не Сыны громовы были они, а сущие сукины сыны, бичи божьи и
кобеля-разбойники.
пророчеств и малых бунтов. Как и вся галилейская молодежь того времени,
Боанергес не желали идти по стезе покорности. Они не желали ловить рыбу и
доходы свои смиренно отдавать мытарю. Они вообще не хотели работать. С
какой стати? Они хотели жить весело, рисково, отпето - играть ножами,
портить девок, плясать с блудницами и распивать спиртные напитки. И в то
же самое время хотели они великих подвигов во имя древнего бога и древнего
народа, мерещились им голоса могучих пророков и команды блестящих
полководцев, грохот рушащихся стен Иерихона и жалкие вопли гибнущих
иноверцев. Короче говоря, они являли собою великолепное сырье, из которого
опытная рука могла вылепить все, что угодно, - от фанатичных убийц до
фанатичных мучеников.
Боанергес разошлись. Выслушав первую лекцию знаменитого проповедника,
Иаков сплюнул в пыль жвачку, затянул потуже пояс с римским мечом и
негромко спросил: "Ну, что? Пошли к бабам?" Но Иоанн не пошел к бабам. Он
остался. Парадоксальная идея любви к людям и всеобщего братства странным
образом захватила его.
пойдем выпьем эфесского!" "Сами вы п... - ответствовал он. - В одном пуке
моего п... в сто раз больше толку, чем во всем вашем болботанье". "Но ведь
это учение совершенно бессмысленно! - втолковывали ему. - Как ты можешь
верить в подобную чушь? "Потому и верую я, что это бессмысленно", -
отвечал он, на много лет предваряя достославного Квинта Септимия
Тертуллиана - епископа Иберийского. "Но ты же должен понимать, что это
учение противоречит здравому смыслу!" - внушали ему. "Киш мири ин тухес со
своим здравым смыслом, - огрызался он, - унд зай гезунд!" (по-арамейски,
разумеется, это звучало иначе, но смысл был тот же: поцелуйте меня в
задницу со своим здравым смыслом и будьте здоровы).
называли Назаретянином), и Иоанн отдался ему всей душой. Он стал учеником
его, и телохранителем, и снабженцем, когда это требовалось, - иначе
говоря, он стал апостолом его, одним из двенадцати и одним из двух
любимых. Вторым любимым был Петр.
христианства - исповедание веры, данное всем и каждому. Иоанн же -
эзотерическую сторону, то есть мистический опыт, открытый лишь избранным,
немногим. Поэтому церковь всегда стремилась дополнить начало Петра началом
Иоанна, а еретики - гностики второго века, катары
одиннадцатого-тринадцатого веков - всячески противопоставляли Иоанна
Петру. Все это домыслы, и все это совершенно неважно. Главное и
единственное зерно истины здесь - противопоставление.
что не верил ему (как показали события - справедливо). Петр же попросту
ревновал, он никак не мог понять, почему Учитель ставит на одну доску с
ним, смиренным, просветленным и безгрешным Петром, этого буйного,
злоязычного, не расстающегося с оружием греховодника.
трапезы, и это вовсе не было проявлением сентиментальности - просто
помстилось ему вдруг, что вот-вот тоненько взвякнет в кустах за окном
тетива и стрела вонзится в сердце любимого человека. И он заслонил собою
это сердце и, слушая биение его, вдруг с ужасом ощутил, как страшное
знание предстоящей муки, переливается в него, Иоанна, страшным,
мучительным предчувствием, обессиливающим и не оставляющим надежды.
входа и рубился со стражниками, не отступая ни на шаг, весь окровавленный,
с отрубленным ухом, оскальзываясь в крови, хлещущей из него и из
поверженных врагов, пока Учитель, сорвав голос, не подбежал к нему сзади и
не вырвал у него меч. Тогда он голыми руками проложил себе дорогу к
свободе и бежал, не желая видеть, что будет дальше, потому что он уже
знал, что будет дальше.
добрые люди подобрали его в придорожной канаве, и каким-то чудом он сумел
выжить. Слово "чудо" употребляется здесь не как фигура речи, он совершенно
уверен, что спасло его именно чудо, мистическое вмешательство, - первое
мистическое вмешательство в его жизнь. (С именем Иоанна традиция всегда
связывала мистические мотивы. Византийские авторы прилагали ему слово
"мист", церковно же славянские - "таинник".)
