Чтение 17–й страницы книги ~Знак Сокола~

На гриве, доделывая плоты, трудилось семь человек.

Разбойники настороженно встретили своего вожака, походников и Милаву. От былой власти над ними Болдыря остались такие же крохи, как и от самой некогда грозной ватаги.

- Все прочь от плотов! - приказал он. Его послушались, но без прежней собачьей готовности. Не ему покорились - силе, за ним шедшей в обличье оружных мужчин и девки-воительницы. Не хотелось затевать спор с этой силой даже ради сокровищ, якобы сохранявшихся на корабле. Девка, рвавшаяся к отцу, и та в одиночку пошла бы против всех семерых. И неведомо, кто победил бы.

- Датский княжич здесь со мной и дети боярские, - сообщил Болдырь своим бывшим ватажникам. - Они лодью в Ладогу поведут, весть о великой измене боярина новогородского князю Рюрику передать чтоб. А за помощь в деле том будет нам слово их заступное перед князем. Мы ведь посольство не трогали, на нас вины нет. Я так с ними иду. И вас, братья, зову...

- Была у нас вера тебе, да вся кончилась! - немедля отозвался седоусый разбойник. - Бабу свою хочешь спасти, так и сказывай! А нас не морочь!

- Выйдет нам княжеская справедливость: в куль да в воду, - насмешливо поддакнул другой. - Ты оставайся, если охота, а нам ни к чему.

Болдырь выпрямился, расправил широченные плечи:

- Вот кабы ведать, что так-то отплатите мне за три года, пока я вас от погонь уводил...

- Вам свой путь избирать, вольные люди, - вмешался Искра Твердятич. - Знайте только, что скоро сюда Замятия Тужирич со своими гриднями пожалует. И уж ни нам, ни вам от него пощады не будет.

- А вот за это спасибо тебе, боярский сын, - неожиданно поклонился седоусый. -

Пошли, что ли!

И первым двинулся вдоль каменной гривы, направляясь к протоке.

- А ну-ка стой! Ты куда? - одновременно окликнули Страхиня и Болдырь.

- Куда захотел, туда и иду! - огрызнулся разбойник. Ватажники, оглядываясь, устремились за ним..

Ижор и Страхиня метнулись берегом наперерез, но всех опередила Крапива. Она уже осматривала плоты, выбирая самый крепкий - скорее плыть к батюшке, - и вроде не обращала внимания на разговоры мужчин, но замысел Болдыревых ватажников постигла мгновенно. И перелетела с облюбованного плотика на ближний валун одним сумасшедшим прыжком:

- Вот что, значит, удумали? В устье перехватить? Обмануть нас?..

У нее был при поясе меч, взятый на батюшкиной заставе, и она держала ножны левой рукой. Она стояла неподвижно, загораживая дорогу, и только глаза переливались, как у кошки, глядящей на свет.

- А ну прочь, распустеха, пока уму-разуму не научили... - досадливо зарычал седоусый и шагнул к ней, держа наготове топор - срубить девку, если не напугается.

Крапива не напугалась. Подпустила его вплотную. А потом сотворила то, на что лучше вовсе не посягать, ежели не умеешь. Он был в трех шагах, когда она прянула навстречу. Ее правая рука вроде бы плавно качнулась к обвитому ремешками черену... Но меч вылетел из ножен с немыслимой быстротой, как белая вспышка. И выхлестнул вперед без замаха, стремительной дугой слева направо!..

Круглый, плоский, остро отточенный конец его перечеркнул седоусого на ладонь выше ремня. Разбойник не успел ни вскрикнуть, ни застонать, даже дотянуться ладонями к животу. Лишь глаза округлились от ужаса да начал раскрываться рот... Меч Крапивы возвратным движением взмыл вверх. И усилием всего тела пал начавшему сгибаться разбойнику на плечо.

Остальные шарахнулись от бесформенного куска еще не умершей плоти.

- Кому еще? - оскалила зубы Крапива. Она стояла на прежнем месте, и ее меч, легко сбросивший немногие кровавые капли, задержавшиеся на стремительном лезвии, вновь покоился в ножнах. - Ну?.. Кому еще?..

