воткнулась в землю. До меня вдруг дошло, что на другой стороне Канала
раздается стрельба и рычание тяжелых нагретых моторов. Вероятно, там
началась так называемая "дезинфекция". А на этой, то есть, на нашей
стороне я заметил метнувшуюся откуда-то длиннорукую горбатую тень, которая
почти на четвереньках перебежала освещенное Луною пространство и нырнула
за плиты, в спасительный резкий мрак. На секунду мне показалось, что
оттуда блеснули глаза. - Вы меня опять не слушаете, - с отчаянием сказал
профессор. Обрываясь, расстегнул лежащий на коленях потертый портфель и
убрал туда плотные, почти пергаментные страницы. Было в них что-то
неуловимо знакомое. - Откуда это у вас? - поинтересовался я. Потому что
потертый портфель явно принадлежал полковнику: тот же цвет, то же тиснение
квадратиками и те же никелированные замки. Правда, самого полковника не
было. - Не имеет значения, - нервно сказал профессор. Он чуть вздрогнул и
оглянулся назад, где перебегали точно такие же длиннорукие горбатые тени.
В лунном свете обрисовался ассирийский клинышек бороды. - Нам,
по-видимому, надо уходить отсюда. Это, к вашему сведению, богодухновенный
текст. Я обязан сохранить его в целости и сохранности... - Он умолк. Я
вдруг понял, почему так пахнет свежеотрытой землей: небольшое, но очень
глубокое отверстие чернело меж плитами, вероятно, отсюда начинался
подземный ход. - Я надеюсь, вы тоже идете? - примериваясь, спросил
профессор. - Нет, - ответил я, мелко помотав головой. - Нет, меня эти игры
не привлекают... - Как хотите, - сказал профессор, застегивая портфель. -
Дело ваше, я, разумеется, не настаиваю... - Взяв подмышку портфель, он,
покряхтывая, сполз с плиты и просунул босые ступни в земляное отверстие. С
края тут же поехал-посыпался ломкий грунт. В это время что-то щелкнуло на
другой стороне Канала, где-то слева неподалеку от нас послышался мокрый
шлепок, расползлась по камням студенистая лужица пламени, синеватые язычки
ее облепили плиту, на которой, мгновенно поджавшись, застыл профессор. Это
был, по всей видимости, напалм. Я не знаю. Я даже не успел испугаться.
Потому что низкорослое, обросшее шерстью, горбатое существо, более похожее
на обезьяну, чем на человека, дико всхлипнув, неожиданно вывалилось из-за
плиты, и, припав, как собака, к земле, извиваясь на брюхе, заюлило,
покачивая фиолетовый зад - тихо взвизгивая, глядя в упор на профессора.
Тот уже наполовину просунулся в подземный ход, но - повис на локтях, и
клинышек бороды оттопырился. - Ах, ты боже мой... - растерянно сказал он.
И вдруг нежно и ласково погладил это существо по затылку... И опять все
это было не так. Горело несколько фонарей, и листва вокруг них была
ярко-синяя. - Задыхаемся!.. - кричали раскидистые деревья в саду. Солдаты
наступали с двух сторон. Часть их попыталась переправиться через Канал и
завязла, по-видимому, наткнувшись на Чуню. Оттуда доносились плеск и
беспорядочная стрельба. Зато другая часть вполне благополучно
сконцентрировалась за мостом и, развернувшись цепью, начала охватывать
прилегающую к нему территорию. Троглодиты, очутившиеся в окружении,
заверещали, в наступающих полетел град палок и камней, но палеолитическое
оружие, естественно, оказалось беспомощным, автоматы спокойно прошили
беснующуюся толпу, и за две-три секунды все было кончено. С новой силой
почему-то засияла на небе Луна. Я увидел, что спасшиеся троглодиты
перебираются в глубь сада. Пахло дымом, и гнилью, и свежевыкопанной
землей. Безнадежно светила лужица прогорающего напалма. Я присутствовал
здесь как бы со стороны. Не глазами, а каким-то внутренним зрением - видя
сад в ореоле пяти или шести фонарей. Листва вокруг них действительно была
ярко-синяя. Раскидистые деревья двигались, точно живые. В правом углу его
происходила какая-то возня. Часть солдат уже выбралась из Канала и теперь
бежала, приближаясь ко мне. Фигуры их выглядели сверху игрушечными. С
левой же стороны продолжала наступление четкая военная цепь и,
по-видимому, на дулах автоматов вспыхивали крохотные огоньки. Эта цепь
тоже неотвратимо приближалась. И еще я видел самого себя: как я лежу на
глинистой комковатой куче, совершенно распластанный, раскинув руки и ноги.
