неизвестный солдат. Спасибо, Женечка.
приемной в кабинет, - к той самой, из которой выглядывал вчера с коробкой
конфет Пахарев. И вдруг резко остановился. Все опять замерло. Белков
подскочил к окну, схватил стоявший у стены длинный деревянный шест,
которым Женечка открывала и задергивала занавески на огромных окнах, и,
переваливаясь, подкатился к столу.
шестом. - Я спрашиваю, это что? Или я не говорил, чтоб заменить деревяху
на алюминий? Срамно такое в генеральской приемной! Срамно! Или я, тудыть
вашу, не говорил?!
отшатнулась, чуть вскрикнув. С ужасающим костяным треском шест
переломился, словно взорвался: кусок его, вертясь, прыгнул в сторону,
задев Женечкино плечо, и на взлете угодил в пах начальнику строевого
отдела. Полковник Хворобин коротко дернулся и, не нарушая стойки "смирно",
которую принял при первом же выкрике Белкова, шумно втянул носом воздух.
обломка в руке на обломок на полу, прохрипел маршал. Перевел дух. - Айда,
товарищи офицеры. Дело не ждет.
отчаянный шепот начполита.
подготовленной речи, отчеканил Пахарев, - не уполномочила вас, товарищ
маршал, довести до нашего сведения, что хамство впредь должно являться
украшением советского офицера, и все происходящее - плод вашей личной
инициативы, предлагаю вам немедленно извиниться перед Евгенией Андреевной.
Вести себя таким образом в присутствии женщины, которая значительно ниже
вас по положению и не может ответить вам пощечиной - подло, товарищ
маршал.
хулиганили.
броситься на Пахарева; открыл рот, закрыл, снова открыл. Шея его надулась,
воротничок туго врезался в толстую, как у черепахи, кожу.
летели на Пахарева, как смерть. Но нет - как жизнь. Все наконец-то стало
просто. Пахарев снова, будто лейтенант, воевал с фашизмом.
но очень беспокойно. Снилась Она. Снилась Вика. Снилась Ева. Потом снова
Она. Потом какая-то незнакомая, фантастическая девушка, почему-то в очках,
хотя в жизни Дима очкастых девушек недолюбливал. Потом даже Вика с Евой
одновременно. И просыпаться не хотелось.
лежать так жестко, и что давит в бок. Ему подумалось было, что он еще в
поезде, скрючен над тамбуром - уснул в душной полости, и бригадир про него
забыл. Но где тогда мерзкий напарник? Его выпустили, а Диму оставили? А
как же Вика в этот карцер попала? Или Вика была до карцера? Господи, как
стыдно - ведь я же Ее люблю, только Ее, почему же тогда Вика?.. Постепенно
приходя в себя, Дима совершенствовал гипотезу за гипотезой, и наконец
угрызения совести разбудили его окончательно. Он открыл глаза.
раскинув в стороны драный холст.
была покрыта засохшей кровью.
обрывков холста - там была лишь синева с чуть намеченной яркой звездой.
была на работе. Кинул портфель в угол, заглотил ужин в ближайшей
забегаловке.
тиская ее потными пальцами, не мог поверить. Потом злобно вздернул ее на
рычаг, как предателя, на которого пули жалко, помаячил по улицам - руки в
карманах, над головой заря на полнеба, сбоку Обводный. Опять влез в
кабину, позвонил, закусив губу. Гудки гудели.
носок, принял душ, а тем временем и тетя Саша появилась. Минут десять они
покалякали, попили чаю, потом он спустился и снова позвонил - не отвечали.
сказала она. "Кто?" - спросил Дима. "Писатель." "Бывает", - ответил Дима.
Писатель стукнул кулаком по столу: "Я и впредь не собираюсь подсчитывать,
сколько у меня положительных героев!.." "И не надо", - сказал Дима. "Чего
киснешь?" - спросила проницательная тетя Саша. "Писателю завидую, -
ответил Дима. - Человек с талантом." "Бывает", - в тон ему заметила тетя
Саша. Дима засмеялся и хотел уйти, но она его остановила. "Ты вот что...
со стенки убрал бы этих бешеных. С гуслями ладно еще, пусть висит... он
бренчит, она ластится - дело житейское. Но этих - ей-богу, неудобно, Дима.