- Сразу сказали: в ту сторону не пропустим, - напомнил Болдырь своим прежним товарищам. - Через топи пойдете. И на корабль мне чтобы не зарились!

Шестеро уцелевших оттекли от подергивающейся, пульсирующей кровавыми струйками бесформенной груды и поспешили назад. Никто из них ничего не сказал. Они привыкли внушать страх, а сами до сих пор и не видели, что может сделать посвященный кметь над любым таким, как они. И даже если кметь этот - девка с косой...

Луки Искры и Тойветту поворачивались им вслед, пока не сделалось ясно - совсем ушли, не вернутся.

Плот грозил разъехаться под ногами по бревнышку, но Крапиве до этого не было дела. Развалится - она оседлает любое бревно, а до корабля доберется. Она так работала шестом, что прочная жердь грозила сломаться в руках. И это не беда! Затрещит шест - ладонями станет грести...

Она несколько раз окликала отца, но человеческого голоса в ответ так и не дождалась. Лишь Волчок взлаивал то и дело, бегал вдоль борта, выглядывал из-за датских щитов то в одном месте, то в другом.

- Батюшка!.. - последний раз закричала Крапива, когда плотик с разгону ударился в смоленые корабельные доски. Она вскочила и прыгнула, но плот откачнулся, испортив прыжок. Крапива схватилась за один из щитов и повисла, вымочив ноги по бедра. С недевичьей ловкостью подтянулась и махнула на палубу через борт.

Страхиня, взобравшийся на корабль следом за ней, огляделся и только покачал головой. И ладонью закрыл глаза Милаве, переданной ему с плота:

- Мертвые здесь... Незачем тебе на них смотреть.

Куделька, привыкшая возиться с увечными и больными, была, понятно, покрепче, но и у нее лицо стало зеленое. Мертвецы уже мало напоминали живых. Беспощадное тление обезобразило красивые, сильные молодые тела - отроки с Суворовой заставы лежали раздувшиеся, потемневшие, склизкие. Жадные птицы, не дерзавшие подлетать к Твердяти-ному отравленному посольству, давно выклевали им смелые глаза, изодрали некогда пригожие лица...

Харальд отыскал Эгиля и подошел к нему. Старого берсерка можно было узнать только по седым волосам да еще по одежде. Все остальное имело весьма мало общего с тем Эги-лем, который жил в памяти Харальда.

- Я подарю тебе этот корабль, чтобы ты мог на нем добраться в Вальхаллу, - пообещал мертвому другу сын конунга. - Помнишь, мы отправились было туда вместе, но похоже на то, что придется тебе ехать в Обитель Богов одному...

- Не спеши зарекаться, Рагнарссон, - непрошеным встрял Страхиня. Они с Волдырем уже вовсю орудовали баграми, пытаясь выдрать из-под корабля вцепившиеся коряги. -

Кабы не пришлось и тебе туда вознестись, и всем нам...

Две затопленные кокоры, обе в венцах воздетых корней, непреклонной хваткой держали корабль. Эх, не надо было Суворовой дружине Доводить до смерти красавицу ель, княжившую над волоком!.. Может, и не случилось бы этой ловушки, которую даже двоим очень сильным мужчинам не удавалось ни раздвинуть, ни раскачать...

- Рубить надо, - сказал Страхиня и без дальнейших разговоров полез через борт вниз, в воду. Болдырь немного подумал и поднял из сваленного на палубе оружия хороший топорик. Боевой топорик, конечно, был легковат: его делали не для рубки мокрых корней, а для того, чтобы не отсохла рука, без устали махавши в сражении. Ну да ничего, сойдет и такой...

Харальд, ижор и чернявый разбойник схватили багры и стали помогать Болдырю со Страхиней, а потом по совету молодого датчанина начали перетаскивать мертвецов поближе к корме, потому что корабль сидел носом, и нос следовало приподнять. Куделька и Мила-ва сперва стояли обнявшись, придавленные. Но праздно леденеть от присутствия смерти было просто некогда: совершался последний труд, суливший спасение, и страшные человеческие тела скоро превратились в обычную тяжесть, которую следовало поднимать, передавать из рук в руки, укладывать... Одному Искре Твер-дятичу делать ничего не позволили. Велели взобраться на борт возле вант и стоять там, высматривая рысьими глазами - не спешит ли кто ищущий походникам гибели?

