непривычно белой тонкой солью. Слуга поставил перед ним широкий кубок,
Олег не повел и бровью. Вместе с мясом вливалась звериная сила, на этот
раз -- присмиревшая, покорная, готовая выполнить любой приказ духа,
страшась за неповиновение быть снова ввергнутой в изнурительный голод,
лишения, муки. Вино и раньше пил редко, сейчас время не пришло вовсе, в
зале витает неясная опасность, голову надо хранить чистой.
Киликии, за сражение на стенах башни Давида, за победу в Терляндии.
Иерусалим не упоминали, видимо крупные города уже отметили -- глаза
Горвеля блестели, он раскраснелся, говорил громко, пробовал реветь
походные песни, -- в тостах упоминались городишки, крепости, потом, как
понял Олег, пойдут села, деревни, хутора, колодцы, сараи и курятники. Во
всяком случае, вина натащили столько, что можно было пить за каждый камень
в стене храма Соломона и за каждый гвоздь в двадцати воротах башни Давида.
времени наклонялся к уху рослой красавицы, что-то шептал. Она кивала,
опустив глаза. Лишь однажды Олег перехватил ее взгляд, брошенный на
молодого красавца, ему стало многое понятно, но не встревожило, оставило
равнодушным. Везде свои игры, довольно однообразные, хотя участники
считают себя и свои ситуации неповторимыми. Ощутил даже облегчение, видя
знакомые жесты, взгляды -- с этой стороны опасности нет. Монах? Этот
заботится о брюхе, только о брюхе. То ли Горвель держит впроголодь, то ли
от жадности теряет рассудок: тащит все, до чего дотянется, икает, давится,
роняет куски мяса, поспешно раздвигает колени, чтобы успеть перехватить
падающий кусок -- чисто женский жест; мужчина, привыкший к штанам,
непроизвольно сдвигает...
дома-развалюхи псов не допускают, у каждого распоследнего пса есть
отдельная конура. А здесь не замок, прямо собачник!
остались в оружейной, теперь дружеское похлопывание звучало как удары
бичом по толстому дереву, когда сгоняют засевшего в ветвях медведя или
вытуривают из дупла диких пчел. Жена Горвеля морщилась, бросала на мужа
неприязненные взгляды. Молодой человек кривился, иронически вскидывал
брови. На молодом лице глаза, как заметил Олег, были очень немолодые. Олег
лишь теперь рассмотрел как следует мелкую сеточку морщин, лопнувшие
кровяные жилки в белках, настороженный взгляд, который бросил на
довольного хохочущего Томаса. Рыцари веселились, наперебой рассказывали о
своих ощущениях, когда спина к спине, когда сарацин сотни, а лестницы
обломились, они же на стене Иерусалима, двое христианских рыцарей супротив
нечестивых...
замечал, орал, перебивая Томаса, тоже пьяно орущего, уточнял подробности,
хохотал, требовал песен, посылал за менестрелем, тут же забывал, требовал
тащить прямо в зал бочки хиосского: понимаешь, сэр Томас, мимо прут все
купчишки, все караваны, вот за протекцию, да на строительство замка, да за
то, что нашего Христа распяли, паразиты, так и набежало несколько бочек...
или несколько десятков? Впрочем, управитель клянется, что на той неделе
перевалило за сотню... Подвалы глубокие, десятка два невольников
переморил, пока выкопали, обложили камнем...
В Британию не вернешься?
кубок, грохнул о стол:
родной реки в Шеффилде, чем здесь править королевством. Увы, наш король
велел поставить крепость. Нас мало здесь, а сарацин -- как песка в
пустыне. Уцелеть можно только в замках. Сарацины крепости брать не умеют.
Еще не умеют.
ровное, как лысина моего духовника! Вон сидит, видишь! Камень таскали с
того берега реки, что в миле отсюда. Массу народа перетопил. Но стену
поставил за две недели, а сам замок строил уже после.
Король ценит, но не зря дал землю именно тебе, поставил властелином этого
края! А я остался странствующим рыцарем, ибо еще не гожусь в сеньоры.
непосредственно:
торопливо вылил остатки вина в свою кружку, послал слугу за другим
кувшином. Горвель заметил, сказал с наигранным весельем:
мазандаранские, лисские, дарковерские, есть даже из Зурбагана. Раз я
назначен сторожевым псом, то лучше им быть на богатом базаре, чем в нищем
селе!