Сразу чувствовалось, что в этом человеке совсем нет сил. Впрочем, это было
не главное. Я отчетливо понимал, что - это не главное. Главное заключалось
в том, что я перестал быть самим собой. Я как будто превратился в
умирающий старый город. Распахнулись вдруг улицы, открылось пространство
площадей, зашипел жаркий ветер, сквозя по безжизненным переулкам. Все мое
тело пронзила хрустящая каменная боль. Точно сделано оно было из кирпича и
гранита. Из гранита, асфальта, булыжника, глины, песка. Загудела напором
вода, текущая по артериям. И провисли, как нервы, оборванные электрические
провода. Каждой клеткой я чувствовал, что в них уже нет электричества. И
что кости домов - в сетке трещин - искривлены. И что некоторые из них,
проседая, бессильно разваливаются, образуя пустоты - старческой пыли
лакун. Словно язвы, саднили места четырех Карантинов. Я не знал до сих
пор, что Карантины, оказывается, сожжены. Гарь и пепел на их территориях
были еще горячими. И немели бесчувствием ржавые пятна болот. Здесь,
по-видимому, уже начиналось последнее омертвение. Беспощадно шуршала
затягивающая их трава. Плоть земли была душная, твердая и холодная, - не
дающая больше ни жизни, ни родственного тепла. Еле-еле мерцало в ней
старое ветхое сердце, под которым, как смерть, отдавалась привычная
глухота. Я едва ощущал в себе редкие и тупые удары. А, быть может, лишь
помнил, а вовсе не ощущал. Может быть, у меня больше не было ни жизни, ни
сердца. Куча вырытой глины почему-то поехала вбок. И земля подо мной
начала постепенно проваливаться... Нет, нет, нет, все это было абсолютно
не так. Не было Сада, и не было фонарей, окруженных сиреневым ореолом, не
было плещущего Канала, и не было ломкой цепочки солдат. Влажный
непроницаемый мрак обнимал меня. Повсюду была земля. Материнской толщей
простиралась она до края мира: созревали в ней хрустальные воды,
истончались изящные ракушки, которым были миллиарды лет, гулким эхом
отдавались упрятанные в глубине пещеры. Я, по-видимому, находился в одной
из таких пещер. Ощущалось движение воздуха, какие-то руки осторожно
гладили меня. Несколько голосов повторяли нараспев, как молитву: О,
великий и беспредельный в своем могуществе Дух Земли... О, тот, который
живет вечно и сам есть вечность... Кому послушны и твари, и рыбы, и гады
холодные, и насекомые... И трава, возрастающая из могил, и загадочные
цветные минералы... О, тот, от кого протянулись нити наших судеб... Чье
дыхание согревает и оживляет нас... Встань над нами и покажи миру древнее
свое лицо... Ибо лицо твое есть - любовь и страх... - По-моему, это пел
небольшой хор. Чрезвычайно разноголосый, фальшивящий, неумелый. Или, может
быть, это пели мятущиеся деревья в Саду? Определить было трудно. Низкие
своды пещеры немного резонировали, кое-где из земляной коросты
высовывались желтоватые завитушки корней, частоколом теснились подпорки,
удерживающие кровлю, а в расширенном и заглубленном конце ее поднималось
уступами какое-то громоздкое сооружение - в самом центре которого сиял
надраенный медный лист. Вероятно, это было нечто вроде языческого алтаря.