И только Крапива Суворовна ничего вокруг не замечала. Ее отец лежал на носу корабля, возле прочной деревянной утицы для наматывания канатов. Как распутал с нее причальное ужище, освобождая лодью, так уже и не смог больше сдвинуться с места, прилег отдохнуть, преклонил сивую голову на холодные доски...

Он узнал Крапиву, когда она над ним наклонилась.

- Дитятко, - выдохнули уста. - Доченька...

-Я броню тебе принесла, батюшка... - Крапива трясущимися пальцами развязывала заплечный мешок. - Счастливую твою... принесла...

Замятия Тужирич с его гриднями появились из леса, когда Болдырь и Страхиня, стуча зубами в воде, дорубали последние корни. Заметив их вдалеке, Искра начал было прикидывать, сколько времени они будут одолевать последнюю версту через топь: проводников у них быть не должно, а вряд ли они сами так хорошо знают все безопасные тропы, да и следы свои походники прятали как умели... Однако погоня двигалась гораздо быстрей, чем должна была бы. Искра присмотрелся и скоро понял, в чем дело. С Замятничами шли четверо из шести разбойников, утекших с каменной гривы. И не было похоже, чтобы шли они по принуждению. Когда Искра об этом сказал, Болдырь начал сипло браниться и еще яростней застучал топором.

Скоро стало совсем ясно, что высвободить корабль и уйти на нем протокой, оставив Замя-тничей бессильно махать вслед кулаками, не получится. Преследователи выберутся на берег раньше, чем удастся вытолкнуть лодью на чистую воду. И тогда-то Замятия сделает то, что с самого начала хотела сделать семерка разбойников. Пойдет прямо к протоке и оседлает узкую горловину. Два десятка воинов по берегам устья на локоть шире самого корабля!.. Будь у Харальда полный корабль гребцов, он проскочил бы, шутя. Да... Если бы...

Нельзя было пускать Замятничей на прибрежную гриву. Нельзя.

На волю из озера вел всего один путь. И всего один путь был у тех, кто желал бы эту отдушину запереть. Против семерых татей лесных достало одной Крапивы с ее беспощадным мечом. Гридни боярские сами кого угодно могли распластать, не задумываясь.

Те из походников, кто хоть мало смыслил в воинском деле, поняли: на гриве надо ставить заслон.

Всем понятно было и то, что ушедшие в заслон останутся на верную смерть.

А те, кто попытает счастья на корабле, будут смотреть, как они погибают один за другим, покупая им время...

Крапива склонилась, быстро поцеловала отца:

- Прости, батюшка...

- Нет, - сказал Искра. - Не пойдешь в поле. - И властно добавил: - А грести кого Харальд посадит, кроме тебя? Милаву с Куделькой?..

Крапива озиралась, чувствуя его правоту, но не желая ей покориться. Харальд нахмурился:

- Мне случалось сражаться, и не стану хвастать, будто всегда я брал верх. Но не скажут про меня, будто я бегством спасался...

- А кто бегством спасается? - натягивая на мокрое тело рубаху, удивился одноглазый варяг. - Ты к правилу девок поставишь?.. Я последнего глаза не пожалею взглянуть, как они лодью управятся выводить...

Харальд оглянулся на заваленный мертвецами корабль, на трех женщин, оставшихся у него под началом... И закусил губы до крови.

Один Болдырь ни с кем не спорил. Стоял на корме и целовал свою Милаву, целовал без конца, зная, что другого раза не будет.

- Лютомир ко мне... приходил... - поведал Сувор дочери. Он говорил медленно, делая промежутки между словами, чтобы перевести дух. - Сказывал... убили его... И Твердята приходил, боярин Пенек... Был бы жив, сватов заслал бы ко мне...

Силы кончились, Сувор сказанного не довершил. Только улыбнулся.

Крапива поднялась с колен, протянула Искре кольчугу:

- Надень... Ну как убережет тебя... суженый...

Страхиня молча спустился на плотик. Он на Кудельку не оглянулся. И ничего ей не сказал. Крапива посмотрела ему в спину и тут только подумала, что ведь варяг-то нашел ее батюшку, чего она так боялась. Нашел. Но не стал спрашивать, сколько на небе звезд...

