Чтение 17–й страницы книги ~Искривленное пространство~

жара... Возле автомата с эклектонами - очередь. Будь поменьше людей, Антон
с удовольствием выпил бы кружечку прохладного напитка, но не хотелось
останавливаться надолго. Это оказалось бы нестерпимым, мозг требовал,
чтобы тело двигалось, пусть даже без определенной цели.

В последние дни Антон Сухов чувствовал себя неважно. Внутреннее
напряжение граничило с истощением. Работа, Гиата, недоразумения с
Вероникой, к которым он вроде бы давно привык... Все его теперь
раздражало, выбивало из колеи, наполняло необычным, совсем не знакомым до
сих пор страхом существования.

Заставил себя посидеть на скамье в сквере.

Городской привычный шум. Машины. Голоса прохожих сливаются в общий
говор, слух выхватывает из этого хаоса звуков отдельные фразы:

- ...и ты на все так спокойно смотришь?

- ...жара, как во времена моей юности.

- ...ну что мне остается делать? Чужим умом не проживешь...

- ...но рядом ни одного порядочного кустика нет, а я и говорю, давай
вот здесь, только поскорей...

- ...а он не хочет взлетать. Что поделаешь? Я ему все потроха новыми
тразонами заменил, а летать так и не хочет...

- ...он - последнее мурло, с такими я не играю...

- ...в наш магазин курочек привезли...

- ...ха-ха-ха... Сам ты не умывался...

Вдруг Сухов ощутил слабое прикосновение к своему левому ботинку.
Резко отдернул ногу. Посмотрел. Большой лохматый пес сидел рядом и глядел
на него изучающе. Антону поначалу даже показалось, что он ему улыбается,
вывалив большой красный язык. Потом пес улегся и положил морду на ботинок
Антона, умилив Сухова своей доверчивостью.

Антон наклонился, чтобы погладить лохматого, и неожиданно встретился
с ним взглядом. Его охватила оторопь. Показалось, что на него смотрит
Гиата. Все тело словно налилось расплавленным свинцом, вытапливающим
остатки сил и мыслей. Почудилось, что теряет сознание. Но одновременно
накатилась волна непреодолимой злости: к себе, к Гиате, к непостижимым
химерам жизни. Захотелось изо всех сил пнуть пса ногой. И тот сразу
напрягся, вскочил на лапы и хищно оскалился, словно поняв желание Антона.
Вот-вот он вопьется зубами в его ногу. Однако, словно взвесив что-то в
уме, лохматый медленно отошел, то и дело оглядываясь с превосходством и
презрением.

Антон Сухов почувствовал, как увлажнились глаза. Несколько слезинок
скатились по щекам. Стало тоскливо и страшно. Он жил в мире, который он
перестал понимать. Но заново понять не было никакого желания, потому что
внутренний голос подсказывал: это понимание только усилит фатальный страх.
Сухов плакал. Плакал во сне...

Рассказывают, что во время одной из своих депрессий

Вольдемар Ежур хотел повеситься, но в этот момент в кабине

наступила невесомость.

Он сказал, что придет в семь вечера, а пришел в пять. И пожалел, что
явился совершенно не вовремя. Зачем видеть то, что тебе известно и так,
что чувствуешь каждой клеточкой своего существа. Чувствуешь, но... Когда
Антон тронул ручку входной двери и понял, что дверь на замке, ему
подумалось: мог бы и погулять, на работе закончить кое-что, наконец
посидеть с друзьями или зайти к Гиате... Правда, при воспоминании о Гиате
Сухова передернуло.

Нажал кнопку сигнала, предвидя, что это лучше, чем открывать самому.
Ключи всегда имел с собой. За дверью тишина. Подождал. Сухов даже подумал,
что Вероники, возможно, нет дома. Но не успел он достать ключи, как
щелкнул замок.

- Это ты, Антон? Привет! Как хорошо, что вернулся так рано. А мы
здесь скучаем.

- С кем это ты скучаешь?

- Иван зашел. Он сумел достать нам рыбок. Просто ужас, какими
жестокими растут дети! Не так ли, Антон?

Сухов промолчал, переступил порог.

- У тебя ничего нет вкусненького? - тихо спросила жена. - Даже
неловко перед человеком. Хотя бы бутылочка "Колы".

- Обойдется. Привет, Иван. Как жизнь?

- Привет. Хлопотно, но все в порядке. Вот достал новых рыбок.
Пришлось побегать, Антон. Но это пустяки. Посмотри, какие красавицы. Тоже
натуральные, как и те, что сдохли у тебя.

