнула его рубашку из тонко выделанной кожи. Кровь хлынула свободнее. Ольха ахнула, рана была глубокая, а разрез длинный. Он уже потерял много крови.

-- Сядь.

-- Пошла прочь...

-- Ты сейчас издохнешь.

-- Не... дождешься...

В голове слышался звон, Ингвар чувствовал легкость во всем теле. Он ощутил под собой камень, его усадили под стену. С ним что-то делали. Раза два кольнуло болью, потом пришло странное облегчение. Тело словно онемело, он не чувствовал всей правой стороны груди. Глава 22

Когда силы кое-как вернулись, он обнаружил себя распростертым на ложе. Комната была знакомая, в ней он ночевал не раз, когда останавливался в княжьем тереме. Перед ним на корточках сидел волхв Крыло, встревоженно заглядывал в лицо:

-- Ингвар!.. Ингвар!

Он с трудом разлепил спекшиеся губы:

-- Где она?

-- Кто? А, ведунья... Варит травы.

Ингвар прошептал с тоскливым отчаянием:

-- Олег говорил: свари дурню травы. Если поест -- еще свари... Для чего варит?

Крыло удивился:

-- Для тебя!

-- Ага... Ты все подбирался, как меня дурнем назвать.

-- Не дурнем, а сильно раненым, -- возразил Крыло сердито. Ты ж что не сказал? На волосок был от смерти! Хорошо, эта лесная волчица знает травы лучше меня. Сама разжевала листья, чтобы сок пустили, приложила к твоей ране, перевязала чистым. Признаюсь, я и то так бы не смог...

-- Какой же ты к Ящеру лекарь?

-- Походный, -- огрызнулся Крыло. -- А настоящий лекарь -- это старый Пугач. Но его со стула тронуть нельзя, рассыпется. Так вот она с самим Пугачом поспорит по части трав.

Ингвар поморщился:

-- Чего удивительно, она из леса. Только как бы мне не помереть в еще больших муках.

Крыло оскорбился:

-- Княже! Ты бы видел как она тебя выхаживала!

-- Надеюсь, вы ножи держали возле ее горла?

Крыло удивился:

-- Зачем?

-- А, Ящер тебя забери!.. Ты что же, ничего не знаешь?

-- Я подоспел, когда на улице собирали раненых. А тебя несли в расстеленном плаще. Красиво так несли, печально. Будто пробовали, как пойдут опосля, когда понесут в другую сторону. А что? Зачем держать нож, коли так старалась?

Ингвар скрипнул зубами, начал подниматься. Крыло подхватил под спину. К великому облегчению Ингвара бок был как деревянный, в нем не было жизни, но не было и боли. Когда, наконец, повернулся, шея тоже была деревянной, не шевелилась. В глазах потемнело, когда увидел такое...

Сероглазую змею никто не сторожил! Разложила прямо на столе пучки с травами, нюхает, перебирает, складывает обрати?. Иные отбирает в отдельный мешочек, который явно считает уже своим. Дурень Крыло не препятствует, ходит следом, развесив уши и роняя слюни. Она уже могла бы попытаться сбежать снова.

Или хочет посмотреть как он будет корчится в смертельных муках?

-- Эх, ты, -- сказал он походному волхву укоряюще. -- Говоришь, сама траву жевала?

-- Да знаю. Что горькая, как полынь, -- посочувствовал Крыло, -- но перетирать было негде, торопилась.

-- Вот и помру теперь, -- сказал Ингвар. -- Ее слюна ядовитей, чем у змеи.

Крыло посмотрел с укором. Ольха, видя, что воевода встал, поспешно подошла. Он смотрел в ее серые глаза. В них было странное выражение. Как будто сочувствие боролось с желанием взять палку и стукнуть по его ране.

-- Возвращайся в свою комнату, -- велел Ингвар сухо. -- Тебя вести связанной по рукам и ногам?

-- Я даю княжеское слово, -- сказала она ровным голосом, -- что сегодня не буду пытаться убежать.

Он кивнул, принимая. Почему-то верил, что слово сдержит. Разве для него не стала бы вся жизнь черной, если бы хоть ненароком запятнал слово?