Разбойники готовили свои плоты основательно: собрали пловучий лес со всего берега и часть связали, скрепили, часть не успели. Труды их не пропали впустую. Пятерым защитникам гривы как раз хватило и времени, и плавника, чтобы устроить завал. Замятничи к нему подошли с немалой опаской, и было чего опасаться. Из-за поднятых на дыбы плотов их приветили стрелами.

Луки были у всех, стрелы с корабля позаимствовали тоже в достатке, целыми тулами, сколько возмогли унести. Одна беда: уязвить матерого гридня, вздевшего броню и шлем и поднявшего на руку щит, не так-то легко. Воин не боится посвиста стрел, он умеет подставить им щит, да притом повернуть его так, чтобы наконечник боле скользил, чем порол. Только одного Замятнича, споткнувшегося на тропе и при этом раскрывшегося, сбил меткий ижор. А вот четверым разбойникам, что надумали переметнуться к блудному боярину, повезло меньше. Им тоже некуда было деться с узкой тропы, и двое, не успевшие спрятаться за чужими щитами, погибли самыми первыми, дергаясь и жутко крича под ударами стрел. Гридни через них переступили и понемногу двинулись дальше. Перебежчиков было не жалко. Они свое дело сделали - провели через болото. А в предстоявшей рукопашной от них всяко толку было бы немного...

Харальд и Крапива остервенело мозжили топорами тугие свилеватые корни, все как один зло закрученные противосолонь, и по очереди ныряли под дно корабля, что-то там делали. Тяжелая лодья уже колебалась в воде, но высвободить ее не удавалось. Нырнув очередной раз, Крапива даже чуть раздвинула багром сцепленные стволы, однако багор соскользнул, и топляки вновь сомкнулись, защемили вплывшую между ними Крапивину рубаху. Нож остался в ножнах на палубе; девушка рванула толстую неподдающуюся вотолину и поняла - настал ей конец. Харальд почуял неладное, нырнул следом, нашарил в сплошной торфяной мути, откроил защемленный клок острым лезвием топора. Крапива всплыла, заливаясь хлынувшими помимо воли слезами. Отдышалась, нырнула опять...

Куделька все закрывала глаза, пыталась сосредоточиться. Ничего не получалось. Мешала лютая боль, со вчерашнего вечера не покидавшая висков. Наставница когда-то ей объясняла, за что насылается подобная мука. За насилие над волей другого; даже за то, что лечила кого-то, доброго согласия не испросив. А уж за то, что попортила остервеневших Замятничей, чего похуже можно было дождаться. Спасла вот Милаву, теперь приходилось платить: не могла помочь ни Сувору еле живому, ни пятерым мужчинам на каменной гриве. И было это бессилие еще во сто крат хуже боли, ломавшей виски.

Стрел у защитников берега было много, но они когда-нибудь кончатся, а стена щитов, выстроенная опытным Замятней, приближалась. И полезут в рукопашную боярские гридни, может, пораненные, но от этого еще более злые. Впятером их удержать?.. Притом что из пятерых настоящим бесскверным воином был только варяг. Искра тоже кое-что мог, но его любой из боярских людей шутя сдунет с дороги. Ижор и двое разбойников, слов нет, ловки и крепки...

Ну да видели мы, чего такие ловкие и крепкие стоят против дружинных...

- Эй, боярин!.. - заорал вдруг Страхиня. - Без выкупа не пропустим!..

Его услышали сквозь ругань и гуденье тетив. Искра со своими от изумления опустили луки, а Замятия ответил из-за щита:

- Поздно ты, одноглазый, о выкупе заговорил.

- Прямо так уж и поздно? - весело ответил Страхиня. И бесстрашно вылез на опрокинутый плот. С той стороны в него тотчас пустили стрелу. Варяг отмахнулся не глядя, как от надоедливой мухи, и стрела улетела в болото. Он повторил: - Прямо так уж и поздно?..

Замятия тоже распрямил спину, выглянул из-за щита. Болдырь, чернея от ненависти, кинул было к жилке стрелу, но Искра схватил его за руку.