появилась служанка, наклонилась над ухом Чачар, намекнула шепотом, что
приличной женщине нельзя оставаться среди пьяных мужчин -- шуточки пошли
грубые, откровенные, а песни орут вовсе скабрезные.
и не такого, а мужское общество предпочитает любому другому, женщин не
любит, как и они не любят ее, боятся и обижают! Служанка отвела ее в
огромные покои -- комнату сына Горвеля -- Роланда, Одоакра или Теодориха
-- имя пока что оставалось тройное. Горвель еще не решил, как назовет
будущего первенца, но начисто отметал намеки жены, что якобы звезды
предвещают о рождении девочки.
она чувствовала себя на кровати будто выставленной на середину городской
площади, сон не шел, а под ложем что-то скреблось, шуршало. Чачар боялась
спустить ноги на пол, укрывалась с головой, подгребала одеяло, однако ночь
и без того душная, жаркая, и, обливаясь потом, Чачар наконец встала в
постели во весь рост, осмотрелась, прыгнула на пол, стараясь отскочить от
ложа как можно дальше.
дальше все тонуло в кромешной тьме. Чачар удлинила фитиль, масло вспыхнуло
ярче и ее глаза вспыхнули: на стене рядом блестело в деревянной оправе
зеркало. Не отполированная бронзовая пластинка, как в ее старом доме, а
настоящее, яркое, где она увидела себя по-настоящему!
огромный паук с белесым пузом, глаза в желтом свете странно поблескивали.
Чачар опасливо отодвинулась, но не настолько, чтобы не видеть себя в
зеркале. Покрутилась, поиграла бровями, изогнула тонкий стан. Снизу
донеслось пьяное пение, рев грубых мужских голосов, и Чачар увидела в
отражении, как ее щеки радостно вспыхнули, глаза заблестели, а грудь стала
выше, под тонкой рубашкой торчали твердые кончики. Она лучше чувствовала
себя среди мужчин, в женском обществе угасала, как бабочка, с крыльев
которой грубо стерли пыльцу.
одиноко и страшно: того и гляди из-под ложа протянется черная волосатая
рука, схватит, -- толкнула дверь, нерешительно вышла в темный коридор.
увидела освещенное красное одутловатое лицо, часть войлочного доспеха с
нашитыми железными пластинами. Воин равнодушно окинул ее взглядом, от него
разило вином, кивнул на лестницу:
нужна помощь. Заодно налопаешься.
польщенный женской лестью, выпятил грудь, понес факел гордо, словно копье
рыцарь, въезжающий на королевский турнир.
дверь. Пир шел горой, но деревянные кресла опустели, как и лавка, на
которой прежде сидели жена Горвеля и молодой человек с бледным лицом.
Монаха она обнаружила за другим столом, духовник ел и пил за троих, орал
непристойные песни, даже пытался плясать, ронял кубки и медные чаши.
услышала голоса за дальней дверью. Прислушалась, поправила волосы, робко
приоткрыла дверь.
в роскошном кресле царственно сидела леди Ровега, все трое внимательно
слушали молодого человека: он напевал, играя на лютне. Его пальцы быстро
перебирали струны, голос звучал красиво, мужественно, и Чачар сразу
простила надменный вид и злые рыбьи глаза. Томас первый заметил
приоткрытую дверь, Чачар попыталась отодвинуться, но рыцарь уже что-то
шепнул Горвелю, тот широко улыбнулся, Чачар знала эту понимающую улыбку,
поднялся и, ступая как можно тише, вышел к Чачар.
потом, силой и чем-то особым, от чего у нее перехватило дыхание и чаще
застучало сердце. Она чувствовала, как вспыхнули щеки, словно алые розы,
густая кровь залила даже шею, оставив белоснежной лишь грудь -- высокую
чувственную. Взгляд Томаса невольно опустился, и Чачар в сладком
предчувствии видела, с каким трудом он оторвал глаза от глубокого выреза,
где грудь заволновалась, с готовностью поднялась навстречу его жадному
взгляду.
охрипшим голосом. Его глаза помимо воли поворачивались в орбитах, Чачар
Шилова Юлия
Прозоров Александр
Акунин Борис
Роллинс Джеймс
Бажанов Олег
Прозоров Александр