небесам, загрохотала земля. Она так тяжко сотрясалась, что мы едва-едва
держались на ногах. Только что вокруг нас стоял светлый день, и вдруг
прямо из него, из света, сгустилась жаркая темнота. В одно мгновение стало
невозможно дышать. Помню, я схватился за грудь, не в состоянии ни вдохнуть
воздух, ни закричать. Всюду вспыхнул огонь, но не дневной, ясный, а
багровый, подобный полыхающим угольям. В небе пылали зарницы - пустые,
бесцветные, вроде изнанки языка. А потом сверху полилась смерть. Не могу
объяснить тебе этого - она похожа и на дождь, и на полчища саранчи. Словно
жидкий металл прожигала все на своем пути. Жаркая и холодная, она
скручивала тело в сухой лист, опаляла его огнем, а потом наваливалась
обжигающим холодом. Я чувствовал, как под ливнем смерти корчится степь
вокруг нас. Земля умирала - может ли быть хоть что-то страшнее умирающей
земли?
на плече Энкиду, клешней вцепилась в брата.
потом обрушился нам на голову. Был вязкий удар, темнота; теперь, наверное,
мы умирали по-настоящему. Однако Кур нас не принял, ибо вскоре мы снова
увидели себя на том же месте. Смерть излилась, вместе с ней опустился жар,
голую каменную корку земли медленно покрывал седой пепел. Пепел - все, что
осталось от жизни! Кого не охватила бы от этого смертная тоска?! Но сон
летел дальше, и мы не успели даже заплакать. Вихрем вздымая седой пепел, к
нам подскакал гигантский бык. Яркий, словно молния, он весь переливался
алым блеском. Только глаза были черными, будто два колодезя в полдень. От
ударов его копыт по каменной корке шли трещины. Мы с тобой прижались
плечами, выставили руки и ухватились за горячие турьи рога. Тот взревел
так, что под нашими ногами разверзлось ущелье. Ноги потеряли опору, мы
упали бы, но руки наши, вцепившиеся в рога, еще держались. Я думал, что он
тряхнет головой, ударит передними копытами - что стоило ему сбросить нас!
Однако тур повел шеей, и мы с тобой как два перышка перелетели за его
спину. Я поднялся на колено, готовясь встретить зверя. Но вместо быка
увидел Великана. Уж себя-то я считаю Большим, этот же был еще больше. Два
топора висело на поясе, а белая треугольная юбка опускалась ниже колен.
Как мне ни хотелось посмотреть ему в лицо, какая-то сила мешала подняться
голове. Я видел только пояс, крепкие, словно у быка, колени, а еще - руки.
Я желал, чтобы эти руки коснулись моих волос, или плеч. В них была
необъяснимая сила, спокойная тяжесть. Великан протянул мне чашу с творогом
из буйволиного молока и мех с водой. Целую вечность я пил из меха, еще
дольше поглощал творог. Тело мое крепчало, а сердце веселилось. Я забыл о
смерти: вот чудо, степь вокруг нас цвела, и небо опять стало весенним,
голубым! Великан кормил меня, Энкиду, и, хотя лица его я не видел, знаю,
что оно не было злым. О, Энлиль, кто он такой?.. А потом властный голос
произнес: "Гильгамеш!" Я поднялся, сокрушил шалаш и увидел - ночь, тебя,
испуганных молодцов.
заговорил про великана... Это твой Бог, твой Отец - Лугальбанда! -
потрясенный рассказанным ему сном, степной человек хотел успокоить,
подбодрить брата. Но вместе с этим желанием в его памяти всплыли все
когда-либо услышанные рассказы о богах и героях. Сердце Энкиду еще
переживало их свежо и ярко; он восторгался сказаниями не менее, чем
ремесленными умениями горожан. И теперь Созданному Энки казалось, что сон
невидимыми нитями связан с услышанным от Шамхат, от жрецов Кулаба. Он
читал сон с ловкостью толкователя, отличаясь от последнего лишь тем, что
верил каждой своей фразе. - Да! Я уверен - Лугальбанда! Твой бог не
оставляет нас, как этому не радоваться?! Он подкрепит твои силы в схватке
с Хувавой, ты станешь непобедимым! А сверкающий бык - это Уту, вот так. Ты
встречался во сне с самим Солнцем, и оно помогло оказаться около Отца. Не
бойся, брат, сон склоняется нам на пользу. Мы пройдем всю степь, доберемся
до кедровых лесов, где царит смерть - Хувава, мы обрушим его, словно тот
край земли, который, тебе показалось, придавил нас. Уту и Лугальбанда
помогут, мы вернем в горы Хуррум жизнь, вот почему ты радовался так,
принимая пищу из рук Отца!
впереди!