- А что мне с тобой договариваться? - спросил новогородский боярин. - Я тебя и всех вас, сколь там есть, ракам скоро отдам!

- Так ведь я не много прошу, - пожал плечами Страхиня. - Всего-то твой меч мне и приглянулся. Отдай - пропущу, куда пожелаешь.

Не друг я вам. и не враг... - невольно вспомнилось Искре. А меч-то в руке у Замятии был вправду пригожий. И цвел в золоте рукояти, лучился на утреннем солнышке большой граненый сапфир... Что там на уме у варяга? Неужто предательство?.. Холодно отчего-то стало в груди. Не друг я вам и не враг...

Замятия Тужирич тем временем смотрел на Страхиню оценивающе. Потом медленно произнес:

- Этот меч я не под лавкой нашел. Он в бою мне достался. Не убоишься взять его у меня, как я сам взял, - иди сюда и бери.

Опытен был Замятия и чуял нутром, что одноглазый варяг стоил прочих, укрывшихся за завалом, всех вместе. Сколько гридней положит, прежде чем сам упадет? А ведь истребить его, пожалуй, только ему. Замятие Тужиричу, одному и под силу. Грешно отказываться, коли сам предлагает. Зато остальных потом - как блох. Одним шлепком всех четверых...

То, что корабль наконец высвободился, Харальд почувствовал совсем неожиданно. Он как раз стоял на палубе, Милава с Куделькой в четыре руки терли его куском сукна, отогревая после очередного погружения в холодную воду.

Вот тут-то и переменился неуловимым образом трепет корабля у него под ногами. Деревянные тиски разошлись, может быть, всего на вершок, но, тем не менее - разошлись. Ха-ральд оттолкнул женщин и понял: побратимы на берегу не зря готовились принести себя в жертву. Все же и они с Крапивой совершили то, что должны были совершить.

Ощущение удачи, явившейся, когда уже иссякали силы и труд выглядел тщетным, вырастило у Харальда за спиной крылья. Он перегнулся через борт и вытащил полузамерзшую, хватающую ртом воздух Крапиву. Пальцы у девушки уже не слушались: сведенные судорогой, начали прирастать к топорищу. Крапива сглатывала злые слезы отчаяния. Она ходила на боевых кораблях, но не выросла, как Ха-ральд, на палубе и не разумела того, что было внятно ему.

У нее лязгали зубы, и Харальд сказал ей:

- Сейчас грести будешь, согреешься. До нее не сразу дошел смысл его слов. Несколько весел уже лежало в гребных люках. Они ведь пытались сдвинуть корабль их дружным усилием, но до сих пор безо всякого толку. Поэтому Замятничи не всполошились, когда Харальд снова встал у правила и одна пара кормовых весел осторожно приподнялась над водой.

Замятия Тужирич оставил щит и стоял в кольчуге и шлеме, держа вынутый из ножен меч. Со шлема свисал, мотаясь по широким плечам, волчий хвост,

- Каким богам ты молишься, одноглазый? - спросил он насмешливо. - Что-то я не припомню, чтобы нам поле кто присуждал!..

Страхиня стоял перед ним обнаженный по пояс, как на Божьем Суде. Только висел на ремешке некий оберег, упрятанный от стороннего взгляда в мягкий мешочек. Варяг вдруг сказал:

- Ты-то за что здесь бьешься, боярин?

Замятия таких речей не ожидал, но с ответом не задержался.

- А за то, что не владели нами Белые

Соколы да и не будут!..

- Который князь да в какое лето в Ладоге сел - через век уж пылью покроется... - усмехнулся Страхиня. - Или умник-песнотворец найдется да так все переврет своему князю в угоду, что мы с тобой на том свете пирогами подавимся... А вот непотребство великое, при пращурах бывшее, люди непременно запомнят. И что боярин Замятия Тужирич непотребство то учинил... Своей ли, не своей волей...

Рука новогородца, державшая синеокий меч, вздулась буграми мышц, но никакого движения не сделала и вновь успокоилась.

- Ты, - сказал он варягу, - того понять не способен, что за вольность дедовскую слишком большой цены уплачено не бывает...

Страхиня пожал плечами. Поперек всей груди у него лежал длинный, неопрятно сросшийся шрам.