У меня ж пожилые люди бывают. Я понимаю, конечно: искусство, красота
человека, обобщения широкие всякие - слава богу, четвертый год у меня
живешь. Но они-то еще не привыкши... По совести-то сам скажи: ну чем они
тут занимаются?" "Любовью", - ответил Дима вызывающе. Тетя Саша
скептически качнула головой. "Не так это зовется", - сказала она. "Ну,
конечно! - разозлился Дима. - Любовь - это когда она ему щи варит да трусы
стирает, а он у телека дремлет, но получку всю в дом, в дом, в дом!" "Не
без этого, - с достоинством согласилась тетя Саша. - Нынешнюю оторву в
кровать затащить легче, чем заставить трусы мужу выстирать. Я, между
прочим, - с ноткой гордости и припомнила она, - покойнику своему через
день белье стирала. А свекровушка еще от своего старика подкидывала
кальсоны да портянки... и ничего. Если, Дим, девка с тобой ляжет - это еще
не любовь. А вот если щи сварит, да вкусные, от души..." "Лучше сдохнуть!"
- решительно сказал Дима. "Ладно, - столь же решительно сказала тетя Саша.
- Но пока не сдох и шевелиться в состоянии - порнографию эту сними." "Тетя
Саша, это же "Амур и Психея"! "Вечная весна"! - Это же Роден!" "Знаю, что
не Васька из пивбара, но сними." "Это же Она подарила! Сама, понимаешь, на
эскизной практике срисовала и подарила, за просто так!" "Дарят всегда за
просто так. Если не за просто так, то это не подарок уже, а взятка. А,
кроме того, если уж всерьез разговор пошел, то знаешь, доложу я тебе,
когда девка влюбленному парню вместо себя этакие картинки дарит - хамство
это и измывательство. Ну, с гуслями - ладно, пусть... как их... "Поэт и
муза". Но оглашенных в уголок куда перевесь или за шкаф... Невтерпеж стало
- вынь да погляди, а потом обратно спрячь." "Лады, теть Саш", - ответил
Дима. Не было сил заводить их своеобычные, довольно веселые и вполне
добродушные ссоры, вот сейчас не было, когда у Нее никто не отвечал.
Хамство это и издевательство. Он ушел в свою комнату, осторожно коснулся
твердой бумаги тыльной стороной ладони. "Я пыль-то стирала", - мирно
сообщила, стоя в дверях, тетя Саша. Неверно она поняла его движение.
По-бытовому. "Спасибо", - невнятно ответил Дима, бережно поглаживая плечо
и запрокинутую шею маленькой женщины. "Измывательство, верь слову", -
сказала тетя Саша. "Я так не думаю", - мягко ответил Дима. Ведь была же
под пальцами не холодная бумага, а теплая кожа и толчки возбужденной
крови... пусть невзначай, как бы случайно, но была... Он не заметил, как
вышла тетя Саша.
значит, раньше полуночи не вернется, звонить так поздно уже неловко. До
вторника четыре дня. Надо ждать. И набирать, набирать, набирать номер... И
верить. Не напарнику, не Еве, не Вике - только Ей. И - Лидке верить, ведь
бывает же, что женщина очень любит, бывает все-таки. Например, Лидка.
начал водить карандашом по листу блокнота. Песок? Нет, теперь это будет
галька. Мелкая галька и два горбящихся над водой валуна - излизанных
прибоем, с мягко гуляющими бородами коричневых водорослей понизу. И
дальний берег, выдающийся в море темной чертой, опаловая гладь залива и
потайная синева неба, пронзенного искрой Веспера над желтоватой зарей...
Дима очнулся - был только карандаш; небо, вода, камни оказались серыми,
как повседневность. Он бросился в угол, зажег свет, дрожащими руками стал
натягивать маленький холст. А в сердце уже пылало нетерпение, закипал
экстаз; не хватало воздуха и упруго била кровь в висках. Все пропало. Из
коридора раздался голос тети Саши: "Эй, творец, чаи гонять будешь?"
"Не-е..." - промычал Дима. Она заглянула и тихо притворила дверь. Она уже
не раз видела такое и знала, что это надолго и добром не кончится. Чуткий,
застенчивый Дима брызгал слюной: "Ну я же просил! Не мешать сейчас!!!" Она
вздохнула - изведется парень. И девка-то так себе, неказистая. Кудлатая...
Ибо только ради этих секунд Дима и жил: кроме них, все было лишь ожидание.
Даже нежная кожа под подушечками пальцев. Эти секунды были главным ответом
напарнику и Еве, и всем ненастоящим. Если бы их можно было вызывать