- С меня причитается! - галантно улыбнулся Сухов, сдерживая себя. Ему
не нравилось в Иване все: и лицо, и тембр голоса, и взгляд. Но...

"Сдержанность - залог мудрости. Кто это сказал? Когда-то слышал или
читал. Сдержанность..."

- О чем ты говоришь, Антон?! Когда ты лечил меня, не думал же я, чем
буду обязан тебе.

"Я лечил его. Действительно. Но я и тогда прекрасно понимал, что лечу
вполне здорового человека. Дело в том, что тогда я был рад каждому
пациенту, а Иван... Какая противная физиономия. Тонкие усики, как два
червяка под носом. Иван, надо отдать ему должное, обеспечил мне успех,
иными словами - карьеру. И за это я должен платить сдержанностью? Как
хочется сказать что-нибудь дерзкое, даже ударить наотмашь. Или во мне
заговорила архаичная ревность? Ведь мы с Вероникой давно уже чужие, и
потому мне абсолютно все равно, с кем она... Как там у Сандра? "И теперь
никогда не испытать вам волнующего до безумия трепетного желания вновь
ощутить таинство самого простого прикосновения. Никогда. Уже никогда.
Никакая имитация заботы, интеллигентности, рассудительности не в силах
оживить то старое фото, на котором вы стоите красивые и молодые, когда
можно было вам поверить и даже доверять тот трепетный огонь, сближавший
вас, который вдруг потух..." Что от моей любви осталось? И кому нужна моя
ревность?"

- А сейчас ты почему-то говоришь о чем-то причитающемся, Антон, -
Иван непринужденно улыбнулся. - Это я твой вечный должник. Ты сделал меня
здоровым человеком.

- Пустое, - отмахнулся Сухов.

"Он противен мне, как тот нарисованный маргон... А не маргон ли он?"
- кольнула коварная болезненная мысль.

- Ты устал, Антон? Сложные операции?

"Сколько сочувствия в голосе Вероники".

- Сложные, - вяло подтвердил Антон и уселся в кресло напротив
аквариума.

- Тебе нравятся новые рыбки? - Вероника положила ему руку на плечо, и
Сухов вздрогнул, ему захотелось отстраниться. Но вида не подал.

"Зачем выказывать характер? Они лишь посмеются надо мной в душе.
Вероника как-то сказала: "А разве посещения Ивана как-то сказываются на
наших с тобой отношениях?" И то верно. У покойников глубокий сон. Лучше
сидеть, отдыхая, и вспоминать стихи Сандра. "И пролетают самолеты, далекие
серебристые сверчки, а мы, как сказочные гномики, за окнами своих убежищ
смеемся, плачем, и вот так как будто незаметно пролетает жизнь
гномиков-волшебников... Над нами - самолеты, и небо, и звезды, а уж выше -
никого, а над "никем" - снова мы, разводим руки, как крылья..."

- Красивые рыбки. Правда, Антон?

- Да.

- А вот у этой великолепный хвост. Роскошный. Спасибо, Иван. Я... Мы
тебе очень признательны.

В мире есть вещи, которые понимаются

лишь однозначно.

Председатель жилищного совета поднял взгляд и долго смотрел в глаза
Сухова-старшего, как бы желая найти в них что-то недоговоренное, скрытое.
Казалось, что у Платона Николаевича к ученому некоторое предубеждение.

- В определенном смысле я могу вас понять. Ваше удивление и ваш
интерес... Дело в том, что я знаком с Гиатой.

- Вы давно ее знаете? - спросил Сухов.

- Сравнительно недавно. Но, надеюсь, вы согласитесь со мной, что для
того, чтобы по-настоящему узнать человека... Одним словом, хочу сказать,
что не обязательно пуд соли есть всю жизнь. Не так ли?

- Так вы согласны со мной, что Гиата Бнос - человек очень...

- Очень странный она человек, - решительно перебил его Платон
Николаевич. - С этим просто нельзя не согласиться. Но, впрочем, у вас
гораздо большие возможности, - утомленно произнес председатель жилсовета.
- Поэтому вам, простите, больше оснований утверждать - больная она или
здоровая. А я, увольте, в вундеркиндах не разбираюсь.

Чеканя каждое слово, Сухов-старший заявил:

- Нет, думаю, она не больная, ибо больных людей председатели
жилсоветов не боятся.

- Вы ошибаетесь. Я не боюсь ее. Но мне, честно говоря, трудно
определить свое отношение к Гиате Бнос.

- Почему?

Но что мог ответить Платон Николаевич? Рассказать, как Гиата пришла к
нему в первый раз? Пришла домой. Рассказать, как он зачарованно любовался