карачках, впервые выполз на солнышко погреться, его нашел Иаков Старший.
"Все, - сказал матерый разбойник. - Хватит дурью маяться. Пошли, там у
меня повозка". С этого момента и на некоторое время Иоанн перестал быть
христианином. Наверное, его следовало бы назвать отступником. На самом
деле никакого отступничества в строгом смысле этого слова не было. Просто
от горя и отчаяния он потерял какую бы то ни было перспективу и пустился
во все тяжкие.
отдыхом, прогуливали хабар в компании шлюх и подельщиков в одном из
притонов на окраине Александрии, Иаков вдруг толкнул брата в бок:
который, стоя у порога, торопливо и жадно поедал неаппетитную снедь,
извлекая ее грязными пальцами из щербатой глиняной миски.
бога"!
это его бог ударил, а не наоборот.
Учителем и Агасфером на пороге к Голгофе, в то время как раз, когда Иоанн
подыхал от потери крови у добрых людей.
огромное облегчение. Оказывается, он ничего не забыл. Оказывается, все эти
голы он мучался мыслью, что Иуда сумел уйти от возмездия. Каифа тоже давно
откинул копыта. Пилат недосягаем. И есть еще тысячи. Они не убивали Его.
Они всего-навсего оскорбляли его. Их тысячи, и они безымянны. Но вот
наконец появился некто с именем. Длинный, тощий, унылый, пожирающий
отбросы. Ударивший бога.
строго, как неспособны наказывать смертные. И, уж конечно, ему в голову не
могло прийти, что, наказывая этого унылого дерьмоеда, он бесповоротно
нарушает волю единственного человека, которого он любил, - из живых и из
мертвых.
разомлевшую эллинку, легко поднялся, подошел вплотную к нищеброду и тем
самым длинным ножом, которым только что кромсал баранью лопатку, ткнул под
щербатую миску - снизу вверх, по самую рукоятку.
полиции двадцати городов и шестнадцати провинций числили их в своих
списках "листид энд вонтид", трижды стяжали они и трижды промотали
громадные состояния, четырежды принимали участие в мятежах против римских
властей, и неисчислимое множество раз совершили они разбойные нападения на
купцов, на помещиков, на ростовщиков, на мытарей, на случайных прохожих, а
однажды даже - на базу морских пиратов, - пока не оказались в Риме и не
попались на самом что ни на есть пустяковом дельце.
возвращавшегося из бани, и были взяты _и_н_ф_л_а_г_р_а_н_т_и_), все было
закончено в одно заседание. Разумеется, братья назвались чужими именами.
Иаков Старший выдал себя за беглого из Пергама, а Иоанн, словно по наитию,
назвал себя Агасфером, горшечником из Иерусалима. Господину районному
судье, завзятому антисемиту, с утра вдобавок страдающему от алкогольного
отравления, все это было совершенно безразлично. "Пергамец! - сказал он с
болезненным сарказмом. - Это с такими-то пейсами! А ну скажи: "На горе
Арарат растет красный виноград!.." Дело было абсолютно ясное. Двое бродяг
из колоний дерзко лишили жизни римского гражданина. Приговорить мерзавцев
к смерти через отравление.
зачем это ему вдруг понадобилось назвать себя именно Агасфером из
Иерусалима? Что это было? Приступ бандитского ухарства, лихая предсмертная
шутка? Холодный ли расчет? Назовусь-ка я именем мертвеца, пускай ищут.
Или, может быть, подсознательное желание еще раз опозорить позорное имя?
гораздо позднее.
помучался, ровно в той мере, в какой это было предусмотрено имперским
правосудием. Иоанн - не умирал. Трижды ему, связанному, вливали в рот
смертельное пойло, и трижды, судорожно корчась, он извергал все обратно.
Случай это был хотя и редкостный, но далеко не первый, и в соответствии с
прецедентом положено было доварить Иоанна в кипящем масле.
организм, потому что по самого утра мучали его образы и одолевали голоса.
Это было страдание. Он никак не мог понять, кто разговаривает с ним и что
именно говорит. Нет, это не был Назаретянин. Это был кто-то равный Ему, но
не внушающий любви и не дарящий радости. Слова его были невнятны Иоанну.
Шилова Юлия
Круз Андрей
Верещагин Олег
Мичурин Артем
Пехов Алексей
Херберт Фрэнк