Ингвар сидел в одиночестве за опустевшим столом в малой палате и мрачно лил. О ране забывал, пока не двигался, а сейчас не то, что двигаться, жить не хотелось. Гости князя еще веселились в главной палате, другие вышли во двор испытать силу и меткость в метании стрел. Он слышал, как весело орали, славили Влада, тот снова победил в метании дротика. Во всей дружине не было человека, который бы метнул дротик точнее и быстрее.

Он звал о разговоре хазарского посла с Ольхой. Его дружинники монеты взяли, но разговор пересказали. Один не поленился вылезти из соседней комнаты в окно, подкрался по карнизу и все подслушал. Потому Ингвар ждал пакость со стороны хазарина, а на Сфенела никак подумать не мог.

В славянских племенах селились и хазары. В Киеве нашла приют и убежище даже семья предыдущего кагана, ныне свергнутого, прижилась. У кагана было двенадцать жен, и вот уже по улице Киева вместе с полянскими детьми бегают маленькие каганы, коганы, кагановы, кагановичи. От них Ингвар знал, что ждать, но Сфенел, Сфенел... И только ли будет один Сфенел?

Впервые князь Олег, который был за отца, поступил с ним так жестоко и несправедливо. Он, Ингвар, выполнял прямой наказ покорять племена славянского корня, присоединять к Новой Руси. За последние годы ее границы раздвинул почти втрое, разрушил десятки обособленных гнезд, казнил непокорных, а жителей примучил к дани. Дань наложил малую, зато дал защиту, мир. И чем отблагодарил князь Олег?

Он поморщился, словно хватил кислого. Князь, занятый подготовкой нового похода на Царьград, сбросил ему на руки злобную и неукротимую женщину. И даже не пообещал, что к вечеру заберет ее. Или передаст под опеку другому.

А кто решится сейчас взять ее" если она пообещала убить любого, кто ее коснется хоть пальцем?

Сфенел, подумал он зло. Красавец викинг, сильный и благородный. За таким она может пойти. Даже пойти за такого. Но Сфенел не рус, ее замужество за Сфенелом ничего не даст той Руси, которую они строят.

Напротив, ее племя и народ Сфенела соединят силы против его новой родины!

Он вскочил, едва не опрокинув стол, выругался, перекосившись от резкой боли. Черт, забыл прорану. Снова сел. Что делать? Как поступить правильно? Олег просто отмахнулся, предоставил решать ему самому!

В животе начало булькать, будто влил целое озеро вина. Он обвел палату мутным взором. Наконец-то хмель начал брать верх, а то хоть криком кричи: трезв как стеклышко!

-- Да с чего это я сопли жую? -- сказал он вслух. -- У меня просто давно не было бабы. А тут можно и похоть потешить, и указать ей, кто я, кто она, и в чьей полной власти она сейчас.

Он вскочил так резко, что стол подпрыгнул и ударился о стену. Ноги сами бегом пронесли через палату, даже в дверной косяк не врезался, только задел локтем. В коридоре почему-то был красный свет, Ингвар как лось пронесся по коридору, с треском вломился в комнатку, в которой он распорядился держать пленную древлянскую княгиню. Вооруженный гридень у дверей понимающе ухмыльнулся.

Ольха в это время встала на цыпочки, смотрела в окно. На грохот двери повернулась так резко, что едва не упала. Ингвар со зловещей неторопливостью закрыл за собой дверь, улыбка его была очень нехорошей:

-- Опять прикидываешь?

-- Что? -- спросила она дрогнувшим голосом.

-- Как убежать!

Она чувствовала самый настоящий страх. Лицо воеводы налилось дурной кровью, перекосилось как у порченного. Глаза тоже налились кровью, кровяные жилки полопались, в глаза Ингвара смотреть было просто страшно. Она не могла понять, что же он видит через такие глаза. Превозмогая дрожь в голосе, сказала как можно более спокойно:

-- Я не клялась быть рабой киевскому князю.

-- У князя нет рабов!.. Но ты, ты узнаешь что такое рабство!

-- Нет.

-- Да, -- сказал он и схватил ее за руку.

Она попыталась высвободиться, но он был чересчур силен. Выпрямилась, стараясь смотреть в злое лицо прямо и бесстрашно. Глаза Ингвара были глазами безумного. Он ухватил ее общими руками за плечи, сжал как когтями и с такой силой притянул к себе, что у нее дыхание вылетело со стоком.

