ее у вдовы Андрея Ярославича. Давыд устраивался прочно. Сам прикупал
земли, строился, снаряжал лодьи с товаром. Двор поставил на крутояре над
Волгой, с высокою повалушей, со многими горницами, что топились по-белому,
с обширными сенями на столбах, для пиров и званых приемов, с тесаными
потолками в покоях и галереей, что опоясывала дом по верхнему покою и
словно висела в воздухе. Из окошек, забранных слюдою, а кое-где привозным
стеклом, далеко виднелись заволжские дали. И бегучая масса воды, то
темно-синяя, то серая, то кованная серебром, далеко уходила в зеленые
просторы, лелея на себе лодьи и насады, купеческие крутобокие учаны и
паузки с товаром, сплоченный лес и рыбацкие, черные, под холстинными
парусами челны.
Жеребец. У него тут имелись и раньше угодья и земли, его знали и уважали
задолго до переезда в Городец. В спорах и на суде чести перед боярскою
думою, да еще при поддержке Александры, Давыд Явидович мог, пожалуй, и
одолеть Жеребца, во всяком случае, сильно повредить ему перед молодым
князем. Но как-то раз, внимательно посмотрев на Андрея, Давыд задумался и
начал незаметно все более уступать Жеребцу. Все чаще соглашался с ним в
думных делах, перестал обижаться, когда Жеребец лез не в очередь,
заговаривал с ним без прежней злобы, и Олфер тоже помягчел к Давыду, не
очень задумываясь над причинами уступчивости недавнего своего
супротивника.
неспроста. Князь рос, а у Давыда Явидовича росли дочери. И тут надо было
очень и очень не ошибиться: настроить старика отца, а через него
расположить Александру, да и самого Андрея незаметно приохотить к дому. В
этом случае соперничество с Олфером было вовсе ни к чему и могло испортить
весь замысел.
что даже смерть Явида не могла уже нарушить задуманного. Юный князь всею
молодой кровью прикипел к Давыдовым высоким хоромам, вспыхивал и бледнел
при виде девушки, что унаследовала легкую походку матери и соколиную стать
и выписные брови отца (Давыду было чем прельстить Александрова сына!), а
дома, в постели, метался в жару, уже морщась, с юным отвращением, поминал
ласки охочих женок, которых ему ненароком подсылал или приводил Жеребец,
понимая, с болью и томлением тела, что нужно только ее, ее одну, и никого
больше, и нужно до того, что уже казалось: привели бы ее в изложницу, и
страшно станет, не смог бы даже прикоснуться рукой - как к чуду, как к
диву дивному, как к птице Сирину, птице райской...
и дочерь показывал Александре. Довольный, после посещений Андрея, заходил
в светелку к Феодоре, глядел, усмехаясь, как та, стараясь не замечать
отца, прикусив губу и темнея взором, смотрится в серебряное зеркало;
подходил, оглаживал своенравно выгибавшуюся станом девушку, спрашивал:
запрокидывая голову с тяжелой светлорусою косой. И отец выходил, все так
же посмеиваясь. Дело и тут было на мази. Оставалось начистоту поговорить с
Жеребцом (Олфера требовалось сделать своим ходатаем в деле) и добиться,
чтобы князь Андрей сам, первый, а лучше - вкупе с Олфером, попросил у
матери согласия на брак.
редкой красоты, выученного и на боровую и на полевую дичь, а незадолго до
того восточную, дамасской работы, саблю и надеялся на успех.
разговор:
подходов.
показывая зубы и сплевывая.
бровь, окинул Жеребца, его черную бороду, сощуренные глаза: нет, Олфер не
смеялся, думал. Давыд заговорил откровеннее. С недомолвками и оговорками,
то и дело быстрыми боковыми взглядами поверяя - не стоит ли прекратить и
все свести к шутке, Давыд предложил Олферу поделить власть так, чтобы
Олфер взял на себя все дела ратные, а он, Давыд, станет думным советчиком
князя. Вдвоем они добудут Андрею владимирский стол и себе первые места в
думе великокняжеской.
