года от всех находящихся в службе и отставных чиновников, а также от
неслужащих дворян должна быть взята подписка о непринадлежности к тайным
обществам в прошлом и обязательство к таковым не принадлежать в будущем.
Форма это была придумана не столько для проверки лояльности власть имущего
слоя (абсолютное большинство помещиков едва знали, о чем идет речь), сколько
для порядка: всем застегнули на шее поводок.
месте бумагу, что он ни к каким тайным обществам не принадлежал и никогда не
знал о них. В связи с этой подпиской Пушкин, видимо, посоветовавшись с
чиновниками в Пскове, а также учтя давление друзей (кайся! кайся!!), написал
прошение всемилостивейшему государю. Он обращается "с надеждой на
великодушие Вашего Императорского Величества, с истинным раскаянием и
твердым намерением не противуречить моими мнениями общепринятому порядку (в
чем и готов обязаться подпискою и честным словом)".
болезни: "Я теперь во Пскове,-- сообщает он Вяземскому,-- и молодой доктор
спьяна сказал мне, что без операции я не дотяну до 30 лет. Незабавно умереть
в Опоческом уезде". Пили они вместе с доктором или ветеринар был уже пьян,
когда Пушкин к нему явился, а может, взятка помогла, факт остается фактом:
Всеволодова удалось провести.
выпустят за границу. В мыслях он уже уехал, он уже там. "Мы живем в
печальном веке,-- пишет он Вяземскому,-- но когда воображаю Лондон, чугунные
мосты, паровые корабли, Английские журналы или Парижские театры и бордели --
то мое глухое Михайловское наводит на меня тоску и бешенство. В 4-й песне
"Онегина" я изобразил свою жизнь; когда-нибудь прочтешь его и спросишь с
милою улыбкой: где ж мой поэт? в нем дарование приметно -- услышишь, милая,
в ответ: он удрал в Париж и никогда в проклятую Русь не воротится -- ай-да
умница. Прощай".
но позже было заменено прочерком, а в словах "Английские" и "Парижские"
заглавные буквы, написанные поэтом, исправлены на строчные. Уже после смерти
Пушкина друг его Павел Нащокин вспомнит: "Ни наших университетов, ни наших
театров Пушкин не любил". Пушкинист Гроссман к этим словам добавляет: "Так
оно, по-видимому, и было к концу жизни поэта". Но отсутствие интереса к
русской Терпсихоре -- и, добавим мы, к русской культуре вообще -- Гроссман
отмечает у Пушкина именно в связи с цитированным нами выше письмом 1826 года
Вяземскому.
готовится выехать нелегально ("удрать"); и для тех потомков, кто будет
доказывать, что патриот Пушкин хотел лишь съездить за границу, сам поэт
заявляет, что он "никогда в проклятую Русь не воротится". И беглец сам себя
хвалит за это решение. Весьма прямой намек на желание уехать навсегда мы
можем также обнаружить даже в официальном пушкинском прошении Николаю I.
"Здоровье мое, расстроенное в первой молодости, и род аневризма давно уже
требуют постоянного лечения, в чем и представляю свидетельство медиков:
осмелюсь всеподданнейше просить позволения ехать для сего в Москву, или в
Петербург, или в чужие краи". Как видим, поэт просит отпустить его для
"постоянного лечения".
присланном Осиповой в Тригорское, говорится: "Пушкина верно пустят на все
четыре стороны; но надо сперва кончиться суду". Имеется в виду идущий полным
ходом процесс над декабристами.
Языкова, который поселился в бане. Тут и Пушкин остается ночевать, когда
гуляние идет за полночь. Ему весело с друзьями и подругами. Оптимизма,
однако, хватило ненадолго. Когда опять пришло письмо Вяземского с советом
написать покаянное письмо и просить дозволения ехать лечиться, Пушкин
отвечает: "Твой совет кажется мне хорош -- я уже написал царю, тотчас по
окончании следствия... Жду ответа, но плохо надеюсь". Следствие по
декабристскому coup d'etat и Пушкину грозило дорогой в противоположную
сторону.
Еще в феврале М.Я.фон Фоку, тогда управляющему Особой канцелярией при
Министерстве внутренних дел, доставлено донесение, что Пушкин и ныне
проповедует безбожие и неповиновение властям. В то же время жандармский
полковник Бибиков положил на стол своему шефу и родственнику Бенкендорфу
соображения по поводу обращения с вольнодумцами. Ссылка, по мнению Бибикова,
делает таких людей, как Пушкин, лишь более желчными. Полковник предлагал
польстить тщеславию этих мудрецов, и они изменят свое мнение.