- Отчего ж не способен? Если ты честь и жизнь свою выкупом готов положить, это дело твое... Ты, Замятия, только Твердяту спросить позабыл, охота ли ему ради вольно-. сти твоей помирать. Да еще на Сувора злочес-тье возвел. Крепко же на этом вольность ваша будет стоять...

Замятия владел собою отменно.

- А тебе дело какое? - спросил он. - Сам ты кто? Я тебя ни у Вадима, ни у Рюрика не видал!

- Я-то человек прохожий, - ответил Страхиня. - И дела мне, вот уж правда святая, ни до кого из вас нет.

- А здесь что потерял?

- Сказал же, меч хочу забрать у тебя. Не ровня ты ему. Замятия Тужирич. И владеть им не будешь.

Вдалеке, на середине озера, сдвинулся с места корабль и задом наперед одолел первую сажень, уходя из ловушки.

Когда Страхиня вдруг положил наземь свой узорчатый меч. Замятия глянул на него, как на вредоумного:

- Экие нынче пошли сторонние люди... Хочешь, чтоб надо мною смеялись?

- Безоружен ты, - ответил-варяг. Замятия не остался в долгу:

- Ну так и пеняй на себя!..

И не то чтобы шагнул - подлетел, по воздуху подплыл к одноглазому, не касаясь земли. И пошло, и завертелось!.. Гридни и заслон постепенно утрачивали взаимную осторожность, смотрели на поединщиков, силились уследить, что те вытворяли.

- Убьет одноглазого... - тихо сказал Бол-дырь Искре Твердятичу. - Жаль будет!

Искра тоже боялся и про себя ждал такого исхода, но допустить хоть малейшую неуверенность себе позволить не мог. Даже в осознанных мыслях, а вслух и подавно. Он ответил:

- Я видел однажды, как он оружных двоих... Тоже голой рукой...

- Да те двое небось половины Замятии не стоили! - усомнился разбойник, но Искра уже забыл про него. Смотрел во все глаза на сражавшихся, и казалось ему - слышал, как они продолжали свой спор.

- А ведь Твердислав доверял тебе. Не прощается такое. Замятия...

- Мой грех. И отвечу. А Белому Соколу в Ладоге не сидеть!..

- То боги рассудят.

- Богам и пособить можно, коль не торопятся!

- Боги-то разглядят, как ты еще и детей боярских убить шел, чтоб правды не выдали...

Локоть Болдыря больно врезался Искре в бок.

- Ай да Харальд!.. Корабль-то, смотри!.. - Разбойник торжествующе вытянул руку. - Уходит ведь, а?!..

...Тут все и случилось. Страхиня ли сделал какую ошибку, Замятия ли угадал еще не родившееся движение тем чутьем, что бывает у одного воина из десяти, - осталось неведомо. Летящий конец меча попал варягу в лицо. Прикосновение было невесомым, почти безболезненным. Но кожаная повязка, без которой Страхиню никто и никогда не видал, улетела далеко в сторону. И вместе с нею - лоскут плоти в полтора пальца толщиной, начисто ссеченный с лица.

И варяг, не издавший ни звука в тот день, когда меч Хрольва ярла едва не лишил его жизни, закричал, как умирающее животное.

Лезвие, направляемое не иначе как свыше, пронеслось в волоске от его левого глаза, много лет жившего погребенным под бесформенными потеками шрамов, и глаз отворился. И Страхиня сразу ослеп. Ослеп от выдирающей душу боли и от чудовищного, невероятного света, хлынувшего сразу отовсюду, со всех сторон.

Стона, отозвавшегося из-за коряг, он не услышал. Сработало не сознание, угасавшее в огненном вихре, - сработало тело. Лишенное водительства, оно все сделало само по себе. Мячиком откатилось назад, так что с добивающим ударом Замятня самым обидным образом промахнулся.

Это, впрочем, легко было исправить, и боярин шагнул следом, замахиваясь. Но в это время гридни за его спиной взволновались, загомонили, указывая руками. Замятия не удержался, взглянул.