Он всматривался в ее чистое лицо со злым торжеством. Как бы не прикидывалась ребенком, но ребенок не соблазнил бы бедного Сфенела так, что викинг потерял голову, а теперь, возможно, расстанется и с жизнью. Невинный ребенок не сумеет так заморочить всем голову, что даже ко всему равнодушный Крыло смотрит на нее умиленно, словно на играющую на ветке белочку. Даже Павка и Боян смотрят на него, воеводу, неодобрительно, когда он поступает с нею так, как она заслуживает!

-- Кажется, ты хотел меня обменять на мир с древлянами, -- сказала она бледнеющими губами.

-- Ящер с ними, -- грубо сказал он. -- Возьмем наши города на копье.

-- Отпусти!

Он захохотал, тряхнул ее с наслаждением, чувствуя свою полную власть. Она беспомощна, он сделает с нею все, что хочет!

Голова ее откинулась, он взглянул прямо в ее глаза. Взглянул, и пальцы сами по себе ослабили свою жестокую хватку. У нее глаза колдуньи, напомнил он себе, нельзя в них смотреть. Но уже не мог оторваться, даже не почувствовал как его губы начали приближаться к ее губам. Она отвернулась резко, он видел ее нежную щеку. Бледная кожа полыхнула жарким румянцем.

Ольха пыталась противиться, но сил не было. Она трепетала в его могучих руках, с трудом удерживала слезы. Когда он потянулся к ней, она отвернулась, едва не выворачивая шею, застыла так, ждала вечность, а когда повернулась, его губы все еще приближались.

Он накрыл своими губами ее рот, маленький и сочный, как прогретые на солнце созревшие ягоды. Он пришел показать ей свою власть, насладиться ею, потешиться, и когда от его грубых губ ее губы сразу распухли и вздулись как спелые вишни, он ощутил такое желание, что застонал от жажды получить это теплое нежное тело, насытиться, пожрать ее всю как хищный волк пожирает ягненка.

Она дернулась беспомощно, но тело ее перестало противиться. Само. Это был не человек, а дикий зверь, и он сейчас пожирал ее. Ингвар же ощутил как она обмякла, по телу прошла победная дрожь. Она наконец-то поняла, кто здесь хозяин! И почувствовала.

Ольха замерла, потому что странные мурашки бежали и бежали по всему телу. Затем тепло возникло и пошло распространяться откуда-то от хребта. Никогда не испытывала подобного, сейчас ее потрясло, мысли разбежались как вспугнутые муравьи. Ощущение показалось чудовищным, потому что было приятным. Но как она может чувствовать что-то приятное в лапах этого зверя?

Он оторвался от ее губ, вздутых и потемневших, взглянул в глаза. И снова ощутил острый укол в сердце. Поспешно отвел взгляд, но уже опоздал и сам это ощутил. Пальцы теперь держали ее нежно, правой ладонью поддерживал ей затылок, будто ее голова могла сломиться, запрокидываясь назад, а пальцы левой бережно касались ее щеки, розовой мочки уха, ласкали ее волосы.

Что со мной, подумал он люто. Я -- кровавый пес войны. Я из шлема вспоен, с конца копья вскормлен. Я не знаю других радостей, как рубиться в жаркой сече, гнать коня наперегонки с ветром...

Он коснулся ее губ бережно-бережно, но жар опалил его тело, словно он упал в горячую воду. Его ладони сами медленно сползли по ее телу, на миг задержались на тонком поясе, прижали ее нежное тело к своему, дрожащему от страсти, которую уже не мог обуздать.

Ее дыхание остановилось. Руки слабо попытались оттолкнуть его, но замерли у него на груди. Мир исчез, было только струнное наслаждение, что разлилось по всему телу, бездумное, светлое, и у нее не было сил ни прервать его, ни оттолкнуть человека, который сумел погрузить ее в этот странный мир.

Он не мог остановить свой рот, что перестал пожирать ее губы, а уже скользнул по нежному подбородку, целовал ее нежную шею, горло, бережно коснулся ключиц, таких хрупких, что у него перехватило дыхание, а себя ощутил тяжелым и грязным, будто вылез из болота и валился в чистую горницу, не вытирая ноги.

