все-таки, дабы не обидеть жену, пошли.
выхватывал из темноты лики святых, одежды, узорчатую роспись столбов и
написанное понизу покрывало с травчатыми кругами, о которых Настасья,
гордясь, писала ему в грамоте. Травы были, и верно, чудесны и сказочны, а
весь храм казался молчаливо населенным в густой темноте настороженно
внимающими пришельцам предстоящими. И верно: не ангельские ли хоры, не
всамделишные ли ряды горних святителей копились там, в вышине, возносясь к
померкшим сводам храма? Завтра надобно оглядеть все ладом; вызвать и
наградить изографов. Он легко огладил Настасьины плечи - в храме, при
слугах и причте церковном иной ласки нельзя было себе и позволить. Глядя в
трепетное в свечном огне лицо жены, похвалил росписи. Она зарделась: так
боялась неудачи и так ждала одобрения! Сказал:
отмолвила она.
квас, омывал руки. (Прислуга, сняв праздничное платье и сапоги, уже
удалилась.) Оба заробели вдруг, погасили свечу. Он и сам испугался за
себя, пробормотал:
трогая друг друга. Наконец, Симеон обнял жену за плечи и молча привлек к
себе.
великого князя. Во Владимир, сажаться на стол, следовало скакать
немедленно, и Симеон порешил выехать в ночь. Настасья охнула (вся еще во
власти вчерашних ласк, не ждала столь скорого отъезда супруга), но поняла,
смирилась, только глядела жалобно.
дня краски, и верно, сияли золотистою охрой и дорогой лазорью, привезенной
из восточных земель. Правда, все показалось меньше, ниже и не таким
загадочным, как давеча. Распорядился наградить мастеров. Те тоже, как и
Настасья, ждали похвал и волновались за свою работу. Старшой принялся было
объяснять, почто и как было содеяно ими не по канону, а сугубо ради места
сего. Симеон взглянул во вдохновенное, некрасивое лицо, потряс кудрями:
показав, что окидывает храм единым общим взглядом. - А ворочусь, буду
вникать потонку. Алексий зрел?
зело! - приосанясь, выговорил мастер.
богоявленского подворья, где, через мал час, будет у него встреча с
Алексием и Феогностом и поздравления Алексия с наместничеством.
дни!), и до встречи с отцовым крестником успел он еще с глазу на глаз
переговорить с Василием Вельяминовым, который поведал ему, что Хвоста в
его самоуправствах поддерживали (как и ожидал Симеон) братья великого
князя, Иван с Андреем, а он, Василий, не быв поставлен в тысяцкие
самолично князем, не возмог ничего супротиву.
присовокупил Василий, словно читая в мыслях у Симеона. - Силы много у
Алешки Хвоста! Вси рязански принятые бояре за него! Нас не любят, бают,
излиха милостей имем от князя своего...
Добро! Ворочусь из Владимира, поставлю тебя тысяцким в батюшково место!
жизнь (и жизни перешло за полста лет!) был младшим, <молодым> при своем
родителе-батюшке, и вот наконец исполнилось, исполняет... Кабы не этот
Босоволков последыш! А с князевой заступою не страшен станет и он!
Хвоста!), Симеон срядился к новому пиру на подворье Богоявления в
Кремнике, где обычно батюшка встречался со своим крестником и с
митрополитом, ежели не желал лишних глаз и ушей. Парчового сарафана
давешнего одевать не стал. Вздел светло-зеленого шелку травчатый летник с
прорезными рукавами, под него - полотняный зипун, шитый по вороту, подолу
и нарукавьям золотою нитью. Так было пристойнее в сообществе рясоносных
иерархов.
высокий терем, выстроенный отцом сугубо для келейных свиданий. Помимо
Феогноста с Алексием, цареградского клирика и князя Симеона были три
архимандрита, один из Переяславля, необъявленной церковной столицы
Московского княжества, настоятели монастырей, избранные из старцев, и
немногие великие бояра. Избегая ссор и лишних речей, ни Хвоста, ни
Вельяминова не пригласили.