Корабль, однажды уже выскользнувший у него из рук, ускользал вновь. Топляки, еще казавшие из воды растопыренные черные пятерни, остались за кормой. Нос был воинственно задран, единственная пара весел прилежно взмахивала и опускалась. Корабль был велик и тяжел; разгон зарождался медленно, со страшным трудом. Но все-таки зарождался. Щиты на бортах не давали увидеть гребцов, только беловолосую голову парня, стоявшего у руля. Датского княжича, которого воины Замятни бросили умирать среди трупов...

На миг Замятне почудилось, будто мертвые на корабле начали просыпаться и сейчас выйдут на берег, чтобы совершить над ним свою справедливость... Но лишь на миг. Все равно эта лодья далеко не уйдет. Он выиграл поединок, который его противнику угодно было сделать Божьим судом. Добить его - и двадцать храбрых гридней без натуги раскидают жалкий завал. Выволокут защитников гривы и побросают в болото.

...Добить! Замятня развернулся, одновременно начиная замах...

Меч в его руке внезапно сделался стопудовым и неодолимо потянул десницу к земле. Замятия увидел такое, чего не видал никогда и больше уж не увидит. Страхиня, которому след бы корчиться на мокром истоптанном мху, поя его кровью, стоял на ногах. И не просто стоял. Шел к Замятие, чтобы убить.

Кровь текла варягу на грудь с изувеченного лица, он шел крепко зажмурившись, ибо не выдерживал потрясения светом, но это не имело значения. Он знал, где Замятня, по звуку дыхания, по чавканью земли под ногами, по запаху пота. И боярин вдруг отчетливо понял, что это идет к нему его смерть.

Их единоборство все-таки вправду оборачивалось Божьим судом. И он, боярин Замятня Тужирич, не одержит победы на этом Суде, потому что Перун, дарующий справедливость мечу, не на его стороне. Синеокий все же устремился вверх и вперед, но очень неохотно и лишь затем, чтобы рука Страхини встретилась с рукой, его заносившей, и вынудила промахнуться...

...Миг, столь многое вместивший в себя, завершился, когда сложенные клинком пальцы варяга пырнули Замятию в нижние ребра. Боярин был в кольчуге, но от такого удара не защищает кольчуга. Когда проломленные ребра становятся кинжалами, раздирающими нутро, и со стороны кажется, будто рука вошла в тело по локоть и вот сейчас выдернет самое сердце...

Мир лопнул перед глазами, разлетаясь во мраке красными и золотыми огнями, словно нитка порванных бус...

Потом Страхиня стоял над ним, держа оба меча. Вздымал их к небу, запрокидывая облитое кровью лицо, и что-то кричал на никому не ведомом языке. Замятничи молча смотрели на него с полутора десятков шагов. У каждого было по луку в руках и по отворенному тулу на правом бедре. Любой мог играючи изрешетить варяга стрелами, если бы захотел.

Не выстрелил ни один.

Корабль уходил.

Крапива сидела на одном весле, Куделька с Милавой - на другом, и все три гребли так, словно всю жизнь только этим и занимались. И надо ли говорить, что у всех трех текли по щекам слезы. А Харальд держал правило, глядя вперед с высокого сиденья кормщика, и тоже чуть не плакал оттого, что не мог даже обернуться и увидеть, как уходили в Вальхаллу его друзья. В торфяной воде впереди корабля угадывались едва заметные струи, тянувшиеся к протоке. Как бы ни рвалась в нем душа, молодой датчанин не отводил от них взгляда. Если лодья застрянет опять, вызволить ее не будет уже никакой возможности. И получится, что Искра и все те, кого Харальд тоже про себя называл побратимами, зря остались на смерть.

Корабль медленно полз, по наитию кормщика обходя затаившиеся топляки. Если он успеет выйти в "игольное ушко" протоки, его будет уже не перехватить.

Сувор лежал на носу, молча глядя на то, как неистово отдавали себя три девки и сын датского князя. Дети. Дети... Его подвиг был завершен, теперь настало их время.

А посередине покоились на палубе мертвые отроки. Сувору они тоже были детьми. Скорбное скитание по болотам научило его разговаривать с ними, слушать их голоса. Вот и теперь бесплотные тени витали вокруг, беспокоясь и негодуя, и были незримы ни для кого, кроме их воеводы.

