Христа. Меж тем и весь-то зримый мир, пронизанный божественными энергиями,
разве не постоянно творимое у нас на глазах двуединое чудо? Чудо, которое
создано предвечной любовью, а не силою зла, как утверждают манихеи, и не
бесстрастным разумом, <нусом> неоплатоников>).
погребенна. (<Да, страдал! Именно страдал и мучился и молил: <Да минет
меня чаша сия!> - как и всякий смертный; и в том, в земных страстях, в
страдании Спасителя, - надежда всех тех, за кого отдал он свою земную
жизнь, всех христиан>.)
Христова больше всего идет великая пря христиан с иудеями и невегласами?>)
славою судити живым и мертвым, его же царствию не будет конца!
вздрогнув, не враз понимает, что посвящаемый отнюдь не забыл Символа веры,
а попросту хочет отделить основную часть от дополнения, возникшего после
споров о триедином существе Божества. (Триедином и нераздельном, что
окончательно отделило христиан от иудеев, как и от позже явившихся
мусульман.)
Сергий, - иже от Отца исходящего, иже со Отцом и Сыном споклоняема и
сславима, глаголавшего пророки. Во едину святую соборную и апостольскую
церковь. Исповедую едино крещение во оставление грехов. Чаю воскресения
мертвых и жизни будущего века. Аминь!
или неверных. Принятый символ всегда верен, а отвергнутый - неверен
всегда). Но в 1354 году от Рождества Христова в европейском мире все это
было основою любого суждения - философского, политического, юридического
и, что для нас теперь важнее всего, основою национального бытия русской
земли, основою нашей самостоятельной государственности.
сумел найти и сделать внятными для своих современников такие стороны
древнего византийского мировоззрения, которые помогли рожденным в эти
мгновения детям выйти воинами на Куликово поле и определили духовную и
нравственную природу нации на века вперед.
замирающую силу священных слов. Потом опустился на одно колено и склонил
выю, отдавая себя Афанасию, который, крестообразно ознаменовав склоненную
голову Сергия и накрыв его епитрахилью, читает посвятительную молитву,
нарекая ставленника иподьяконом, а вслед затем, еще до литургии и без
перерыва, - дьяконом. И затем начинается обедня, во время которой
ставленник должен стоять слева от престола, держа в руках дискос с частью
агнца.
снова простоял ночь на молитве, читая <неусыпающую> Псалтырь.
иерейский сан, поставив его уже теперь на оба колена справа от престола, с
челом, склоненным на крестообразно сложенные руки, и вдругорядь накрывши
его своею епитрахилью.
Троицкого монастыря.
причастную жертву, после чего, опять же впервые, совершить литургию в
храме.
самому тонкому ручному труду, когда он впервые в жизни крохотным копьецом
вынимал освященные частицы, непослушно задрожали руки. Он едва не уронил
дискос, не ведал, куда положил копьецо, а когда уже перенес жертву на
алтарь, сложил частицы в потир с разбавленным красным греческим вином и
накрыл платом, то в миг пресуществления почти потерял сознание...
Духовная беседа их была кратка, ибо волынский епископ, присмотрясь наконец
к Сергию, начал понимать, вернее - ощущать незримый ток энергий, исходящий
от этого удивительного монаха на окружающих.
великую пользу возможешь ты принести людям, окрест сущим, да и всему
княжению владимирскому! Трудись! Сам Господь... да и владыко Алексий
ходатайствуют за тебя!
куполов и арок, с гульбищами и террасами, в купах дерев и мраморных
цветных колоннадах, называемое большим, священным, богохранимым дворцом
византийских владык. И странным образом в призрачном свете луны все здания
виделись целыми, хоть и полупрозрачными, открываясь взору от форума
Августеона и вплоть до ипподрома и Скил. Даже давно обрушенный триклин
Юстиниана с золоченой тусклою кровлею воскресал, подымаясь в отдалении. И
во всех залах, переходах, галереях и портиках зарождалось тьмочисленное
призрачное движение.