рассказывай, все равно остается нечто, что передать невозможно. Ощущение,
настроение, которое словом не ухватить. - Ладно! - Большой стряхнул с себя
задумчивость. - Позови молодцов. Пусть не боятся: я проснулся
окончательно!
пустыня. Где багровая, где пепельно-серая лежала земля, ветра гнали по ней
колючие шарики перекати-поля, и лишь торчавшие кое-где сухие ломкие стебли
подсказывали, что весной и здесь кипит жизнь. "Так, наверное, будет и
дальше", - решили урукцы. Они радовались тяжести бурдюков с водой, которые
заставил их наполнить на последней остановке Гильгамеш. Однако, с каждым
днем тяжесть уменьшалась, и путешественники стали пить экономно, а чтобы
не возбуждать излишней жажды, также экономно двигаться и переговариваться
только короткими фразами. Разговаривать стало тяжело - сухой, пыльный
воздух резал небо и сводил скулы в болезненной судороге. Уту нещадно палил
с иссушенного неба, от обилия солнца болели глаза и различать истинные
очертания предметов было очень сложно. Урукцам казалось, что они
передвигаются в коконе из солнца и пыли, марево закрывало горизонт, и не
будь среди них уверенно ориентирующегося даже здесь Энкиду, горожане впали
бы в отчаяние.
виделось весьма интересным путешествием, оказалось работой. Работой
тяжелой - даже чтобы добраться до Хувавы, нужно собрать, призвать все свои
силы, а каково будет сражаться с самим демоном! Решающий момент
приближался с каждым шагом, с каждым глотком из бурдюка. Урукцев бросало
из жары в холод при воспоминании о рассказах про закатное чудище, которыми
их обильно потчевали в детстве. После победы над Агой прошло слишком много
времени, от поля, на котором самодовольный повелитель Киша был трижды
повержен на колени, они отшагали слишком много поприщ, чтобы мысли о славе
могли поддержать их решимость. Оставалось надеяться на вождей.
стремительность - он экономил воду не меньше спутников. Сон на берегу
Евфрата вырвал из его груди бездумную уверенность в своей мощи. Если
появление Энкиду заставило повелителя Урука приостановиться, то марево,
застилающее горизонт, научило, что не знающая пределов мощь тоже бывает
бессильна. Ему приходилось собраться внутри себя, сосредоточиться на
нескольких целях, высушить жаждущее разнообразия и красок сердце, ему
приходилось терпеть. На самом деле Большому доставалось тяжелее всех. И не
только из-за необходимости перемалывать стремящуюся вырваться в каком-либо
безумном поступке мощь, данную от рождения, но и из-за того, что он был
больше всех. Такому большому телу требовалось больше воды, больше пищи,
больше отдыха. Первый день пути по пустыне телесные страдания еще
подстегивали его, на второй стали раздражать, а на третий он выкинул из
головы мысли о славе, воспоминания о пирах в Кулабе, грезы о заполненных
до краев водой каналах. В довершении всего Гильгамеш понимал, что он не
должен показывать своих страданий спутникам. Те и так брели еле-еле,
уныние на лице вождя лишило бы их последних сил. Большой не изображал
глупой бодрости, но и не отдавался мрачным настроениям. Облик его
соответствовал тому, что царило в сердце: терпение, труд, готовность
терпеть дальше.
попахивало потом, но пил он меньше самого сдержанного из урукцев. Энкиду
не заматывал рот платком, не прятал голову от солнца. Его кривые ноги
уверенно подминали под себя поприща песка, камня, потрескавшейся глины.
Успокоенный своим же предсказанием, он спешил вперед, за блестящими
кирпичами славы.
прозрачнее, невесомее. Около полудня оно исчезло совсем.
новому зрелищу, они различили несколько гряд, все выше и выше
громоздящихся друг на друга, парящие над ними треугольники вершин и белые
венчики облаков, обрамляющие пики.
восхищении пробормотал Энкиду.
пробегал у них под кожей, однако ни ужаса, ни подавленности они не
испытывали. Горы покрывали фиолетово-зеленые леса, а пологие предгорья
светились изумрудной краской. Скоро они выйдут к родникам, к прохладе.
Пустыня осталась позади!
хребтом.
Горы уходят и на полночь, и на полдень...
рвом, она вся заросла кедром. Как доберемся до нее, узнаем, что впереди -
враг.
отдых. Целые сутки они бездельничали, отпиваясь, отъедаясь после
многодневного поста в пустыне. Вода в предгорьях была необычно чистой для
шумеров, привыкших к вечному медному, болотному оттенку влаги их колодцев.
Предгорья поросли тамариском, чья чешуйчатая листва превращала рощицы этих
Василенко Иван
Свержин Владимир
Каменистый Артем
Мацумото Сэйте
Шилова Юлия
Шилова Юлия