Его окружали грязноватые полуголые люди, видимо, уже долгое время не
стригшие ногтей и волос, вместо одежды на них висели ленты из древесной
коры, лица, не знающие дневного света, пугали прозрачностью. Я все это
очень хорошо видел. Ни единого проблеска не было в пещере, но я все это
очень хорошо видел. До подробностей, до мельчайших деталей. Наверное,
помогало то самое "внутреннее зрение", которым я видел город. Между
прочим, город я сейчас видел тоже. И без всяких затруднений мог бы указать
место, где я нахожусь. Прямо под Садом, метрах в пятидесяти от моста. Я
даже видел карикатурные мелкие фигурки солдат, постепенно затягивающих уже
не нужное оцепление. Впрочем, я все это не видел, а скорее угадывал.
Масштабы были смещены. Меня не отпускала каменная хрустящая боль. Люди в
одежде из древесной коры подняли руки. - Встань и покажи миру свое лицо...
- пели они. Голоса дрожали, звуки были хрипящие. Тяжелый колокольный удар
прокатился в пещере. А за ним - такие же тяжелые - второй и третий. В
центре медного надраенного листа вспыхнул венчик огня. Вероятно, под ним
находилась скрытая газовая горелка. Я увидел, что двое солдат наверху,
огибая изрытости, приблизились к подземному ходу, посмотрели в него и
заговорщически переглянулись. Солдаты - тоже люди. Умирать им не хочется.
Я чувствовал себя очень скверно. Прежде всего потому, что не мог ни
вздохнуть, ни пошевелиться. Мне по-прежнему казалось, что все тело мое
состоит из земли. - Встань и яви свое лицо миру... - гнусавили дьяконы.
Или как там они назывались. Не знаю. Еще какие-то люди, по-видимому, их
помощники, бросали на раскаленный медный лист кучу разных предметов. Набор
был довольно странный: детская кукла, разорванный старый башмак, пара
книг, скомканные денежные купюры. Это, вероятно, что-то символизировало.
Отказ от цивилизации или что-нибудь в этом роде. Тоже - не знаю. Думать об
этом было некогда. Едкий горячий дым пополз в пещере, постепенно
распространяясь по всей ее ширине. Запах был отвратительный. Но мне вдруг
стало немного легче. В самом деле. Я теперь мог двигаться и дышать. Точно
треснула и сползла с груди какая-то тяжесть. Я попробовал согнуть руку в
локте. Тут же послышался шорох осыпающейся земли. На одной из стенок
пещеры образовалась глубокая трещина. Две подпорки, стоящие там,
переломились, как спички, и весь вспученный мягкий пласт с тяжелым вздохом
осел. Звякнул в последний раз и умолк засыпанный колокол. Безобразно
скоробившись, перекосился алтарь. Надрывающийся фальшивый хор как
обрезало. - Возьми, возьми меня!.. - закричали разнообразные голоса. Люди
ползли ко мне на коленях, протягивали ладони. Видимо, осуществлялся
религиозный обряд. А вокруг меня билось что-то холодное и несообразное.
Сокращалось, растягивалось и сокращалось опять. Именно оно и придавало мне
силы. - Что это? - шепотом спросил я. Тут же вновь зашуршала осыпающаяся
кровля. Потому что мой шепот вдруг раскатился, как гром. - Это - ваше
сердце, - сказал профессор. Он каким-то образом оказался рядом со мной. -
Неужели вы до сих пор не поняли? Не поняли? Ведь вы и есть - Зверь...
густо. Честно говоря, я не ожидал, что будет столько народу. Стрелки
настенных часов показывали три минуты четвертого. Совещание в актовом
зале, наверное, уже началось. Но я все-таки заскочил в закуток перед