ошибся в его значении. К тому же он не мог не замечать, что настойчивое
ухаживание Ламарта за г-жой де Фремин раздражает г-жу де Бюрн. "Это, -
думал он, - всего лишь досада кокетки, зависть светской женщины, у
которой похитили ценную безделушку". Тем не менее он страдал от этого;
особенно, когда замечал, что она беспрестанно бросает на них украдкой
беглые взгляды, но отнюдь не беспокоится, видя его возле г-жи Ле Приер.
Ведь его-то она крепко держит, в нем она уверена, между тем как другой
ускользает от нее. В таком случае, что же значит для нее их любовь, их
только что родившаяся любовь, которая из его души вытеснила все прочие
помыслы?
Братиан, снимая перчатки, подходила к нему, чтобы изобразить голосом
любовные восторги Дидоны, как вдруг дверь вновь отворилась и вошел
молодой человек, привлекший к себе все взоры. Это был высокий, стройный
блондин с завитыми бакенбардами, короткими вьющимися волосами и
безупречно аристократической внешностью. Даже на г-жу Ле Приер он,
видимо, произвел впечатление.
австрийского посольства, дипломат с большим будущим, прозванный "изящным
Бисмарком", услышав на одном официальном приеме непочтительный отзыв о
своей государыне, вызвал оскорбителя, знаменитого фехтовальщика, на
дуэль и убил его. После этой дуэли, ошеломившей общественное мнение,
граф фон Бернхауз в один день стал знаменитостью, вроде Сары Бернар, с
той разницей, что его имя было окружено ореолом рыцарской доблести.
Впрочем, это был очаровательный, безукоризненно воспитанный человек,
приятный собеседник. Ламарт говорил о нем: "Это укротитель наших
прекрасных львиц".
сел за рояль, и его пальцы пробежали по клавиатуре.
и видеть певицу. Ламарт оказался плечом к плечу с Мариолем.
настороженности и благоговения; пианист начал с медленного, очень
медленного чередования звуков, казавшегося музыкальным повествованием.
Сменялись паузы, легкие повторы, вереницы коротких фраз, то
изнемогающих, то нервных, тревожных, но неожиданно-своеобразных. Мариоль
погрузился в мечты. Ему представлялась женщина, царица Карфагена,
прекрасная в своей зрелой юности и вполне расцветшей красоте, медленно
идущая по берегу моря. Он понимал, что она страдает, что в душе ее -
великое горе; и он всматривался в г-жу де Братиан.
ночным мраком, итальянка ждала, устремив вперед неподвижный взгляд. В ее
энергичном, немного суровом лице, на котором темными пятнами выделялись
глаза и брови, во всем ее мрачном облике, мощном и страстном, было
что-то тревожное, как предвестие грозы, таящейся в сумрачном небе.
на звучных клавишах надрывающую сердце повесть.
протяжный, душераздирающий вопль отчаяния. То не был крик трагической
безнадежности, какие издают на сцене певцы, сопровождая их скорбными
жестами, то не был и красивый стон обманутой любви, вызывающий в зале
восторженные восклицания; это был вопль невыразимый, исторгнутый не
душою, а плотью, похожий на вой раздавленного животного, - вопль
покинутой самки. Потом она смолкла, а Масиваль все продолжал трепетную,
еще более взволнованную, еще более мучительную повесть несчастной
царицы, покинутой любимым человеком.
рассказывала о невыносимой пытке одиночества, о неутолимой жажде
утраченных ласк и о мучительном сознании, что он ушел навсегда.
эта мрачная итальянка с волосами темнее ночи выстрадала все, о чем она
поет, что она любит или по крайней мере может любить с неистовым пылом.
Когда она умолкла, ее глаза были полны слез; она не спеша стала вытирать
их. Ламарт склонился к Мариолю и сказал, весь трепеща от восторга:
равной ей здесь нет! Потом, подумав, добавил:
музыкой. Ведь, кроме иллюзии, ничего нет. Зато какое чудесное искусство
- музыка! Как она создает иллюзии! И притом любые иллюзии!
