Чтение 17–й страницы книги ~Дьявол среди людей~

мысленную чушь, я вдруг заметил, что за мной увязалось несколько
собачонок. Они следовали в отдалении, они не лаяли и, конечно же, не
норовили ухватить меня за пятки. Они трусили позади совершенно бесшумно, а
когда я оборачивался, с жалобным прискуливанием бросались кто куда в
лунные тени...

По облику был он похож на непроспавшегося мертвеца:

жесткие волосы дыбом, бледная с прозеленью физиономия в

засохлых пятнах, неподвижные тухлые глаза. Ходил и

бормотал: "Не убий, не убий, не прелюбы сотвори..." Юрод.

Дня через два Ким нанес городу ответный визит. Вспоминать об этом
тоже не хочется, но тоже надо.

Около полудня он появился на проспекте Изотова в обычном своем
оранжевом тулупе до пят и чудовищной своей шнурковой шапке. Облачение это
было известно половине ташлинцев хотя бы и по слухам, и наиболее смелые из
встречных проходили мимо, уставив взоры прямо перед собой, а малодушные
торопились свернуть в переулки или занырнуть в магазины. А направлялся Ким
домой в Черемушки, возвращаясь из жалкой нашей районной "Оптики", где он
еще месяца три назад заказал очки для своей жены Люси. Заходил он в
"Оптику", как впоследствии выяснилось, раз двадцать за это время, да все
втуне: то оправы не было подходящей, то линз, а чаще всего ни того, ни
другого. В тот день поучился у него с продавцом такой разговор.

- Чтобы завтра очки были, - сказал он.

- Завтра будут, - хмуро, но с готовностью ответствовал продавец.

- Чтобы завтра очки были доставлены мне домой к двенадцати, - сказал
он.

- Будут доставлены, - сказал продавец.

Ким указал пальцем на высунувшегося из мастерской парнишку-ученика:

- Вот пусть он доставит.

Парнишка, посинев от ужаса, отчаянно затряс головой. Продавец
набычился.

- Я сам доставлю, - сказал он.

Ким безрадостно оскалился.

- Ладно, - проговорил он. - Ты сам и доставишь, старик, коль ног не
жаль. И запомни: доставишь вовремя - воля; вынудишь меня снова к тебе
тащиться - уже неволя; не выполнишь заказ - смерть.

Продавец побледнел, но ответил с достоинством:

- Вы меня не пугайте, гражданин Волошин. Меня немецкие танки не
испугали. Сказал - доставлю, значит, доставлю.

На том они и расстались. Продавец принялся работать с великолепной
оправой, предназначенной для старшей дочери начальника милиции, а Ким
отправился восвояси.

Кажется, впервые повел он себя столь откровенно и вызывающе, впервые
обнажил оружие. Так, с обнаженным оружием, и двинулся по проспекту
Изотова. Весть уже распространилась, народу на проспекте стало немного,
никому не хотелось попадаться на глаза этому бесу, и маячили отдельные
фигуры шагах в двадцати позади него да поспешно расходились фланирующие
шагах в тридцати впереди. И надо же было случиться, что к нему прицепился
известный возмутитель спокойствия иеговист Панас Черкасенко...

Ким шел обычным своим широким шагом, а коротышка-иеговист вприпрыжку
поспевал за ним и визгливо вещал. Что-то об армагеддоне. О каких-то ста
сорока четырех тысячах. Об обновленной земле. Ким шел себе, словно ничего
не слыша, а потом, не останавливаясь, отрывисто произнес несколько слов.
Проповедник подпрыгнул, воздел руки горе, словно бы в крайнем возмущении,
снова нагнал Кима и снова принялся вещать. Те, кто наблюдал эту сцену,
затаили дыхание, кое-кто остановился, кое-кто попятился.

И точно. Панаса Черкасенко вдруг повело влево, как пьяного,
боком-боком засеменил он на подгибающихся ногах и вывалился на проезжую
часть в аккурат под громыхающий на полном ходу самосвал. Злосчастный
проповедник даже не вскрикнул, лишь явственно хрустнули его сокрушаемые
кости под громадными колесами. Скрежет, визг тормозов, и на проспекте
Изотова воцарилась тишина. И тогда жалостливо-испуганный стон извергся из
грудей наблюдателей, а Ким, даже не оглянувшись, пошел дальше и вскоре
свернул на улицу им. писателя Пенькова, по которой был кратчайший путь к
мосту через Большой Овраг...

Но не гибелью свидетеля Иеговы заключился его выход в город. Улица
им. писателя Пенькова у нас узкая, а в те времена еще и перекопанная
строителями, и прохожие-очевидцы наблюдали то, что произошло, можно
сказать, в упор. Со стороны проспекта Изотова донеслись завывания сирены
то ли ГАИ, то ли "скорой", когда Ким ступил на бугристую тропинку,
протоптанную в снегу вдоль фасада возводимого пятиэтажника, того самого, с
которого накануне сверзился пьяный строитель. Ким ступил, прошел,
оскользаясь, несколько шагов и внезапно замер на месте.