Его сильные руки сорвали ее пояс. Она не противилась, даже подалась навстречу, хотя прижаться сильнее было уже невозможно. И лишь когда его нетерпеливые пальцы рванули ее платье, она прошептала:

-- Так нельзя...

-- Нельзя, -- согласился он хриплым голосом, -- но если очень хочется, то можно.

Он взглянул в ее глаза, и снова начал целовать ее губы, щеки, глаза, брови -- бережно, нежно, трепетно. Проклятие! Он пришел взять ее силой, дать ей урок власти, показать кто хозяин. Что он делает, почему не может иначе?

Она закрыла глаза, погрузившись в сладкую жаркую истому, заполнившую все ее тело. Она не чувствовала ног, не знала даже, стоит она сама или он ее держит в руках как ребенка и качает в руках. Ничего не существовало, кроме разгорающегося огня в ее теле, который оживал, просыпался, как никогда еще не просыпался раньше. С ней происходило что-то странное, чего не было никогда раньше. Этот грубый рот, что внезапно стал нежным, эти могучие руки, что держат ее бережно, словно бабочку с хрупкими крылышками, этот запах его пота, вина и кожи, который кажется приятным и возбуждающим...

Он стиснул зубы так, что заломило в висках. Он должен остановиться. Он должен. Он кровавый пес войны, он дрался с древлянами и убивал их. Даже в спину, если требовалось, это воинская хитрость. Он брал женщин прямо на полу в горящих домах, в поле или в лесу, но брал тех, кто того стоил... или заслуживал.

Она слишком невинна, чтобы поступить с нею тоже так. Древлянские девушки выходят замуж чаще всего девственницами, хотя запрета на добрачные связи нет. И эта, будь она трижды княгиней и четырежды более умелой с мечом, рождена и создана для семьи, детей, для любви вечной и бесконечной.

Он попытался остановить поток своих мыслей, они выбирают опасное русло, но не мог, и с нещадной ясностью увидел, что она та женщина, которая от мужчины, который целует ее, ожидает, что он женится на ней, будет любить и беречь ее вечно.

И с той же ясностью напомнил себе, что он не тот мужчина. И дело не в том, что они враги. Даже не в том, что она поклялась его убить. Для него женитьба -- конец жизни, медленное угасание всего мужского. Он просто не создан для женитьбы, для семьи.

Ольха стояла недвижимо, изо всех сил стараясь заглушить тот жар, что разгорелся в теле. Уже не только сердце, она вся была налита сладким жаром, и когда сильные руки отстранили ее, она едва удержалась, чтобы не прильнуть к нему снова, не ухватиться обеими руками крепко-крепко.

Голос Ингвара был хриплый и яростный, в нем было слишком много страсти и жара:

-- Их слишком много! -- Кого?

Ее голос был слабый, едва слышный, она возненавидела его за слабость и за то, что в нем чувствуется, как она отчаянно хочет прижаться к этому человеку.

-- Предателей! Тех, кого можешь уговорить помочь бежать.

Она покачала головой:

-- Я таких не знаю.

Он яростно смотрел в ее нежное лицо. Сказал, как выкрикнул:

-- Сегодня же я увожу тебя отсюда!

Сердце ее оборвалось:

-- Куда?

-- В свой терем. Там муха не пролетит, муравей не проползет незамеченными. И все подвластно моей воле. А здесь все лезут, липнут, хапают... Не понимают, что ты их просто используешь как верховой скот для бегства.

Она застыла. Кровь ее стала холодной, даже сердце перестало биться. Уйти из этого шумного дома, пусть вражеского гнезда, но полного разных людей, в двор самого лютого врага, где уже никто не улыбнется, не скажет доброго слова?

Он быстрыми шагами пересек комнату, пинком распахнул дверь. Взревел страшным голосом:

-- Павка! Вели седлать коней, приготовь повозку.

Послышались торопливые шаги. В дверном проеме появился Павка, уже навеселе, довольный, сытый.

-- Уезжаем? -- спросил он упавшим голосом.

-- Только я. И пленница.

-- А я?

-- Ты пьянствуешь дальше. Только не пропей коня, портки и оружие.

Павка ухмыльнулся, мол, не обещаю, исчез. Слышно было, как во дворе гонял гридней, готовил коней.