апреле Петербургский генерал-губернатор Голенищев-Кутузов на секретной
записке начальника Главного штаба Дибича о Петре Плетневе отметил, что хотя
он поведения примерного, следует организовать надзор за ним, поскольку он
является комиссионером Пушкина. Плетнева пригласили и сделали ему выговор за
переписку с михайловским отказником. Плетнев подчинился, и в кругу поэта еще
на одного верного человека стало меньше.
Погодина, где тот приглашал Пушкина сотрудничать в новом журнале "Московский
вестник". В доносе предлагалась мера наказания, проливающая некоторый свет
на проблему, которая волновала и Пушкина. "Запретить Погодину издавать
журнал, без сомнения, невозможно уже теперь. Но он хотел ехать за границу на
казенный счет, хотел вступить в службу -- вот как можно зажать его",--
предлагал правительству Булгарин. Бенкендорф ознакомил с запиской государя.
Другой тайный агент в донесении сообщал: "Все чрезвычайно удивлены, что
знаменитый Пушкин, который всегда был известен своим образом мыслей, не
привлечен к делу заговорщиков".
делает распоряжение Следственной комиссии: "Из дел вынуть и сжечь все
возмутительные стихи". Глава русского государства приравнял поэзию к чуме. В
архиве сохранился лист с показаниями декабриста Громницкого. На обороте
текст густо зачеркнут и написано: "С высочайшего соизволения помарал военный
комиссар Татищев". Это было стихотворение Пушкина "Кинжал".
Теперь князь Голицын, типичный иезуит и прирожденный следователь-сыщик, по
выражению Н.О.Лернера, мог считать свою миссию в качестве главы Следственной
комиссии по делу о 14 декабря полностью выполненной. До казни оставался
месяц, брезжили кое-какие иллюзии на помилование, но этого не произошло.
Больше того, в промежутке между приговором и повешением видоизменилась
структура государственного сыска.
канцелярию и даже запретил упоминать ее название. Секретные дела,
направленные против государства, стали рассматриваться в обычных
присутственных местах и присылались на так называемое "обревизование" в
первый департамент Сената, откуда, может быть, пошло советское название
"первый отдел".
первой Кирасирской дивизии генерал-адъютант Александр Бенкендорф, активный
член Следственной комиссии, был назначен шефом жандармов и командующим
Главной императорской квартирой, а затем стал начальником Третьего отделения
Собственной Его Величества канцелярии, которую почтительно стали называть
Высшей полицией. Реорганизовали ее из двух особых канцелярий -- Министерства
полиции и Министерства внутренних дел.
исполнительной части). Империю разделили на восемь жандармских округов во
главе с генералами и штатом офицеров, в задачи которых входили тайное
наблюдение и слежка за деятельностью и личной жизнью чиновников и всех
обывателей. Система тайных агентов, шпионаж, подкуп, доносительство -- все
это вместе стало непременным элементом существования страны. Еще в первый
день Рождества, после разгона восставших, генерал Александр Бенкендорф
получил от императора орден Святого Александра. Генерал-адъютант от
кавалерии, на которого поколения пушкинистов не жалели черной краски, был на
самом деле неординарной личностью.
увлекался либеральными идеями. Мать его была близкой подругой императрицы
Марии Федоровны. Брат его Константин написал книгу "Краткая история
лейб-гвардии гусарского Его Величества полка". Можно представить себе, каким
бестселлером могла бы стать книга самого главы Третьего отделения, будь она
написана.
Павла. Бенкендорф был хорошо образован, умен, отважен и, как ни странно,
порядочен. При огромной и тайной власти, которой он располагал, он не
использовал служебного положения для корысти, не организовывал ложных дел,
чтобы выслужиться, не сочинял напрасных обвинений, не преследовал личных
врагов и презирал людей, доносивших ложь. Тынянов утверждал, что
старательность Бенкендорфа раздражала царя и тот не любил генерала. Тынянов
добавлял, что Бенкендорф был бабником, но не говорил того же о Пушкине, в
сравнении с которым шеф жандармов был образцовым семьянином.
моложе на 13 лет, видел в генерале одного из самых близких себе людей,
доверял ему наиболее деликатные поручения, огласки которых не хотел.
Преданность главы Третьего отделения была безупречная, и Николай Павлович
мог на него рассчитывать, когда впоследствии говорил шведскому послу: "Если
явилась бы необходимость, я приказал бы арестовать половину нации ради того,
чтобы другая половина осталась незараженной". Из Министерства внутренних дел
в Третье отделение был переведен управляющим М.Я.фон Фок, возглавивший
тайный политический сыск. Стихи Пушкина и доносы о нем теперь стали
собираться в одном месте.
казни дошло до него 24 июля. Жестокость приговора (руководителей -- к
Лукьяненко Сергей
Махров Алексей
Дальский Алекс
Шилова Юлия
Глуховский Дмитрий
Афанасьев Роман