Он простоял секунд пять, когда сквозь клетку лесов вылетела из
оконного проема на третьем этаже страшенного вида колода - вроде тех,
какими пользуются в своем ремесле мясники. Она грянулась на тропинку едва
ли не под нога Киму, подскочила и выкатилась на середину улицы. Ким на миг
поднял голову и как будто взглянул в ту сторону, откуда она вылетела,
после чего пошел дальше своей дорогой.

Ошеломленные прохожие-очевидцы провожали его взглядами, пока он не
скрылся из глаз, и только тогда услыхали жалобные вопли и мольбы о помощи,
доносившиеся из недр новостройки. Мнения разделились. Кто-то настаивал на
том, чтобы позвать милицию. Кто-то предостерегал от опрометчивых
поступков. Кто-то просто ушел от греха. Но нашлись и смелые. Не без
трепета вступили в дом и поднялись на третий этаж, где обнаружили трех
молодцов в испачканных черных полушубках. Молодцы бродили по комнатам,
ощупывая стены грязными ладонями. При этом они громко рыдали, срываясь в
истерику, и опухшие мордасы их были измазаны слезами пополам со
строительной пылью. Они были насмерть перепуганы: никак не могли найти
дверь, чтобы выйти на улицу...

Здесь необходимо маленькое отступление.

Не знаю, как в других столицах, но в нашем областном Ольденбурге эта
разновидность общественных деятелей появилась вскоре после 85-го, причем в
количествах, далеко превышающих желательные. Большею частью рекрутируется
она из бывших спортсменов и несостоявшихся тренеров по боевым видам
спорта. Зимой они щеголяют в черных полушубках, которые называют
"романовскими", - это щегольство патриотическое, бросающее вызов
заграничным дубленкам. Роятся они возле мебельных магазинов, в
железнодорожных пакгаузах и при оптовых складах продовольствия и спиртных
напитков. По вечерам любят бывать в престижных ресторанах, где при обычных
обстоятельствах ведут себя спокойно и тихо. Пьют немного, закусывают
деликатесно, курят только "Мальборо". Столики занимают не самые удобные,
но расположенные на стратегических направлениях... Можно, конечно, гадать,
кто нанял в Ольденбурге этих оболтусов с микроскопическими мозгами и
чугунной совестью, но как медик я утверждаю, что больше не отираться им по
мебельным делам, и не сидеть в дорогих ресторанах, и не курить
"Мальборо"...

Часа в четыре пополудни, уже отягощенный всей этой информацией, я
заперся в своем кабинете. Мне было худо. Если бы душевное состояние мое
проявилось в телесных движениях, я бы трясся, как от сильного озноба. Но
мне удавалось сдерживать себя. Мало того, я с неясным удивлением осознал,
что не так уж меня поразила гибель проповедника-иеговиста и моментальное
низведение сразу трех человек до уровня клинического идиотизма. Нет, всю
душу мою затопил вполне эгоистический ужас за себя и за моих близких.
Неуловимый, неуязвимый, непостижимый бес открыто расхаживал между людьми,
и невозможно было предсказать, кто будет очередной жертвой его. И еще: он
учуял опасность за несколько секунд до нападения.

А ведь еще не было известно, что произойдет этой ночью. Мало кто
знал, что не трое, а целых семнадцать "черных полушубков" наехало в наш
Ташлинск. Как видно, потеря троих не произвела на остальных должного
впечатления, и примерно в полночь весь отряд гангстеров двинулся к мосту
через Большой Овраг. И там, на середине моста, Ким их стукнул. Надо
полагать, не выходя из дому. Но эти четырнадцать отделались легко.
Полежали в снегу, поднялись на трясущиеся ноги и пустились без оглядки
обратно. Некоторые слегка поморозились, кто-то потерял шапку... Утром они
дружно погрузились в автобус и отбыли к себе в Ольденбург.

Козерог. Начнете пожинать плоды своей работы. Это

вдохновит вас на новые трудовые подвиги. Вам очень помогут

друзья и коллеги. Будьте поласковее с родными и близкими,

чтобы не только на работе, но и дома все было в лучшем

виде.

А в тот день я сидел в своем кабинете, смотрел, как за окном
сгущаются сумерки, с тоской прислушивался к сосанию под ложечкой и никого
к своей особе не допускал. Потом позвонил Моисей Наумович и попросил
разрешения зайти для важного разговора. Ему я, конечно, открыл, мы уселись
у стола и уставились друг на друга.

- Ну что, Моисей Наумович? - спросил я наконец.

- Обыкновенная история, - горько ответил он. - Легкая эпилепсия,
выпадение сознания, непослушные нот выносят беднягу под грузовик.