Жеребец. - Я думал, ты дале, как девку Андрею в постель сунуть, и не
мыслишь, а ты вона куда метнул! Да не осилить нам с тобою! Тверичи,
костромичи, переяславцы, сколь их?! Да еще ростовчане вмешаются, того
гляди!
А ежели Ярослав не усидит, Василий Костромской сцепится с Дмитрием. Они
сами себя осилят! - возразил Давыд, и Жеребец внимательней, чем раньше,
обозрел своего спутника.
тридцать три, Дмитрию едва за двадцать перевалило... По лестничному счету
когда еще черед до Андрея дойдет, да и дойдет ли!
Тонильичем, князь Василья воеводой, свести. Тот его разожгет, лучше не
нать! И самого Семена на нашу сторону перетянуть не грех. Он роду
высокого, старых владимирских великих бояр...
отозвался Давыд.
и страсть Андрея лишь разгорелись еще сильней. Сваты и он сам, наученный
Жеребцом, указывали на пример Ярослава, молодая жена которого, даром что
боярышня, уже показывала в Твери истинно княжеский нрав. Давыд Явидович
сумел обадить и улестить Александру, и Дмитрий махнул рукой. Своих забот
хватало. Новгород позвал его воеводой, и Дмитрий с дружиной отправился на
войну.
досаду отсутствующему Дмитрию Андрей пригласил старшего брата, Василия,
что жил у дяди Василия Ярославича на Костроме. Были также стародубский
князь Михаил, Федор Ростиславич Ярославский, а дядя Василий Костромской со
свадебными поминками послал воеводу Семена Тонильевича.
приглядывался к молодому городецкому князю. У Василия Ярославича
наследников не было, и костромские бояре нет-нет да и задумывались о
будущем. Впрочем, младший брат Невского был еще не стар, наследники могли
и появиться.
Юношеская нескладность ушла. В порывистых движениях, резком повороте
головы, широких, легко сходившихся над переносьем в гневную складку бровях
начал проглядывать характер. Он уже не смотрел так завороженно в рот
Жеребцу. В думе, закусив нижнюю губу и пристально глядя на говоривших,
что-то решал сам и иногда, сбивая бояр с толку, вдруг резко отвергал всеми
принятое или так же резко требовал иного решения.
Тонильевичем, чего так хотели Давыд с Жеребцом. Голова кружилась от вина,
музыки, шума, томительного ожидания первой супружеской ночи. Вперекор всем
обычаям и порядкам он приехал накануне к Давыду один, без слуг и
провожатых. Бросив коня на заднем дворе, прошел, минуя столовую палату,
прямо на женскую половину хором. Пихнув растерявшуюся мамку, потребовал:
рассерженная сбежала к нему на галерею, Андрей, не слушая и не понимая
ничего, подхватил девушку, поднял, прижав грудью к своему лицу, одолевая
царапающие руки и горячий злой шепот:
не слушая судорожные укоры, всхлипы и жесткие толчки маленьких девичьих
рук. Ковшом холодной воды плеснула мысль, что брак - это не только и не
столько то, чего добивался он и чего страстно хотел теперь, а и что-то
другое, трудное и сложное, и, быть может, не всегда радостное, к чему он
совсем не готов и о чем не задумался до сих пор ни на мгновение... И от
этой холодной мысли сами разжались руки, и он почти враждебно посмотрел
сверху вниз в ее выписные, с капельками злых слез, глаза, увидел обиду и
ярость и, совсем отрезвев, отступил на шаг, а она потупила очи,
исподлобья, все еще сердито, взглядывая на князя, и вдруг, почуяв, верно,
его досаду, жалобно приоткрыла коралловый рот, беззащитно уронила руки,
постояв так мгновение, повела закинутой головой в жемчужном очелье,
потянулась к нему, легко переступив, коснулась чуть влажными тонкими
пальцами в серебряных перстнях его щеки, прошептала:
мгновенно ударила в голову, исчезла. Только плеснул по воздуху голубой
шелковый подол да стремительно протопотали по лестнице легкие алые
Нортон Андрэ
Махров Алексей
Акунин Борис
Никитин Юрий
Посняков Андрей
Соломатина Татьяна