Искра и Тойветту разом выскочили из-за нагроможденных коряг, схватили качавшегося Страхиню и уволокли его за завал. На варяга страшно было смотреть: кровь неостановимо лилась, он по-прежнему не мог открыть глаз и только скрипел зубами, сжимаясь от боли. Тойветту стал откраивать полосы от его же рубахи, заматывать Страхине лицо.

Замятничи тоже подняли своего предводителя и на руках отнесли его прочь, тщась последней надеждой - а вдруг в могучем боярине еще теплится хоть слабая жизнь и его не поздно спасти?.. Они расстегнули и сняли с него шлем с подшлемником, завернули кольчугу... Надежда очень скоро дотлела. Он не дышал. Кровь лениво изливалась из тела, уже не подгоняемая биением сердца...

Кудрявый Урюпа первым вскочил с колен и с невнятным криком кинулся на завал, выхватывая меч из ножен и начисто забыв о щите. Следом хлынули его сотоварищи, жаждавшие отмщения за вождя. Одному из них Тойветту хладнокровно пробил стрелой рот, раскрытый в яростном крике. Другого Болдырь вздел на тяжелое, с толстым древком копье, подобранное на корабле. Могучему разбойнику оно оказалось как раз по руке и уж ударило так ударило. Пропоротый Замятнич остался лежать у подножия завала, но и самому Болдырю сразу досталось за убитого от Урюпы. Гридень дотянулся мечом и, наверное, снес бы Болдырю голову, не выручи Искра. Боярский сын запустил в воина камнем, когда тот уже взбегал на завал по взгроможденному на коряги плоту. Камень Урюпе причинил разве что синяк на облитом кольчугой боку, но заставил отшатнуться, и на осклизлых бревнах этого хватило с избытком: взмахнул руками, упал, скатился под ноги другому Замятничу, лихо набегавшему следом. Тот высоко перепрыгнул через Урюпу, не желая топтать, и под ним свистнула в воздухе сулица, пущенная чернявым разбойником. Не попала в прыгнувшего - и осталась торчать в голени его побратима, изготовившегося вскочить на опрокинутый пень...

На счастье оборонявшихся, грива между озером и болотом была узкая, больше двух в ряд не пройдешь... Только на то и надежда!

Замятнич, по которому промахнулся разбойник, вторым прыжком перелетел через гребень завала и бросился на Искру Твердятича, замахиваясь секирой. Тойветту Серебряный Лис выхватил острый охотничий нож и взлетел ему на спину. Молодой ижор мало что мог противопоставить в ближнем бою дружинному воину, закованному в железо. Но Искру, Твер-диславова сына, по его недосмотру второй раз не покалечат...

Здоровенный гридень, даже не обернувшись, ударил обухом секиры через плечо, смахнув легкого ижора на землю. Однако драгоценное мгновение было куплено: Искра успел встретить противника лицом к лицу. Двое нового-родцев столкнулись взглядами и узнали друг друга. За одним столом ведь сидели в дружинной избе у князя Вадима, у одной печи согревались, от одного хлеба отламывали...

- Твердятич?.. - тяжело дыша, чужим голосом спросил гридень. Теперь его лицо не прикрывала личина - а и лучше б, наверное, если бы прикрывала...

Искра отмолвил:

- Ты моего батюшку стрелой к земле прибивал? Или другой кто?..

Гридень ощерился и ударил. Искра встретил его секиру мечом и неожиданно для себя обнаружил, что расчетливо и трезво пускает в ход воинскую науку, преподанную погибшим отцом. И сколько ни жаловался боярин Пенек на неспособность и малое усердие сына, а ведь достаточно, оказывается, успел ему передать.

Замятнич, участвовавший в убийстве Твер-дяты, боя со знающим правду сыном убитого не выдержал. Все кончилось быстро: третьим или четвертым ударом Искра достал его по голове и довольно крепко ошеломил. Воин не упал, только "поплыли" глаза и почти остановились руки с секирой. Искра ударил снова, без промедления и без пощады, по кольчатой бар-мице, спущенной со шлема на плечи. Скользящий удар она вполне могла отразить - но не прямой, да еще нанесенный в полную силу. Твердятич услышал, как хрустнули под клинком позвонки...

487