молитва перед трапезою, чиннее застолье, нету разгульных песен и пьяного
шума, хотя греческое вино, изысканное, коего не сыщешь и в княжеской
медовуше, и тут в черед обходит председящих, не минуя почти никого.
Впрочем, Симеон только пригубливает. Не пьет и Алексий, у коего в кубке
простая вода.
разногласиям в Константинополе. Иерархи с сокрушением поминают
василевса-автократора Андроника. (Андроник Третий, Палеолог, свергнувший
своего деда, всю жизнь в войнах с внешним врагом терпел одни поражения. И
то что его не бранят взапуски, а так вот, с сокрушением, поминают о нем,
Симеон, не ошибаясь, приписывает присутствию цареградского грека.)
ни у кого. Стараясь спастись любой ценою, Андроник попросил помощи против
турок у папы римского, обещая в обмен за присланное войско принять унию:
присоединить православный Восток к римскому престолу. За унию стоит
императрица, Анна Савойская, и многие вельможи двора. Против союза с
католиками выступает один лишь Иоанн Кантакузин, фактический соправитель
императора, но устоит ли он? И что ся содеет тогда? И в каком тревожном
положении окажет русская митрополия, подчиненная византийскому
патриархату? Неужели и Русь обязана будет подчиниться латинам? После веков
борьбы без бою открыть ворота Западу, порушить веру и заветы отцов, из
народа-светоносца стать холопскою страною, обреченной на слепое следование
велениям и капризам многоразличных немецких и прочих находников? Нет!
Только не это! А тогда, не приняв унии, с кем останет земля русичей, днесь
жестоко угнетенная от агарян мехметовой веры, а с западныя страны все
более и более теснимая литвою? И какая вера победит, одночасьем, в Литве?
И удержит ли ся единая русская митрополия, или великие князья литовские
добьются своего и утвердят в землях своих иного митрополита? Гибельное
раздробление церковное навек тогда разорвет русский народ, и те, что
подчинены ныне Литве, забудут с веками и корень свой, и родимую речь, и
заветы великой киевской старины!
Кантакузина, заключившего союз с турками, ибо афонские монахи за него, а
гора Афонская - это оплот и святая земля православной веры, и то, что
решают монахи тамошних монастырей, то и есть мнение, слово и дух церкви
православной.
иноверцев! Но ведь Палеологи и всю восточную церковь готовы предать и
отдать за призрачную помочь (то ли будет она, то ли нет!) западных
государей, скорее соревнующих о всеконечной гибели Цареграда, чем о
спасении его от неверных!
говорит, ни к кому не обращаясь, переяславский архимандрит и, только уже
сказав и подцепив двоезубою вилкой кусок датской сельди, остро взглядывает
на византийского клирика. Тот слегка пожимает плечами, отвечая
по-гречески. Звучат уже знакомые имена: Варлаам, Акиндин, Григорий Синаит,
Григорий Палама.
Калабрийской... приявший свет православия... - шепотом переводит князю
слова цареградского клирика даниловский игумен.
гладкое смугло-бледное лицо его в обрамлении темных густых волос и
расчесанной, холеной бороды спокойно и не выражает решительно ничего,
когда он произносит заученные круглые слова:
Клирик осторожен. Когда он уезжал из Константинополя, подготавливался
собор, на коем учение Варлаама вновь должно было подвергнуться критике со
стороны старцев Афонской горы, до сей поры осуждаемых и гонимых. Возможно,
собор уже состоялся и победили противники Варлаама с Акиндином? Поэтому он
не обличает Паламу, не мечет молнии противу афонских
молчальников-исихастов, которые в молитвенном уединении своем добиваются
лицезрения невещественного Фаворского света, - он только спрашивает,
чуть-чуть недоумевая, слегка приподымает бровь, голос его журчит
удивительно ровно:
в божественном порядке творения сходен с тем, духовным, господним миром.
Но смертному отнюдь не дано видеть бессмертное, и токмо разумом,
постижением общей гармонии Вселенной возможно постичь Божество!
Шилова Юлия
Сертаков Виталий
Прозоров Александр
Роллинс Джеймс
Юрьев Сергей
Махров Алексей