дружины димов. Чернь в неразличимо серых хламидах заливала Августеон. Не
было видно лиц, не слышно гула толпы, но во всем этом неясном движении
чуялось нараставшее с каждым мигом напряженное ожидание.
за другом огней в кандилах и поликандилах под комарами Золотой палаты и в
конхах дворцовых храмов.
резною слоновою костью двери. Бряцая копьями, подрагивая лезвиями
обнаженных мечей, с равномерным стуком подкованных калиг по лестницам и
мраморной мозаике полов прошла вооруженная этерия.
свежесть садов и воды, далекий шум восстающего ото сна великого города.
Чиновники в белых и пурпуровых скарамангиях стройными рядами спешат
заполнить мраморные залы, занимая свои, предуказанные церемониалом, места.
Магистры, анфипаты, патрикии, доместики схол, чины кувуклия... И все они,
обернув лица к Золотой палате, значительно ждут, поталкивая друг друга
локтями.
переливчатому звону малых колоколов звуки оглашают Хрисотриклин. Стонущий
звон серебра замирает, и замирает в почтительных позах толпа чинов.
Серебряные двери медленно распахиваются, и начинается священнодействие,
торжественное, как служба в соборе.
императора. Привычно и властно выпрямившись, автократор подставляет голову
в отверстие дорогого платья. Китониты бережно опускают, стараясь не задеть
василевса, переливчатую ткань на плечи царя. Протяжный возглас:
<Повелите!> - прорезает трепетную, полную мерцающих огней и сдержанного
движения тишину.
Константина Великого, похищенные некогда крестоносцами.
все разбухающим хвостом по переходам и лестницам бессчетных узорных палат.
Через филак и переходы Сорока мучеников, через сигму Триконха, переливаясь
из залы в залу. Вот повелитель ромеев, отделившись от шествия, со свечами
в руках почтительно кланяется святыням. Вот шествие вступает в Октагон,
где царя облачают в дивитисий, драгоценную хламиду и лор, увенчивают
короной, усыпанной самоцветами, с жемчужными подвесками - пропендулиями.
Высшие чины синклита - логофет дрома, проедр, каниклий, катепан царских -
присоединяются к процессии. Движутся бесчисленные вереницы, колышется в
такт шагам золотая парча. Посвечивают белые, синие и пурпуровые хламиды
чинов, в мерцающем золоте плывут над головами реликвии и хоругви.
Неслышные, вздымаются клики, беззвучно отворяются рты, надуваются щеки
флейтистов, звучат органы, палочки музыкантов ударяют в молчаливый металл.
Призрачные толпы димов неразличимо запевают священную песнь, и ощетиненные
копьями ряды ушедшей в небылое этерии славословят тающего в дымке
императора...
отверстое окно, душно. Глиняный светильник, оставленный на ночь, начадил
до синей мглы. Он открывает и закрывает глаза, силясь прогнать ночное
видение. Конечно, это все Кавасила, наговоривший ему вчера на развалинах
Большого дворца невесть чего! О сю пору блазнит перед глазами! Он
протягивает руку к глиняному кувшину с приготовленным на ночь питьем,
отпивает, морщась. Жаль, что в Царьграде ни за какие сокровища не достать
моченой брусники...
камня колонна с обрушенной наполовину капителью, пустынный дворик и
высокие стебли травы, пробившиеся сквозь выщербленные мраморные полы. Свет
льется яркий, почти желтый, и от каждой травинки узорная игольчатая тень,
словно хитрая роспись, недвижимо лежит на рассевшихся и потусклых мозаиках
разрушенного крестоносцами триклиния.
войска, вооруженная этерия? На штурме Цареграда крестоносною ратью
полтораста лет тому назад погиб всего один рыцарь!
городни, терема и праздничную византийскую процессию, извивающейся змеей
ползущую среди клетей и амбаров Кремника. И разом отверг. Не получалось. И
Каменистый Артем
Лукьяненко Сергей
Афанасьев Роман
Сертаков Виталий
Шилова Юлия
Грабб Джеф