композитора и певицу горячо поздравляли с успехом. Особенно восторгался
Ламарт, и притом вполне искренне, потому что он был одарен способностью
чувствовать и понимать и был одинаково чуток к любым проявлениям
красоты. Он так пылко рассказал г-же де Братиан о том, что переживал,
слушая ее, что она слегка покраснела от удовольствия, в то время как
Другие женщины испытывали некоторую досаду. Быть может, он и сам
заметил, какое впечатление произвели его слова. Возвращаясь на свое
место, он увидел, что граф Рудольф фон Бернхауз садится рядом с г-жой де
Фремин. Она тотчас же сделала вид, что говорит ему что-то по секрету, и
оба они улыбались, словно эта задушевная беседа привела их в полный
восторг. Мариоль, все больше и больше мрачневший, стоял, прислонясь к
двери. Писатель подошел к нему. Толстяк Френель, Жорж де Мальтри, барон
де Гравиль и граф де Марантен окружили г-жу де Бюрн, которая стоя
разливала чай. Она была как бы в венке поклонников. Ламарт обратил на
это внимание своего друга и насмешливо проговорил:
все эти стекляшки за один настоящий бриллиант.
Тот, ради которого и устроен сегодняшний концерт, ради которого было
совершено чудо: Масиваля уговорили привезти сюда его флорентийскую
Дидону.
разрывается от горя.
время этой краткой кампании и какую развернула завоевательную тактику!
Если бы вы были здесь - посмеялись бы от души!
обедал. К Бернхаузу в этом доме очень расположены, в чем вы можете
убедиться, - достаточно взглянуть на него сейчас; и вот, едва они
познакомились, как наш прелестный друг, госпожа де Бюрн, принялась
пленять несравненного австрийца. И ей это удается, ей это удастся, хотя
малютка де Фремин и превосходит ее циничностью, подлинным бездушием и,
пожалуй, порочностью. Зато наш друг Мишель де Бюрн искуснее в кокетстве,
она более женщина, - я хочу сказать: женщина современная, то есть
неотразимая благодаря искусству пленять, которое теперь заменяет былое
естественное очарование. И надо бы даже сказать, не искусство, а
эстетика - глубокое понимание женской эстетики. Все ее могущество именно
в этом. Она прекрасно знает себя, потому что любит себя больше всего на
свете, и она никогда не ошибается в выборе средств для покорения
мужчины, в том, как показать себя с лучшей стороны, чтобы пленить нас.
просто.
я не намерен о ней злословить; я нахожу, что она выше почти всех ей
подобных Но это вообще не женщины.
де Братиан спела вторую часть поэмы, где она предстала подлинной
Дидоной, великолепной в своей земной страсти и чувственном отчаянии.
сидевших рядом. Как только последний звук рояля замер, заглушенный
аплодисментами, он сказал раздраженно, словно продолжал спор, словно
возражал противнику.
сами того не сознающие. Чем больше я их узнаю, тем меньше испытываю то
сладостное опьянение, которое должна вызывать в нас настоящая женщина.
Эти тоже опьяняют, но при этом страшно возбуждают нервы; это не
натуральное вино. Оно превосходно при дегустации, но ему далеко до
былого, настоящего вина. Дорогой мой! Женщина создана и послана в этот
мир для двух вещей, в которых только и могут проявиться ее подлинные,
великие, превосходные качества: для любви и для материнства. Я
рассуждаю, как господин Прюдом. Эти же не способны на любовь и не желают
детей; когда у них, по оплошности, родятся дети - это для них несчастье,
а потом обуза. Право же, они чудовища.
блестевшим в его глазах, спросил:
Что же, вы запретите врачам посещать больницы и наблюдать болезни? Так и
женщины - моя клиника, вот и все.